Новогоднее чудо (СИ) - Страница 15

Думаю, что она подсядет к своему новому парню, от этой мысли меня подташнивает, но она падает в малиновое кресло, вдали от всех. У нее влажные волосы, они еще не высохли после душа, мокрыми прядками лежат на плечах. Настя на меня не смотрит, достает свой ноут, вставляет в уши наушники и начинает писать. Она не ругается вместе со всеми, не выступает из-за того, что мы застряли здесь надолго, похоже ей тоже плевать на Новый год.

Максим ей кивает, улыбаясь, странная встреча для новоиспеченных влюбленных. Каскадер не идет к ней, более того, крутится вокруг нашей парикмахерши, пока Настя ожесточенно щелкает по клавишам. Бросает быстрый взгляд за окно, где все так же идет снег. Если так будет продолжаться, скоро у нас и половины окна не будет.

Смотрю на Настасью, потом на Максима, потом снова на Настасью, мать моя женщина, да она меня обманула, вчера в очередной раз умыла меня. Они не встречаются, скорее всего он попытался, но получил от ворот поворот и решил искать счастья в другом, более легком месте, а я идиот поверил авторше. Не понимаю, как ей удается так легко выворачивать меня на изнанку? Она словно сильный магнит. Я больше не злюсь, не верю, что она с ним переспала.

Но на всякий случай допросил свою знакомую горничную, ту самую, что дала мне ключи от номера, она видела, что Настя и Макс покинули ресторан в два часа ночи, Настя пришла слишком быстро, я смотрел на часы. Прошло чересчур мало времени. К тому же, сейчас, когда мои глаза и мозг не ослеплены ревностью, я понимаю, что моя авторша после секса выглядит иначе. Уж я-то знаю. Не спала она с ним. Да и не смотрит она на него горящими глазами, я помню тот взгляд полный желания, от него до сих пор ползут мурашки по позвоночнику. Мы, конечно, делали это и быстрее, но им не было смысла так торопиться, они могли спокойно пойти в его номер и отдыхать там до утра. От этой мысли ревность снова подкатывает к горлу. Им не нужно скрывать свои отношения. Не могла она с ним.

Но это еще не все. Мне смешно, потому что Настасья не знает, что придумал Игорь Петрович. У нас пропадает съемочный день, а мы продолжаем спешить, поэтому он решил снимать единственную доступную нам сейчас сцену, но Насте еще неизвестно, до чего именно он додумался у себя в номере сегодня утром. Я так громко ржал, что даже закашлялся.

— Все свободны, Настасья и Семён останьтесь.

Настя безразлично кивает, продолжая строчить на компе.

— Слушай, — садится режиссёр на ее подлокотник, — Настя, мы терять день не хотим, все, что мы можем снять — это интим.

Сейчас будет весело, расплываюсь в широкой улыбке, не отрывая от авторши глаз, хочу видеть ее реакцию.

— Понятно, так я тут причем? Ирину позвать надо, в сценарии все отлично прописано.

Мы с режиссёром переглядываемся, не могу успокоиться, прикрываю рот рукой, чтобы не смеяться. Особенно забавно, учитывая нашу вчерашнюю ссору. Представляю, как она меня ненавидит, а теперь это… По контору окон мигают золотистые фонарики.

— У Ирины отказ от обнаженных и полуобнажённых сцен, она это в контракт вписала.

— Не поняла?

Веселенькие жизнеутверждающие новогодние мотивы, звучащие вокруг, как нельзя лучше подходят к неловкому моменту.

— Ну актрисы не всегда хотят быть обнаженными, — оборачивается ко мне Игорь Петрович, поправляя очки в старомодной оправе, он старается говорить, как можно деликатнее. — Там, где видно ее лицо, она будет сниматься с Семёном, я имею ввиду крупные планы, но мне нужен кусочек в постели, где не будет видно, что это она, кусок тела, чувственный кадр, там должна была сниматься дублерша, — он меняет позу, садится поудобнее, — ну дублерша с Семёном.

Настя отрывается от ноутбука, подозрительно осматривает нас обоих, похоже до нее начинает доходить, что мы задумали нечто нехорошее.

— Ну и?

Недоверчиво косится на меня, а я широко улыбаюсь, и, хотя, она резко отворачивается, я успеваю заметить, что писательница смутилась.

— Ну, и мы застряли тут, — откашливается в кулак режиссёр.

— Понимаю, я тут причем?

— Настя, ты к Ирине ближе всех по комплекции, — резко выдыхает Игорь Петрович, — мне нужна красивая грудь, ты будешь в бюстгальтере, не голая же.

Настя вскакивает со своего кресла, а я не могу больше сдерживать смех. Она такая забавная, когда злится.

— Семен, заткнись, ты мне не помогаешь, — шикает на меня режиссёр, машет кулаком в лицо.

Он даже вспотел в своей клетчатой синей рубашке.

— Чего? — таращится на нас Настасья, убирая волосы за уши, ее лицо покрывается красными пятнами. — Вы…вы, что совсем с ума сошли? Я не актриса, в жизни не стояла перед камерой, да еще без штанов, вы вообще слышите себя, Игорь Петрович? Вон Мариночку снимайте, горничную, полно официанток, Любовь Викторовну в конце концов.

— Семен тоже не актер, но ты заставила его сниматься.

Согласно киваю, продолжая ей улыбаться, она такая милая, когда не знает, что ей делать. Прелесть просто.

— Я? Заставила?

Не могу больше смеяться, живот разболелся. Я предупреждал их, что она не согласится. Сползаю с насиженного места, засовываю руки в карманы, становлюсь за спиной режиссёра. Настя садится обратно.

— Там полумрак будет, — берет ее за руку Игорь Петрович, подымая очки на лоб, — какие официантки и горничные? Им платить надо! Где я возьму деньги?

Настя смотрит на меня исподлобья, брови сурово сходятся на переносице.

— Вон, пусть этот поулыбается. Они растают и разденутся.

Режиссёр вцепился в ее руку, Настя снова пытается встать, но он не дает ей и шанса. Прижал коленом к креслу и настаивает:

— Мы уже пробовали, все хотят денег.

— Мариночка с удовольствием полежит в постели с Семеном.

Наши глаза встречаются, качаю головой, вредная девка, все-таки.

— Она слишком худая, — гладит Настину руку режиссёр, загоняя авторшу в угол, — у нее ребра выпирают, а Любовь Викторовне пятьдесят шесть лет. Мы все видели твое декольте, Настенька. У тебя наверняка есть красивое белье, тебе даже джинсы снимать не придется, вы будете под одеялом, он просто спустится по твоей шее поцелуями, от груди к животу и все.

Вообще-то перспектива приятная, но Настя смотрит в ужасе, ее и без того большие глаза увеличиваются в несколько раз, от чего меня снова разбирает смех.

— Нет, — кивает Настя, — только через мой труп. Вы себя слышите?

Игорь Петрович теряет терпение.

— Настя, ты не забыла, что это и твой фильм тоже? Ты понимаешь, что если мы не успеем, то мы все провалим и нам, извини, пипец. И все. Ты хочешь, чтобы сняли фильм по твоей книге?

— Ну снимите, что-нибудь другое, — мается Настя.

— Мы уже все передумали. Из доступного только это. Кроме меня и Семёна больше никто не будет знать, что это твои сиськи в лифчике.

— Нет, — кивает Настя, скрещивая руки на груди.

- Ну пусть все провалится к чертям собачьим, — вскидывает руки режиссёр, хлопая себя по коленям. — Давай выкинем наш труд и пусть все катится. Мне отчитываться надо перед студией, продюсерами. Это искусство, Настасья, оно бывает разным! Ну завалило нас снегом! Ну так бывает!

— Нет, — упирается Настя.

Разглядываю ее, как тогда, в первый раз, перед бильярдным столом, хитро улыбаюсь, а Настя, почему-то, не отворачивается, смотрит прямо в глаза. Подхожу к режиссёру, хлопая несчастного по плечу:

— Игорь Петрович, видите, человеку слабо. Она ханжа.

Не отрываю от нее глаз, бросаю вызов. Ее взгляд меняется, между нами снова пробегает искра. Настя щурится:

— Я не ханжа!

— Ханжа, ханжа, — еще одна улыбка.

— Да ты хоть знаешь значение этого слова, Семён? — она пыхтит, как паровоз.

Мне становится жарко в моем белом свитере. Наконец-то столь любимая мной колючая авторша вернулась.

— Лицемерка, прикрывающийся добродетельностью, а на самом деле совершенно другая, — намекаю на все то, что между нами было, подмигиваю ей, — так что, — пожимаю плечами, — ты ханжа, Настасья, и тебе слабо!

— Мне не слабо! — ее глаза загораются, так и знал, что она поведется.