Новичок в Антарктиде - Страница 3

В Антарктиду уходят из Ленинграда, с Васильевского острова.

У причала стоял «Профессор Визе», беленький, чистый, изящный. Он вызывал какие-то совсем не антарктические ассоциации. На таком корабле нужно, наверное, отправлять молодожёнов в свадебные путешествия — настолько его внешний вид создаёт впечатление лёгкости и беззаботности бытия, то есть как раз именно тех иллюзий, которые являются важными компонентами медового месяца, — нечто вроде розового масла в духах.

Но мы расставались отнюдь не с иллюзиями, а со своими жёнами — согласитесь, разница принципиальная. Они стояли рядом с нами и смотрели на красавец теплоход без всяких признаков восторга, как смотрят на разлучника, ибо в Антарктиду провожают надолго.

Большинство из тех, кого провожают, вернётся домой года через полтора. Это основной, зимовочный состав.

Меньшая часть полярников идёт «на сезон». Это примерно полгода.

Самое неопределённое положение у меня. В отличие от остальных членов экспедиции, имеющих чёткий план работы, я обязан делать лишь одно: соблюдать правила внутреннего распорядка и техники безопасности. Иными словами, примерно вести себя на судне и остаться в живых в Антарктиде. Контроль за выполнением правил был возложен на меня. Я обязался глаз с себя не спускать и сурово пресекать малейшие нарушения. В случае же моей гибели я обещал не предъявлять никаких претензий и похоронить себя за свой счёт.

Неопределённой была и продолжительность моей поездки. По первоначальной договорённости я должен вернуться обратно на «Визе». Это означало, что в Антарктиде я могу пробыть всего лишь дней десять — срок, вполне достаточный для туриста, но совершенно неприемлемый для автора ненаписанной книги о шестом материке. На этот счёт у меня был план, которым я пока не делился с женой и который впоследствии, как увидит читатель, был успешно претворён в жизнь.

Вернёмся, однако, на причал. Я жадно осматриваю своих будущих товарищей. Их легко узнать по новым кожаным курткам и вязаным шерстяным шапочкам. Ребята крепкие, обветренные, таких я видел на Севере. А вот наконец и знакомые лица — меня пришли благословить Владимир Панов и Лев Булатов, бывшие сменные начальники дрейфующей станции «Северный полюс-15». Я рад их видеть. Мы успели подружиться там, на льдине, и я жалею, что на этот раз мы не будем вместе. Владимир Васильевич сильно поседел. Сам он не без юмора говорит об этом, но я знаю, какой опасной была его последняя, ещё не оконченная научная работа. Он исследует обледенение судов, явление, при котором случается оверкиль — судно переворачивается вверх килем, что приводит к его быстрой и неизбежной гибели вместе с экипажем. Вот Панов и поседел, хотя ему только сорок лет, — ведь свою научную работу он проводит не в кабинете, а в открытом море на обледеневшем судне, и были случаи, когда весь экипаж не мог уснуть, не зная, что мгновенье грядущее ему готовит.

Панов и Булатов на добрый десяток градусов поднимают моё минорно-прощальное настроение: оказывается, мне предстоит увидеть немало старых знакомых со станции СП-15!

Кончает долгую зимовку на станции Восток аэролог Володя Агафонов, три недели назад ушёл в Антарктиду на «Оби» мой сосед по домику на льдине Борис Белоусов, а со мной вместе идут на «Визе» механик Павел Андреевич Цветков и Василий Семёнович Сидоров — тот самый начальник дрейфующей станции «Северный полюс-13», которого вместе с тремя товарищами в последний момент спасли с расколотой льдины и о встрече с которым я писал в заключительной части повести «У Земли на макушке». Это тем более интересно, что Сидоров идёт начальником внутриконтинентальной станции Восток, а побывать на Востоке — моя тайная и заветная мечта.

Кроме того, на «Визе» идёт ещё один знакомый мне человек — штурман полярной авиации Игорь Петрович Семёнов. Мы познакомились в поликлинике, где вместе проходили изнурительное медицинское обследование на предмет годности поездки в Антарктиду и где после анализа крови, на который нужно было явиться натощак, съели на «брудершафт» плитку шоколада.

А вот и сам Игорь Петрович — стоит на трапе и фотографирует свою не очень весело улыбающуюся Людмилу Николаевну. Она провожает мужа на полгода — так, во всяком случае, думают она сама и Игорь Петрович, и оба они не подозревают, какой сюрприз преподнесут им обстоятельства через несколько месяцев. А сейчас Игорь Петрович мне подмигивает, показывает пальцем на ухо, и мы смеёмся: вспоминаем резолюцию на моем медицинском деле. Я триумфально прошёл все кабинеты и неожиданно потерпел фиаско у старушки Ухогорлонос. Она заупрямилась и ни и какую не хотела пропускать меня в Антарктиду, потому что я плохо слышу на правое ухо. Тщетно я уговаривал, клялся и божился, что левым ухом слышу как летучая мышь, тщетно ссылался на Бетховена, который вообще был совершенно глух, но сочинял совсем неплохую музыку. Ухогорлонос тонко возражала, что, во-первых, я не Бетховен, а во-вторых, она хотела бы знать, как бы он сочинял свою «Аппассионату», когда вокруг него были бы сплошные ледники и айсберги. Целый день я дрался как лев за своё законное право стать антиподом и наконец добился уникальной резолюции: «Годен как писатель». Обидно было начинать путешествие в столь приниженном положении — я сразу почувствовал себя ефрейтором, с которого содрали лычки, но Игорь Петрович меня успокоил. В Антарктиде, рассудил он, где каждая пара рабочих рук на учёте, даже писатель может принести некоторую пользу — например, в качестве мальчика на камбузе.

Промозглый ноябрьский ветер был бессилен рассеять толпу провожающих. Митинг прошёл, судовая трансляция многократно повторила: «Всем посторонним покинуть борт», а «посторонние», сдерживая и не сдерживая слезы, никак не хотели расставаться со своими полярными бродягами.

Мне ещё предстояло разобраться, почему человек полжизни добровольно проводит в условиях, сплошь начинённых трудностями и опасностями. С виду люди как люди, а почему-то вечно их тянет туда, где они будут мёрзнуть, бороться с пургами, полгода не видеть солнца, отчаянно скучать по детям и жёнам, театру и футболу, считать дни до возвращения. Там, на Севере, мне не удалось понять это до конца.

Ладно, разберусь.

Прощание, эта агония расставания, закончилось. «Профессор Визе» отчалил, и, спустя несколько часов, в навалившейся тьме мы уже с трудом различали огни Ленинграда.

Мы удалялись от дома со скоростью семисот километров в сутки. «Визе» шёл красиво. В глазах ветеранов, которые привыкли путешествовать к другой земной макушке на старенькой «Оби», он даже не шёл, а стремительно нёсся: «Обь» выжимает из себя от силы 12 узлов, а «Визе» — все 18. Балтика была спокойна, мы раскланивались со встречными судами и миля за милей приближались к датским проливам. Их ожидали с особым нетерпением: чьё сердце не дрогнет при мысли о том, что ты собственными глазами увидишь замок Гамлета, легендарный Элсинор?

Превосходное судно! В первый же день я облазил его снизу доверху и могу сообщить некоторые подробности, знание которых пригодится тем, кто уже решил для себя отправиться в Антарктиду. Длина — 124 метра, ширина — 17,5 метра, водоизмещение — 7 тысяч тонн, экипаж — 86 человек. Судно до отказа начинено всевозможными лабораториями, где проводятся метеорологические, физические, химические, биологические и прочие научные исследования, что делает «Визе» уникальнейшим полярным кораблём и предметом особой гордости Ленинградского арктического и антарктического института. У «Визе», кстати, есть близнец — «Профессор Зубов»; насколько мне известно, только советские полярники могут похвастаться такими плавучими научно-исследователь¬скими институ¬тами.

На верхней палубе — шлюпки, разнообразное научное оборудование, глубоководные лебёдки, установки для запуска метеорологических ракет и стол для пинг-понга. Научные и прочие совещания проводятся в конференц-зале, приём пищи (боже, какой оборот!) в столовой команды и в кают-компании. Повсюду в изобилии душевые кабины — купайся вдоволь, на судне действует установка по опреснению морской воды.