Новеллы - Страница 9

Турд никогда не спал на мягком ложе из мха и звериных шкур, которое было устроено в глубине пещеры поблизости от очага; каждую ночь, выждав, когда Берг заснет, он тихонько перебирался к самому входу в пещеру и укладывался там на каменной плите. Берг это заметил и, хотя он догадывался о причине, спросил Турда, зачем он это делает. Турд ничего ему не объяснил. Чтобы избавиться от расспросов, он две ночи не уходил к двери, а потом снова занял свой сторожевой пост.

Однажды целую ночь над лесными вершинами бушевала такая метель, что завалила снегом даже самые непролазные дебри; нанесло снегу и в пещеру, где жили два изгоя. Турд, спавший возле самого входа под заслоном каменных плит, проснулся наутро под сугробом, который начал таять вокруг него. Спустя несколько дней он заболел. Из его легких вырывался свист, и когда он вдыхал полной грудью, его пронзала нестерпимая боль. Он держался на ногах, пока хватило сил, но однажды, когда он склонился над очагом, чтобы раздуть огонь, внезапно упал и остался лежать на полу.

Берг подошел к нему и попросил, чтобы он лег в постель. Турд стонал от боли и не мог встать на ноги. Тогда Берг поднял его на руки и перенес на постель. Но у него было при этом чувство, будто он взял в руки склизкую змею, и во рту был такой вкус, будто он поел поганой конины, настолько отвратительно было ему прикосновение к жалкому вору.

Он укрыл Турда своей медвежьей шкурой и дал ему напиться воды. Больше он ничего не мог сделать. Болезнь оказалась не страшной, и Турд скоро выздоровел. Но за то время, что Берг исполнял его обязанности и прислуживал больному, они немного сблизились. Турд осмелел и начал разговаривать с Бергом. Однажды вечером они сидели в пещере, выстругивая стрелы, и вот Турд сказал:

— Ты, Берг, из хорошего рода. Самые богатые люди в долине — твои родичи. Твои предки служили у конунгов и сражались в королевской дружине.

— Чаще они сражались как мятежники и причиняли конунгам много вреда, — возразил Берг Великан.

— Твои предки задавали богатые пиры, да и ты тоже пировал на славу, когда жил как хозяин в своей усадьбе. Сто человек, мужчин и женщин, могли усесться на скамейках в горнице твоего просторного дома, который был построен раньше, чем пришел в Вик святой креститель Улаф. У тебя были старинные серебряные чаши и большие пиршественные рога, которые ходили по кругу, полные меда.

И снова Берг Великан невольно взглянул на мальчишку. Тот сидел на постели, свесив ногу на край и подперев голову руками, которыми он в то же время удерживал копну непокорных волос, чтобы они не лезли ему на глаза. После изнурительной болезни лицо у него побледнело и осунулось, а глаза еще светились лихорадочным блеском. Он улыбался картинам, которые вызывал в своем воображении: праздничной горнице, серебряным чашам, нарядным гостям и Бергу Великану, восседающему в своем отчем доме на высоком хозяйском месте. Берг подумал, что никто еще не смотрел на него таким восторженно-сияющим взглядом и никогда в самых лучших своих одеждах он не казался таким великолепным, каким видел его этот мальчик, хотя сейчас на нем надеты старые звериные шкуры.

Это его растрогало и рассердило. Жалкий вор не имел права им восхищаться.

— А разве в твоем доме никогда не пировали? — спросил он его.

Турд рассмеялся:

— Это у нас-то, в шхерах, у моих родителей! Мой отец промышлял тем, что грабил разбившиеся корабли, а моя мать — ведьма. К нам бы никто не пошел.

— Твоя мать — ведьма?

— Ведьма, — безмятежно подтвердил Турд. — Во время бури она верхом на тюлене подплывает к кораблям, когда волны начинают захлестывать палубу. Кого смоет волной, тот ее добыча.

— Зачем они ей? — спросил Берг.

— Ну, ведьме всегда пригодится утопленник. Она из них варит мази, а может быть, ест их. В лунные ночи она садится среди бурунов, там, где сильнее всего кипит белая пена, обдавая брызгами с головы до ног. Говорят, она высматривает детские глаза и пальчики.

— Какая гадость! — сказал Берг.

Мальчик с величайшей убежденностью ответил на это:

— Для всякого другого это была бы гадость, а для ведьмы — нет. Так уж им положено.

Берг Великан понял, что тут он столкнулся с неожиданным взглядом на порядок вещей.

— Так, может быть, и ворам положено красть, как ведьмам заниматься колдовством? — спросил он резко.

— А как же! — ответил мальчик. — Всяк должен делать то, что ему положено. — А затем с загадочной улыбкой прибавил: — Бывают и такие воры, которые не крали.

— Скажи прямо, что это значит! — потребовал Берг.

Мальчишка все так же таинственно посмеивался, гордясь своей загадочностью.

— Сказать, что вор не крал, это все равно что сказать про птицу, что она не летает. — Стараясь разузнать побольше, Берг притворился бестолковым. — Нельзя называть вором человека, который ничего не украл, — сказал он.

— Нельзя-то нельзя, — начал мальчик и плотно сомкнул губы, чтобы удержать готовые сорваться слова.

— А вдруг у человека отец, который что-нибудь украл? — выпалил он после некоторого молчания.

— По наследству передается дом и усадьба, — упрямо повторил Берг. — А воровское прозвание носит лишь тот, кто сам его приобрел.

Турд негромко засмеялся:

— А если у человека есть мать, которая его упросила взять на себя отцову вину? А человек удрал в лес и оставил палача с носом? А тогда человека объявили вне закона из-за какой-то сети, которой он и в глаза не видал?

Берг Великан стукнул кулаком по каменному столу. Он был возмущен. Молодой, пригожий парень, и с отроческих лет загубил свою жизнь! Ни любви, ни достатка, ни уважения других людей ему никогда не видать, он отрезал себе всякую надежду. Единственное, что ему осталось, это низменная забота об одежде и пропитании. И в довершение всего этот глупец довел его, Берга, до того, что он презирал безвинного человека! Берг в сердцах сурово отчитал Турда, но тот нисколько не испугался и выслушал его слова спокойно, как больной ребенок, которого мать выбранила за то, что он шлепал босиком по весенним ручьям и простудился.

Среди лесистых гор на вершине пологого холма лежало темное озеро. Оно было четырехугольной формы с такими ровными линиями берега и правильными углами, словно его котловину выкопали человеческими руками. С трех сторон озеро окружали отвесные склоны, заросшие елями, которые изо всех сил цеплялись за почву толстыми корнями, чтобы удержаться на круче. По краям озера подмытые водой голые корни высовывались наружу, странно переплетаясь корявыми туловищами. Казалось, что бесчисленное множество змей выползало из озера, но все перепутались и застряли на полпути. Или то были потемневшие от времени скелеты потонувших великанов, выброшенные на берег волнами. Смешались в кучу их узловатые руки и ноги, длинные пальцы впились в утесы, высоко вздымались громадные ребра, над которыми возвышались стволы древних деревьев. Порой железные ребра и стальные пальцы, которыми деревья цеплялись за почву, не выдержав напряжения, ослабляли хватку, и тогда северный ветер сбрасывал с кручи какое-нибудь дерево, и оно стремглав падало с высоты в озеро. Вершина с разлету глубоко зарывалась в илистое дно, и дерево застревало вверх корнями. Его утонувшие ветви давали прибежище рыбьей молоди, а торчащие над поверхностью черные отростки корней напоминали многорукое чудовище, которое высунулось из воды, придавая озеру зловещий и устрашающий вид.

С четвертой стороны склон горы понижался, и по нему сбегал в долину пенистый ручей, вытекавший из озера. Прежде чем влиться в единственно возможное русло, он долго петлял среди камней и кочек, образуя на своем пути целый мирок небольших островков: самые маленькие были величиной с болотную кочку, на других помещалось десятка два деревьев.

На этой стороне озера горы не заслоняли солнце, поэтому здесь росли даже лиственные деревья. Тут можно было встретить водолюбивую ольху с серовато-зелеными листьями и иву с гладкой листвой. Были тут и березы, как всегда первые там, где хвойный лес дает себя потеснить, была и черемуха, и рябина, которые любят селиться по краям лесных полянок, венчая их красотой и наполняя благоуханием.