Новеллы (-) - Страница 15

- Так и есть. Без пяти минут семь. Она была в одной рубашке и ежилась, и сжимала колени, чуть жеманясь.

Алеша глубоко вздохнул.

- Дайте часы, Катюша...

- Не верите? Ну, на-те.

И она подала часы Алеше. На часах было без пяти семь.

- Слава Богу! Скорей! Скорей! - обрадовался Алеша и сел на постель.

- Алешенька, подожди,- засмеялась Катюша.

Она стояла теперь совсем близко от него, касаясь своими коленями его колен. Он чувство-вал на своей щеке ее дыхание.

- Ты скажи спасибо, что я тебя не будила. Три раза к тебе приходила. Жалко было будить, только вот сейчас к тебе прилегла, а ты бежать хочешь. Какой нехороший.

- Нельзя мне, Катюша, с тобою, нельзя, - сказал Алеша, снимая с своих плеч ее горячие пальцы.

Но Катюша мигом забралась к Алеше на колени и оплела его шею руками. Алеша вздрог-нул, и ему стало трудно дышать, и сердце как будто вот-вот сорвется.

- Нельзя. Пусти.

- Нет, ты скажи, почему нельзя. Жена тебя, что ли ждет? Ведь у тебя нет жены.

- Нет.

- И невесты тоже нет.

- Нет.

- А может быть, ты неправду говоришь. О невесте своей стыдишься говорить с такою, как я.

- Пусти меня.

- Не пущу. Я сильнее тебя.

И она, шутя, неожиданно уперлась руками в его плечи и опрокинула его на кровать. Алеше стало стыдно, и он рассердился.

- Ах, ты вот какая. Ну, берегись.

Он вскочил и, схватив Катюшу в охапку, бросил ее на постель. Она, барахтаясь, зарылась головой в подушки.

"Еще полтора часа до отхода поезда", - мелькнуло в голове Алеши.

Он стал коленом на постель и, разметав подушки, нашел голову Катюши.

Катюша закрыла глаза и чуть подалась вперед, ожидая поцелуя. Алеша припал губами к ее губам. Она вся вытянулась и замерла.

Но в тот миг, последний миг, когда Алеша, не помня себя, провел рукою по ее телу и уже хотел овладеть ею, случилось то, чего он не ожидал никак. Катюша вдруг оторвала свои губы от его губ и, согнув колено, жестоко оттолкнула его.

- Что ты? Что ты, Катюша?

- Не хочу тебя. Ты все лжешь. У тебя невеста там, в Екатеринославе.

- Ах, какая ты!

И он хотел ее обнять. Но ее глаза встретились с его глазами, и он прочел в них и презрение, и ненависть, и отвращение.

Алеша стоял неловкий и смешной, и мелкая юношеская дрожь, которую он не мог скрыть, смущала его.

Катюша засмеялась. Ей понравилось, что вот он, распаленный страстью, стоит теперь такой жалкий.

- Ну, иди ко мне, - улыбнулась Катюша, - иди. А то еще заплачешь, пожалуй.

Алеша покорно лег в постель. Теперь Катюша сама стала целовать его. Но каждый раз, когда Алеша, изнемогая от страсти, пытался овладеть ею, она отталкивала его, смеясь, и требо-вала, чтобы он рассказал ей про свою невесту.

Измученный и оскорбленный, Алеша вдруг вспомнил о сроке и бросился к часам. На часах было восемь.

Он молча, торопливо стал одеваться, стараясь не смотреть на Катюшу, которую ненавидел теперь.

- Вот отдай тут за комнату, - сказал он, вынимая деньги.

- А ты куда?

- На вокзал. Пора.

- Который час?

- Восемь.

- Значит, девять теперь, - сказала Катюша, спокойно потягиваясь.

- Почему девять? - не понял Алеша.

- Завтра поедем. А сегодня, Алешенька, мы с тобою кутить будем. Невеста подождет. А? Распрекрасная твоя царевна... Подождет ведь, а?

- Что ты! Бог с тобою. Как девять? Ведь восемь сейчас. Ведь, восемь! схватил он ее за руку, пугаясь и все еще не понимая ничего.

Катюша засмеялась:

- Часы-то я перевела, чудак. Чтобы ты не беспокоился зря. Девять теперь. Поезд-то наш далече теперь небось.

- Конец, значит,- прошептал Алеша и вдруг вспомнил почему-то офицера: - Честь потеряли. А без чести нельзя...

Он сел на кровать, не замечая Катюши, и чуть вздрагивающими пальцами вытащил из новенького портсигара папиросу. Синий дымок на миг закрыл его лицо.

1916

Омут. - Печатается по изд.: Чулков Г. Люди в тумане. М., 1916.

СУДЬБА

Одного из них звали Николаем, другого Вениамином. Они жили на узкой и грязной улице, которая упиралась в линию бульваров. Их комната помещалась в пятом этаже. Из окон этого чердака можно было видеть город, который они усердно проклинали и тайно любили.

Город, с его лабиринтом крыш, с трубами, низкими и высокими, с дымом, то черным, то янтарным, то розовым: город таинственный в тумане, страшный при луне, трепетный на утренней заре и всегда сладострастный; город, смесивший в своей глубине все голоса, вопли, смех, музыку, вой ветра, бой барабана, грохот железа, удары камень о камень; город, с золотом куполов, с блеском американских витрин, с зелеными молниями трамваев: как они чувствовали этот город, эти два друга!

Старший из них, Николай, был художник. У него были зеленые глаза, обращавшие на себя внимание женщин; черты его лица были определенны и точны, как будто бы природа позаботилась о том, чтобы сохранить в них лишь выразительное и необходимое; он тщательно брился и, несмотря на бледность, старался одеваться как можно строже. Его приятель Вениамин был поэт. На его бледном лице странно выделялись алые губы; его серые глаза были несколько тусклы, как будто бы внешний мир был отделен от них полупрозрачной завесою.

Николай писал nature morte, автопортреты, множество автопортретов, и небо из окна своего чердака. По стенам были развешаны полотна, где яблоки, арбузы и корки хлеба пленяли глаз геометрической угловатостью своих контуров; где сам художник смотрел из грубой рамы, как маска, застывшая в своей монументальности; где, наконец, городское небо гармонировало с красочной гаммою крыш...

Вениамин писал лирические стихи о любви, полугрустные, полунасмешливые, с неожида-нными рифмами, ритмически изысканные, кончавшиеся загадочными полувопросами, которые ранили сердце, как отравленные стрелы.

Николай был безнадежно влюблен в молчаливую высокую девушку, чей портрет ему пришлось однажды писать. Она жила в том же городе, но ее окружали люди иного общества, и Николай даже не мог теперь поддерживать с нею знакомство. Лишь изредка он видел ее то в театре, то в концерте. И это были счастливейшие вечера в его жизни.

Вениамин тоже был влюблен, но та, которая пленила его сердце, была замужем. Он познакомился с нею на скетинг-ринге, когда она упала однажды, и ему посчастливилось ее поднять. Прикосновение маленькой нежной руки и синие глаза белокурой незнакомки были фатальны для поэта. Он познакомился также с ее мужем, акцизным чиновником, у которого был испуганный взгляд и рыжие бачки, и стал бывать в их маленькой квартире, казавшейся ему раем. Белокурая Маргарита была благосклонна к Вениамину, и, если бы не его лирическая слепота, он, может быть, добился бы ее признаний, но он предпочитал томиться и вздыхать, воображая, что Маргарита недоступна, как Беатриче.