Новая книга ужасов (сборник) - Страница 34

Я никогда не был в силах поверить в концепцию абсолютной дружбы. Слишком похоже на стояние по пояс в быстрой ледяной речке. На скользких камнях.

История приблизилась к моменту, в котором она обвинила Спаннинга. Собрала, просеяла и разложила по полочкам доказательства настолько основательно, настолько взвешенно и безупречно, что жюри вынесло вердикт «виновен» по всем двадцати девяти, а вскоре – в стадии определения наказания – пятидесяти шести случаям. Убийство первой степени. Предумышленное убийство первой. Предумышленное убийство первой степени с особой жестокостью. По каждому из двадцати девяти. У жюри решение заняло меньше часа. Даже не было перерыва на обед. Пятьдесят одна минута, после чего они вышли с вердиктом: «Виновен по всем пунктам». Меньше минуты на убийство. И это совершила Элли.

Защитник заявил, что не было установлено прямой связи между всеми пятьюдесятью шестью убийствами – на деле только двадцатью девятью в Алабаме – и Генри Лейком Спаннингом. Верно, не видели, как он стоял на коленях и потрошил искромсанное тело последней жертвы, десятилетней Гуниллы Эшер, ученицы приходской школы, которая опоздала на автобус и которую Спаннинг подобрал всего в миле от ее дома в Декейтере. Не видели, как он стоял на коленях с консервным ножом в липких красных руках, но модус операнди был тем же самым, и Спаннинг находился в Декейтере, куда сбежал после того, что совершил в Хантсвилле, где его застали на месте преступления, в том мусорном баке, с той старой женщиной. Да, они не могли доказать, что он запускал гладкие тонкие руки во все еще дымящееся тело Гуниллы Эшер. И что с того? Они были полностью уверены, что перед ними – серийный убийца, монстр, выпущенный на волю ужас, чьи методы были настолько дикими, что газеты даже не пытались прилепить ему какое-нибудь гениальное прозвище вроде «Душегуб» или «Мясник с заднего двора». Члены жюри вернулись в зал спустя пятьдесят одну минуту и выглядели так, словно их тошнило, словно они снова и снова пытались вычистить из памяти все то, что увидели и услышали, – но знали, что этого никогда не случится. Словно молили Бога о шансе отказаться на этот раз от исполнения гражданского долга. Они вернулись нестройной толпой и сказали погруженному в тишину суду: «Так, посадите эту гнусную подделку под опарыша на стул и жарьте, пока то, что останется, можно будет положить к завтраку на тост с корицей». Вот в этого парня и влюбилась, по ее словам, моя подруга Элли. В невиновность этого парня она теперь верила.

Это и впрямь было сумасшествие.

– Так как ты… э… ну… как ты?..

– Как я в него влюбилась?

– Да. Именно.

Она на секунду прикрыла глаза и скривила губы, словно потеряла стадо своенравных слов и теперь не знала, где их искать. Я всегда знал, что она была не слишком открытым человеком, держала по-настоящему важные вещи при себе. Дьявол, я прежде не знал об изнасиловании, о ледяной горе между ее отцом и матерью, о деталях длившегося семь месяцев брака – я знал, что когда-то у нее был муж, но не знал, что между ними произошло. Я знал о приемных семьях, но, опять же, не о том, насколько там было паршиво. И узнавание этого дымящегося безумия походило на вытаскивание гвоздей из рук Христа зубами.

Наконец, она заговорила.

– Я получила это дело, когда с Чарли Вилборгом случился удар…

– Помню.

– Он был лучшим юристом в конторе, и если бы не слег за два дня до того, как они поймали… – она замялась на имени, потом продолжила: – Поймали Спаннинга в Декейтере, если бы в округе Морган не были так обеспокоены перспективой настолько крупного дела и не передали Спаннинга нам в Бирмингем… все это происходило так быстро, ни у кого не было возможности с ним поговорить… я оказалась первой, кто хотя бы смог подойти к нему, все остальные так сильно боялись его, того, чем, как они думали, он являлся…

– Они заблуждались, верно? – решил я поумничать.

– Заткнись. Большую часть рутинной работы после моей первой беседы с ним сделала контора. Для меня это был большой прорыв, и дело превратилось в навязчивую идею. Так что после первой беседы я никогда не проводила со Спанки много времени, никогда не присматривалась, чтобы понять, что он на самом деле за человек…

– Спанки? Что, к дьяволу, за «Спанки»?

Она покраснела. От крыльев носа к ушам, а затем к линии волос. За одиннадцать лет я видел, как такое происходит, только несколько раз; однажды это случилось, когда она пукнула в опере при демонстрации «Lucia di Lammermoor»[47].

Я повторил:

– Спанки? Ты меня разыгрываешь, да? Ты называешь его Спанки?

Она покраснела еще больше.

– Как того толстого паренька в «Маленьких негодяях»… да ну на хрен, поверить не могу!

Она бросила на меня свирепый взгляд.

Я почувствовал, как накатывает смех. Лицо начало подергиваться. Элли снова встала.

– Забудь. Просто забудь, хорошо? – она сделала два шага по направлению к выходу на улицу.

Я поймал ее за руку и потянул обратно, стараясь не разразиться хохотом.

– Ладно-ладно-ладно… прости. Я на самом деле, искренне, во имя всего святого, да разразит меня упавшая орбитальная станция, без шуток, на сто процентов сожалею… но ты должна признать… вот так, без предупреждения… я хочу сказать, да ладно, Элли… Спанки?! Ты называешь человека, который убил как минимум пятьдесят шесть человек, Спанки? Почему не Микки, или Лягушка, или Люцерна?.. Я могу понять, почему ты не называешь его Гречкой – это прозвище остается для меня, – но Спанки?![48]

Через секунду уже ее лицо дернулось, и почти сразу Элли заулыбалась – хотя и отдавала каждый микрон с боем. А потом она начала смеяться и колотить меня свободной рукой. Высвободив руку, она стояла и от всей души смеялась, а спустя минуту снова села за столик. И швырнула в меня скомканной салфеткой.

– Это из его детства, – сказала она. – Он был толстым мальчиком, и над ним смеялись. Ты знаешь, каким бывают дети… они сократили Спаннинга в Спанки, потому что «Маленькие негодяи» как раз шли по телевидению, и… ох, Руди, перестань!

Я, наконец, успокоился и сделал примирительный жест. Элли наблюдала за мной с сердитой настороженностью, пока не убедилась, что я не собираюсь больше отпускать тупых шуток, а потом продолжила:

– После того как судья Фэй огласил приговор, я передала дело Спа… Генри к апелляции. Я требовала не проявлять снисхождения, когда адвокаты Генри представили апелляцию в Одиннадцатый Округ Атланты[49]. Когда ему отказали в апелляционном, тремя против нуля, я помогла подготовить короткую сводку – когда адвокаты Генри отправились в Верховный Суд Алабамы. И когда Верховный Суд отказался рассматривать апелляцию, мне показалось, что все закончилось. Я знала, что у них не осталось вариантов – ну, может, только прошение губернатору штата. Но это бы ни за что не сработало. Так что я подумала: «Ну вот и все». Три недели назад, после отказа Верховного Суда, я получила письмо от Генри. Казнь должна состояться в следующую субботу, и я не могла понять, зачем бы ему встречаться со мной.

– Письмо… как оно до тебя добралось? – спросил я.

– Через одного из его поверенных.

– Я думал, они опустили руки.

– Я тоже. Доказательства были такими весомыми. Полдюжины адвокатов нашли способы отказаться. Такие дела не приносят юристам доброй славы. Одно только количество свидетелей на парковке у того «Винн-Дикси» в Хантсвилле… Руди, их там было добрых полсотни. И все видели одно и то же, и все опознали Генри, раз за разом, двадцать, тридцать, могли быть и пятьдесят, если бы нам требовался такой длинный парад. И все остальное…

Я поднял руку. «Я знаю», – говорила эта открытая ладонь, поднятая в воздух. Она все это мне уже рассказывала. Каждую жуткую деталь, пока меня не начинало тошнить. Казалось, словно я сам все совершил, настолько живо и ярко она вела рассказ. Морская болезнь после прогулки по чужому разуму в сравнении с этим казалась приятной. Мне становилось так плохо, что я даже думать об этом не мог. Даже в момент человеческой слабости.