Новая алмазная сутра - Страница 107

Я помогала нести Ошо в Будда Холл, где мы положили его на подиум на носилках и покрыли розами. На нем была его любимая роба и шапка с жемчугом, которая была подарена ему японской видящей.

Десять тысяч будд праздновали. Мы понесли его к месту сожжения. Это был длинный путь по запруженным улицам Пуны. Было темно, и там были тысячи людей. Я не могла оторвать глаз от лица Ошо. Весь путь были музыка и пение. Место для сожжения находится рядом с рекой, оно находится во впадине, и там есть место для тысяч людей, чтобы смотреть сожжение.

Миларепа и музыканты играли всю ночь, и на всех были белые робы. Странно, Ошо всегда носил белое в дни старой Пуны, он говорил, что это знак чистоты. Раньше я думала, что мы сменим одежду на белую, когда мы достигнем просветления. А здесь в его смерти каждый санньясин был в белом.

Там были вороны, которые кричали, как будто рассвет был близко. Я закрыла глаза, слышала ворон и удивлялась: "Мой бог, неужели мои глаза были закрыты так долго?"

Но открыв их, я по-прежнему видела, что была середина ночи. Я чувствовала себя больной физически и ощущала боль во всем теле.

Я не чувствовала ничего особенного, что мне казалось, я должна была бы чувствовать, когда Мастер покидает свое тело. Для меня, смерть Ошо дала мне очень-очень хороший взгляд на мою реальность.

На следующее утро я проснулась, и хотя я на самом деле не думала об этом, я ожидала, что ашрам будет пустым. Я вышла, и ашрам был полон. В Будда Холле происходили медитации, люди подметали дорожки, и каждого ждал завтрак. Несмотря на то, что мы большую часть ночи не ложились, был завтрак, так любовно приготовленный. Это разорвало мое сердце. Это дало мне уверенность, что мечта Ошо исполнится.

Амрито и Джаеш были с Ошо, когда он покинул свое тело. По словам Амрито:

"Во время этой ночи (18 января) он становился все слабее и слабее. Каждое движение тела было явно агонизирующим. В предыдущий день утром я заметил, что его пульс также был слаб и слегка нерегулярен. Я сказал ему, что я думаю, что он умирает. Он кивнул. Я спросил его, может быть, вызвать кардиолога и приготовиться к стимуляции сердца. Он сказал: "Нет, просто позвольте мне уйти.

Существование определит свое время".

Я помогал ему в ванной, когда он сказал: "И повесьте ковер во всю стену здесь, такой, как ковер на полу этой ванной комнаты". Потом он настоял на том, чтобы пойти к своему креслу. Он сел и сделал распоряжения относительно нескольких предметов, которые были в его комнате: "К кому перейдет это?" - сказал он, указывая на свой маленький стереомагнитофон. "Это аудио? Нирупе он понравится?" - спросил он. Нирупа убирала его комнату много лет.

Затем он осмотрел внимательно комнату и оставил инструкции по поводу каждого предмета.

"Это вы должны убрать", - сказал он, указывая на осушители воздуха, которые он в последнее время находил слишком шумными. "И пусть всегда, по крайней мере, один кондиционер будет включен", - продолжал он. Это было потрясающе. Он смотрел на все очень просто, очень реально и точно. Он был так расслаблен, как будто он собирался на уикенд.

Он сидел на кровати, и я спросил его, где мы должны сделать его самади. "Вы просто положите мой пепел в Чжуан-Цзы, под кровать, и тогда люди смогут приходить и медитировать там". "А что с этой комнатой?" - спросил я. "Она будет хороша для Самади?" - спросил он. "Нет", - ответил я, - "Чжуан-Цзы будет замечательна".

Я сказал, что мы хотели бы оставить его спальню такой, как она есть. "Тогда сделайте ее красивой", - сказал он. И потом сказал, что он хочет, чтобы ее покрыли мрамором.

"А что с праздником?" - спросил я. "Просто принесите меня в Будда Холл на десять минут", - ответил он, - "и потом принесите меня к месту для сожжения, и пусть на мне будут моя шапка и носки перед тем, как вы понесете мое тело". Я спросил его, что я должен сказать всем вам.

Он ответил, что с тех пор, как его поместили в камеру в военной тюрьме в Шарлотте, в Северной Каролине, в Америке, его тело начало разрушаться. Он сказал, что в тюрьме в Оклахоме они отравили его таллием и подвергли радиоактивному облучению, что это обнаружили, только когда посоветовались с медицинскими экспертами. Он сказал, что они отравили его таким образом, чтобы это не оставило следов. "Мое искалеченное тело - это результат работы христианских фундаменталистов в правительстве Соединенных Штатов". Он сказал, что он держал свою боль в себе, но "жить в этом теле стало адом". Он лег и снова отдохнул.

Я вышел и сказал Джаешу, что происходит, и что Ошо, очевидно, покидает свое тело. Когда Ошо позвал снова, я сказал ему, что Джаеш здесь, и Ошо сказал, чтобы Джаеш вошел. Мы сели на кровати, и Ошо сказал нам свои последние слова. "Никогда не говорите обо мне в прошедшем времени". Он сказал: "Мое присутствие здесь будет во много раз сильнее без ноши моего измученного тела. Напомните моим людям, что они будут чувствовать гораздо больше, они узнают немедленно". В какой-то момент я держал его руку и начал плакать. Он посмотрел на меня почти сурово. "Нет, нет", - сказал он, - "это не то". Я сразу прекратил, и он просто прекрасно улыбнулся.

Ошо затем говорил с Джаешем и сказал, как он хочет, чтобы продолжалась и распространялась его работа. Он сказал, что теперь, когда он покидает свое тело, придет гораздо больше людей; гораздо больше людей будут интересоваться, и его работа расширится совершенно невероятно, за пределы того, что мы можем себе представить. Для него было ясно, что отсутствие ноши его тела фактически поможет его работе. Потом он сказал: "Я ОСТАВЛЯЮ ВАМ СВОЮ МЕЧТУ".

Потом он прошептал так тихо, что Джаешу пришлось наклониться своим ухом очень близко к нему, и Ошо сказал: "И помните, Анандо - это мой посланник". Потом он сделал паузу и сказал: "Нет, Анандо будет моим медиумом". В этот момент Джаеш перешел на другую сторону, и Ошо спросил меня: "Медиум - это правильное слово?"

Я не расслышал, что он сказал, так что я не понял. "Встреча?" - спросил я.

"Нет", - ответил он, - "для Анандо медиум, она будет моим медиумом".