Норик - Страница 13

— Ты хорошо знаешь катынь?

— Не очень.

— Катынский язык очень интересен. Но сами катиняне еще интереснее. Были. Когда-то. Ты знаешь, что они гораздо старше, чем «Истинные первородные»?

— Нет… — опять Норвольд ответил исключительно честно.

— А ведь это так. Кое-кто поговаривает что Отец всего сущего был катинянин, потому и заклинания для сил надо читать на катыни. Это не правда. Они вовсе не пользовались магией. Сейчас о них говорить не собираюсь.

Есть люди большого роста, и есть маленького. Так вот представь, что катиняне смогли вырастить людей такого маленького роста, что их никто не может ни увидеть, ни почувствовать. И они обходят линии силы. Но слышат приказы, выполняют их. Представил? А теперь представь, что это так и есть на самом деле!

Не удержался теоретик. Похвастался. Решил, что юноша ничего не поймет, и намекнул.

Намека для Норвольда оказалось вполне достаточно. Он «вспомнил».

Шла битва. Линии силы скручивались, завязывались, с треском рвались и со свистом смыкались. Люди и животные на всем материке и на всех островах испытывали головную боль и слабость. Новые силы боролись с тогда еще не Древними, а Старыми силами. Колдуны, боевые маги, поражали старых богов.

Вопрос о победителе не стоял. Речь шла об условиях, на которых Новые силы позволят существовать всем другим.

Одно из сосредоточений Старых, имевшая свободу выбора но и ограниченная в сроках существования, решила пожертвовать этим сроком ради других. Приняв вид сущности, собрав эфирные тела молодых эльфов сумела подобраться к самой активной группе магов на расстояние прямого удара.

Но тут…Тут остановилось само время. Сущность вдруг оказалась способна размышлять, когда эфирное тело ее совершенно не повиновалось. И тут с ней заговорили Всемогущие. С ней, полубогом, заговорили как с расшалившимся ребенком. Ей просто сказали: так надо. Не стоит мешать. Историческая закономерзость. Даже с жалостью сказали. С сочувствием. И, видно от сочувствия, предупредили: будешь не слушаться — все эти молодые эльфы тут же умрут. Во всех телах, в каждой клеточке тела живут наши мельчайшие слуги. И как-то даже сложно их назвали. Одна ты не сможешь уничтожить группу. Послушайся нас, и мы сохраним тебе свободу, а эльфам жизни…

Может быть, это и были те самые неведомые катиняне? Что за игры они играют? А может, они бросили тут все, раз сами считают происходящее мерзостью. А вот кое-кто решил собрать часть игрушек в свою собственность…

Расставаясь, Норвольд спросил:

— Поговаривают, что герцогскую лигу, как и графскую и баронские турниры колдунов вовсе отменят?

— Отменят? Да нет, слишком многие заинтересованы в таких развлечениях. Ведь они все больше становятся похожи на балаганные представления. Пусть остаются. Но в Магбурге собираемся устроить честный турнир. Королевские маги и столько же тех, кто может с ними поспорить. Там будет свой счет. Магбургский.

«Не пригласил», — подумал юный колдун. — «Хорошо, что он не боевой. Хотя… Может маг императорского уровня и не должен быть боевым? Побродил по тем местам, где когда-то жили катиняне, нашел как командовать пустотой, набрал отряд невидимых слуг, и теперь может безнаказанно и незаметно диктовать свою волю другим. С запозданием реагируя на простые магические взгляды и не принимая всерьез настоящего противника».

Человек, занимающий ответственный пост в маршальском офис-центре может никогда не видеть ни боевого дракона, ни ходить маршем через пустыню Желтых Костей, не лазить зимой через Пуховый перевал… Зато он знает, сколько именно времени нужно для преодоления на боевом драконе пустыни и перевала. И воевать с этим «офисценром» следует нетривиально.

Ночью разразилась гроза. Два королевских мага и оказавшийся тут совершенно случайно ученик графского мага пытались отвести ее от города, но у них не вышло. У королевских магов сложилось впечатление, что тучи собрались сами по себе, а прогнать грозу мешала их собственная несогласованность в действиях… Но, случайно собраться над домом Синделруна, а потом долго-долго протыкать его молниями? Дом, а потом и пепелище? Норвольд имел более сбалансированное мнение о произошедшем, но уж конечно, ни с кем не собирался им делиться.

На следующий день Синделрун в сердцах заявил, что ничего не смыслит в заклинаниях и уходит на покой.

Кицум, старый плешивый клоун, намазывающийся белилами среди запахов и звуков цирка перед очередным выходом на манеж, внезапно застыл как древняя мраморная статуя. Рука поднесена ко лбу, тело едва повёрнуто в спиральной закрутке, глаза закрыты. Даже дыхание, кажется, остановилось. Только под прикрытыми веками всё продолжается жизнь: выполняется неизвестная другим задача. Так бывает. Человек спит, а закрытые глаза как будто что-то читают — бегают туда-сюда или описывают круги. Как знать, может и вправду, Кицум что-то там считал из небесной книги? По крайней мере, когда рука пришла в движение, продолжив класть белила для уже десятого за сегодня (и последнего) представления, в открывшихся усталых зеницах было нечто большее, чем циничная уверенность в бренности всего сущего, свойственная старому клоуну. Что было в глазах? Пожалуй, это можно назвать «свирепая мудрость».

Круглая белая комната. Много света. Запах древней пыли. Тишина.

Два окна в толстенных каменных стенах. Друг напротив друга. Пол из струганных светлых широких и не слишком длинных досок. Оштукатуренный потолок. А стена — всего одна, но длинная. Углов нет, дверей нет. Шутник архитектор сделал даже потолок и арки окон в комнате башни — выгнутыми. Беспокойно человеку в таком помещении. Глаз ищет перекрестия, что бы было на чем остановиться. На чем же? Оконные рамы из пяти стекол, секретер желтоватого дерева: стол со стоящим на нем высоким узким шкафчиком, да кровать посередине — вот, пожалуй, и всё.

Хотя кто, и на что будет тут смотреть? Единственный человек в комнате — спокойно вытянулся на кровати, опустил веки. Больше здесь никого. Лишь на секретере — объемистый стеклянный кувшин с широким горлом, доверху наполненный темно-красной жидкостью. Вино.

Или кровь?

— Яссок, Яссок! — Невысокий полный мужчина в зелёном камзоле с ядовито-салатовыми обшлагами взволновано суетился около упавшего. — Ты слышишь, слышишь меня?

Юноша, лежащий посреди грязной и узкой улицы славного города Остраг лицом прямо в деревянную мостовую (единственная радость — сухо) приподнялся на руках и ошалело помотал русой головой. «Почему меня называют Яссок? У меня другое имя. А какое?». Башка гудела, словно медный городской полуденный колокол.

— Экая раззява! Слава Единственному и Милосердному, ты жив! Что я бы рассказал Мастеру Оптику? Ты представь, я ему скажу: «Наш Яссок споткнулся и упал…», или: «Ваш ученик стукнулся головой и умер.» Что я услышу в ответ? — Толстяк наконец-то осознал, что на самом деле всё обошлось, и принялся чистой мягкой тряпицей, которую вытащил из-за обшлага, вытирать обильно покрытую прозрачными пупырышками липкого пота лысину.

Уже сидя на мостовой, тот, кого называли Яссок, с трудом разлепил непослушные губы и, пришепётывая, выдавил из себя:

— Скажет: «Мне это кажется возможным».

Мужчина в зеленом камзоле затряс мягким животом и бритыми щеками в приступе беззвучного смеха. Согласно закивал головой: мол, да, именно это и услышу в ответ.

— Ну, раз шутить — жить будешь. Давай- давай, поднимайся. Хвала Богу Истинному, вроде у тебя ничего не сломано и голова не пробита. Мозги не вывались, даже кровь не идет. Но шишка на лбу будет знатная…

Юноша поднялся на ноги с превеликим трудом. В голове все мешалось, перед глазами ходили круги, в желудке спазмило. Опираясь на подставленную руку спутника (господин Уфсанек, вот как его зовут!) пострадавший молодой человек двинулся к своему дому.