Нора Галь: Воспоминания. Статьи. Стихи. Письма. Библиография. - Страница 12
Н.Я. и Шура Кулаковский постоянно изобретали какие-то игры и головоломки. Например, они разрезали шахматную доску на части причудливой формы и предлагали желающим вновь составить из них доску. Прадедушка или прабабушка нынешних «пазлов» (слово «пазл» вроде бы уже вошло в быт, а уж как Н.Я. всегда противилась такому ленивому заимствованию слов из чужого языка!), эта головоломка была принята к производству и охотно раскупалась, авторы даже получили какие-то небольшие деньги.
Но основная страсть была к головоломкам словесным. На лекциях, скажем, по политэкономии мама с Борисом усердно вели конспекты, а Нора и Шура сражались в криптограммы. Берется четверостишие, каждая буква зашифровывается каким-то числом, причем разные буквы – разными числами. Пробелы между словами и знаки препинания сохраняются. К примеру, строка «Чижик-пыжик, где ты был?» будет выглядеть так: /1, 2, 3, 2, 4/-/5, 6, 3, 2, 4/, /7, 8, 9/ /10, 6/ /11, 6, 12/? Иногда такие криптограммы печатаются в журналах наряду с кроссвордами, но всегда дается «ключ» – одно или несколько слов с расшифровкой. Н.Я. и Шура, естественно, были выше этого и разгадывали криптограммы без всяких ключей. В маминой трилогии про детский дом, которым заведует Семен Карабанов (герой «Педагогической поэмы») есть такой эпизод: один из воспитанников, начитанный и самоуверенный Андрей Репин, у которого с Семеном конфликт, приносит ему зашифрованное письмо. Семену во что бы то ни стало надо его разгадать. Прямо «Золотой жук» Эдгара По. Шпаргалку для этого эпизода писала маме Н.Я. Приведу небольшой отрывок из книги:
«Шифровка начинается с одной отдельной цифры 25, и еще дважды она стоит отдельно, а один раз – в конце слова. [...] И тут меня осенило: конечно же, письмо начинается с „я“. Может быть, даже три фразы начинаются с „я“, а там, где 25 стоит на конце слова, – это, пожалуй, глагол, вроде „начинаются“. Да, но больше этого 25 нигде нет. Мало мне помогает мое открытие. „Я... я...“ Что „я“? Чего-нибудь он не желает, с чем-нибудь не соглашается – уж наверно, он не стал бы шифром поддакивать мне. Попробуем! Подставим всюду вместо 19 – „н“, вместо 13 – „е“, поглядим, что получится... Вот, к примеру, „5, н, е“ – что это за пятерка? Какое-нибудь „сне“, „дне“? А может, „мне“? Ясно, „мне“! А 19, 8 – это „ни“, или „ну“, или „но“! Ну теперь держись, Семен! Терпение!»
Вставная новелла про третье поколение. Когда Эддиному сыну Мите было 8 лет, а моей дочке Анюте – 10, мы вместе снимали летом дачу. Митя был очень самоуверен и даже несколько высокомерен, и не без оснований. Он был очень начитан, играл в слова не хуже взрослых, далеко оставив позади Анюту, и даже сочинил гимн нашей дачи на манер каких-то стихов из «Хоббита» Толкиена. Анюта еще не набрала силу как читатель, и книг своей бабушки еще не читала – годы, когда она будет знать их наизусть, еще были впереди, – а Митя уже читал трилогию, и мы ее с ним обсуждали на равных. «Знаешь, – сказала я как-то, – ты напоминаешь мне одного мальчика из этой книги...» – «Андрея Репина?» – мгновенно откликнулся Митя...
Лет пятнадцати я решилась и попросила Н.Я. что-нибудь мне зашифровать. Она зашифровала мне Хлебникова:
Только пожалела меня и неведомые «павода» заменила: «отразилась лебеда». Несколько дней я билась над этим и, в конце концов, разгадала. С тех пор Н.Я. мне время от времени подкидывала четверостишия, главным образом, из любимого ею Пастернака, которого она знала всего наизусть, а я тогда читала его мало и плохо, и поэтому для меня сейчас на многих пастернаковских строчках «особый отпечаток»: я помню, как они рождались у меня на глазах из рядов цифр – как по волшебству, из небытия.
Однажды Н.Я. меня не пощадила и загадала мне стих с несуществующими словами:
Ох, и попыхтела я над ним. Но мне, как и ей, криптограммы служили отдыхом. Когда я готовилась к экзаменам на аттестат зрелости и вдруг почувствовала, что должна отвлечься на какое-то время от зубрежки «по билетам», я попросила у Н.Я. парочку криптограмм. Для такого случая она сочинила собственный стишок:
Хочу объяснить, что эти игры со словами были для меня не просто играми: исподволь они готовили меня к моей будущей профессии лингвиста. Пришлось мне в моей лингвистической деятельности и криптограммы составлять – для школьных лингвистических олимпиад, причем специально такого рода, чтоб можно было за час их расшифровать (Пастернак для этого был «мало оборудован»). И школьники расшифровывали! Впоследствии был издан задачник[31], куда эти криптограммы вошли. Для этой публикации авторы задач должны были представлять их вместе с решениями. Я писала решения, а в голове у меня звучал внутренний монолог Семена Карабанова, написанный с легкой руки Н.Я.
Была еще одна лингвистическая игра у Н.Я. и Шуры Кулаковского. Когда собирались большой компанией, один из них уходил, а другой оставался в комнате. Оставшиеся загадывали слово. Затем водящий входил, а партнер говорил какую-нибудь фразу, никак с этим словом вроде бы не связанную. И водящий это слово немедленно называл. А все гадали, как же это Норе и Шуре удается. Я помню рассказ о том, как водила Н.Я., и загадали слово «пощечина». Н.Я. вошла, и Шура сказал фразу: «Фрак апостол перемазал: видно, запонки желтеют». И Н.Я. сразу сказала: «мордобитие». Было названо слово с другим корнем, и студенты-филологи поняли, что шифруется семантика слова. В конце концов, догадались: загаданное слово переводилось на французский, и придумывалась фраза (по-русски!), где каждое следующее слово начиналось с соответствующих двух букв этого французского слова. Так загадочная фраза: «Фрак апостол перемазал: видно, запонки желтеют» (как она завораживала меня в детстве!) дает слово «фрапвизаж» (frappe-visage), которого нет по-французски, но поскольку «frappe» – это «бей», а «visage» – «лицо», то можно, поднапрягшись, догадаться, о чем идет речь. Хотя и не так это просто. Не говоря уже о том, что большое нужно искусство, чтоб с лету сочинить такую изящную фразу про апостола и его фрак. Фразу, пережившую 60 лет.
Не нужно думать, что даже и в детстве нас с Н.Я. связывали только игры. С моих одиннадцати лет всю жизнь мы вместе с ней держали корректуру – считывали рукописи, читая их вслух по очереди. Сперва рукописи маминых книг для детей, которые я знала очень хорошо и ориентировалась в тексте, а с годами, в очередь с Эддой, и «взрослые» переводы Н.Я. (поэтому за многими из них звучит для меня сейчас ее голос).
Мама корректуру своих вещей, конечно, держала, но она, кроме того, что писала книги, продолжала работать журналистом, ездила в командировки и тянула на себе десятки чужих дел. Так что она внимательно прочитывала гранки, верстку, сверку, заглядывая в оригинал, но считывать вслух вдвоем просто не успевала. Н.Я. же считала, что это необходимо. Одним из считчиков все равно была бы она сама, а вот в напарники она завербовала меня. И очень хорошо мы с ней сработались. Мама же делала за Н.Я. что-то, что было той трудно: например, какие-то сношения с внешним миром. Так, одну за другой обходила она редакции московских журналов, пытаясь пробить в печать «Маленького принца». Возвращаясь к считыванию, скажу, что, благодаря Н.Я., я уже сызмальства знала корректорские значки, понимала, что такое «втягивать строку» и т. д. Попутно Н.Я. замечала какие-то огрехи вроде нечаянных лишних созвучий и редактировала, на ходу объясняя мне, что к чему. Нужно ли говорить, какими драгоценными оказались для меня впоследствии все эти, полученные от Н.Я., навыки!