Ноктюрн (СИ) - Страница 1
Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me (с) Йовин «Шекспир».
____________________________________________________________________
Ах, Венеция… Как ты загадочна и прекрасна. Своими видами, своей звучащей из окон музыкой, что, словно пение ангелов, увлекает за собой в мир грез и мечтаний. Твоя двоякость напоминает мне о том, что каждый из нас грешен и каждый не был и не станет святым. Однако, я попробую, хотя меня совсем не привлекает подобный путь. Я вынужден ему следовать, чтобы продолжить дело моего отца. Эти строки выходят из-под моего пера с величайшим волнением, поскольку лишь их возможность быть не найденными кем-нибудь, спасет меня от позора на виселице.
Но меня не успеют повесить, разве что…«куклу за неимением».
Держать эту историю в своей памяти выше моих сил, да и после того, как я окунулся в мрачный мир францисканской обители, мне уже нельзя помышлять о ней.
***
Мое имя - Анджело Моничелли. Разумеется, меня так назвали, уже заранее определяя мою судьбу. Сделать меня монахом пожелал мой отец – епископ и настоятель при монастыре Святого Марка, один из самых уважаемых людей в Венеции и Флоренции, несмотря на свою жестокость в наказаниях провинившихся и малотерпимость. Как и было решено, в день своего восемнадцатилетия я отправлюсь в обитель и приму постриг, а пока же, в свои оставшиеся пять дней могу наслаждаться жалкими остатками своей свободы.
И вот теперь, я, отбросив все дела, брожу по городу вдоль каналов и палаццо, разглядывая разодетых в преддверии карнавала в шелка и бархат горожан, но стоит мне отвлечься на свои мрачные раздумья, как мои ноги сами несут меня к району самых старых строений, обклеенных листками о розыске антиклерикалистов [1], где, на одной из улочек с узкими полосками суши по бокам, льется всегда одна и та же мелодия. Прекрасная, завораживающая, местами острая и пронзительная, местами нежная и легкая, как туман. Сейчас девять часов вечера, но довольно светло. Я вновь слышу эти звуки…
На мощеной булыжником мостовой столпился народ, подняв головы вверх. Я по привычке присоединился к слушателям.
- «Он играет, как бог», - прошептал один из мужчин своей жене. Та улыбнулась со слезами на глазах, мечтательно глядя на увитый колючим терновником с белыми розами балкон. Стоявший рядом с парой священник в бурой рясе - возможно, один из моих будущих настоятелей - покосился на них и перекрестился. Сравнение убогого скрипача со Всевышним показалось ему кощунственным.
А тот, ради чьей музыки я приходил сюда едва ли не каждый день, подойдя в плотную к слегка проржавленным от влажной близости воды перилам, самозабвенно играл свой бесконечный ноктюрн. Его я не слышал до того, как встретил этого музыканта ни у известных менестрелей, ни у великих классиков. Наверное, он сочинил его сам.
Пахло солью и водорослями, жарким зноем и розами с ближайших балконов. В груди появилось волнение и краска залила мои щеки. Эта музыка всегда, раз за разом, пробуждала во мне то, о чем я не ведал ранее. Мне вдруг захотелось плакать. Чтобы сохранить невозмутимость, я поджал губы, от чего мое лицо наверняка приобрело ожесточенное или капризное выражение. Казалось бы, чего стесняться – все вокруг утирали слезы, но мне не хотелось уподобляться им. Потому что… потому что я хотел приблизиться к нему гораздо больше остальных.
И, словно бросая вызов, я, не мигая, смотрел на балкон.
Всегда облаченный в простой коричневый камзол без рукавов, рубашку, черные туфли с пряжками и такие же кюлоты [2], он никогда не показывал своего лица, скрывая его за бронзовой узорчатой маской-баутой. Юные сеньорины, бросавшие на балкон цветы из маленьких корзинок, как обычно допытывались об имени до тех пор, пока их не одергивали со всех сторон за шум.
Весенний ветер трепал русые, собранные в хвост волосы и шелк скрепленной на затылке черной ленты, на которой держалась маска.
Я, - да и не один я, сгорал от любопытства и испытывал смутное желание развязать ленту и взглянуть на лицо того, кто заставлял людей рыдать от тоски и счастья. Кто заставлял меня бояться, что мое сердце меня покинет.
Тут мне показалось, что он взглянул прямо на меня и через мгновение, выронив смычок, согнулся пополам, кашляя и зажимая рот ладонью, не обращая внимания на возгласы взволнованных зрителей и соскальзывающую с лица маску. Он скрылся в палаццо так быстро, что я так и не успел увидеть, что же было скрыто под баутой. Поспешно подобрав с земли маску, я зашагал прочь от улицы и возбужденных пересудов зрителей в сторону пьяцци [3], не осознавая, чем связал себя.
***
Лишь придя домой и запершись у себя в комнате, я смог позволить себе взглянуть на находку. То, что раньше мне мнилось чистой бронзой, на деле оказалось жесткой кожей с бронзовым узорчатым покрытием.
«Он явно не богач», - подумал я, однако от этого странный музыкант не упал в моих глазах ни на дюйм. Но намерение надеть эту маску умерло в нескольких сантиметрах от моего лица, как только я заметил на расслоившейся в углу коже бурое пятно. Похоже на…
- Кровь! – от неожиданности я вздрогнул и лишь спустя несколько секунд смог заставить себя думать. Сев в открытом окне, покосился на сказочный образ в своих руках.
Откуда на маске могла взяться кровь? А может, это всего лишь краска? Но зачем бурой краске быть на бауте, да еще и на внутренней ее стороне? Я вспомнил, как, зажимая рот ладонью, исчез с балкона скрипач. Все-таки, это кровь.
Я не знал, что за болезнь терзала его.
На улице стемнело и в сапфировое небо устремились залпы салютов, возвещавших о наступлении долгожданного для всех жителей Венеции события - Карнавала. Я хотел пойти на него сегодня, но вид окровавленной маски не выходил у меня из головы. Опустившись на колени, как то обещал отцу, я прочитал перед сном несколько молитв и, сняв свое скромное, без вычурных излишеств (в нашей семье запрещалось пышно одеваться, несмотря на моду), но со вкусом скроенное темно-синее бархатное облачение, состоявшее из камзола с золотой вышивкой по краям, кафтана и темных кюлот, скользнул под одеяло и позволил себе забыться.
***
Мой сон прервался, когда за окном стояла глубокая ночь, но шум карнавального шествия проникал в стены моей комнаты даже в такой глухой час. Сев на кровати, я прислушался. Собственно говоря, очнулся от того, что мне послышались знакомые звуки. Отголоски того самого скрипичного ноктюрна. Неужели тот скрипач сейчас в толпе разодетых до неузнаваемости горожан?
Я сорвался с места, подбежав к окну, выглянул наружу и тут же от досады хлопнул себя по лбу: на что я надеюсь?! Разве же я смогу с такого расстояния разглядеть и уж тем более узнать его?
Вернувшись в кровать, я откинулся на подушки. Возможно, мне это приснилось из-за сильного желания разгадать тайну этого музыканта. Странная убежденность, что лишь мне подвластна эта миссия не оставляла меня с первого взгляда на него.
- О, да, я тщеславен… – с закрытыми глазами довольно протянул я, закидывая руки за голову и путаясь пальцами в рыжевато-каштановых кудрях до плеч, которые, как многие утверждали, были под стать скорее Ренессансу, чем нынешней эпохе.
В открытое окно ворвался порыв ветра, громыхнули рамы на окнах. Вскочив, я никого в комнате не увидел. Показалось.
Но, спустя мгновение, опустив взгляд вниз, я с изумлением обнаружил на вышитом шелком покрывале кровати белую розу.
***
Оцепенение длилось всего несколько секунд, но после на смену ему пришли бесконечные вопросы: «Кто это сделал?», «Когда успели это сделать?», «Зачем?».
Обойдя комнату и обыскав все закоулки, я вновь не нашел никого и вернувшись к кровати, осторожно взял розу: небольшая, едва-едва распустившаяся, скорее, еще бутон.
Я невольно покраснел. Какая дерзость. Кем бы ни был тот человек, что оставил мне этот подарок, он нарушал все приличия. Подаренный бутон белой розы означал тайное признание в любви, знак восхищения девственностью, чистотой и совершенством, а также говорил о неискушенности в науке любви. Подобным приёмом пользовались мои товарищи, стремясь соблазнить очередную симпатичную синьорину на базарной площади.