Ноктюрн для двоих - Страница 1

1973 год

Площадь перед знаменитой высоткой на Котельнической набережной нельзя назвать людным местом. Машин много — это да, а вот толпы из пешеходов никогда не получается. В этот же вечер прохожих и вовсе было мало — начало ноября, холод, темнота, и еще дождь. Мелкий, противный осенний дождь, который зарядил с самого утра. Однако у «Иллюзиона» всего полчаса назад было довольно много народа: в кои-то веки показывали «Римские каникулы» с неподражаемой Одри Хепберн и великолепным Грегори Пеком. Народ стремился урвать хоть кусочек недоступной простому советскому человеку «ихней» жизни и вовсю «стрелял» лишние билетики. Но сейчас перед дверью кинотеатра уже никого не осталось — вернее, почти никого. У входа в кассы стояла тоненькая девушка в черном кожаном пальто. Хотя стояла она под навесом, ее длинные светлые волосы, свободными прядями падавшие на плечи, намокли, а голубые глаза смотрели печально. Наверное, именно так выглядела принцесса на горошине, когда постучалась в ворота королевского замка.

Оля стояла у «Иллюзиона» уже полчаса. Понятно было, что на «Римские каникулы» они никак не попадают, даже если пропустить журнал, — пятнадцать минут как начался сам фильм. Хоть бы дождь наконец прекратился! Слегка продрогнув, несмотря на предусмотрительно надетый под пальто серый пушистый свитер, Оля забилась под козырек входа и нервно комкала в руке ненужные теперь билеты. Что-то случилось — он никогда не опаздывает. Несколько раз она порывалась сбегать позвонить к телефону-автомату, но боялась отойти — а вдруг именно в этот момент он придет! Взглянула на часы — без двадцати восемь. Сорок минут она уже здесь торчит! И вдруг сквозь туманную пелену дождя она различила знакомый силуэт: он шел от бульваров, знакомый черный плащ нараспашку, в руке — зонт. Она не выдержала и побежала навстречу.

— Что случилось? Почему ты опоздал?

Он виновато улыбнулся.

— Если ты будешь бегать под дождем, промокнешь и простудишься.

— Поздно беспокоиться, я уже промокла. Что случилось? — настойчиво повторила Оля.

— Ничего особенного. Извини.

— Ничего особенного? — Оля задохнулась от возмущения. — Я уже Бог знает что передумала! Ты же никогда не опаздывал! Я думала — под машину попал, убили… А ты — ничего особенного…

Она вырвала у него свою руку и пошла вперед — опять под дождь. Он догнал ее и притянул под зонтик.

— Ну, кафедра растянулась на три часа вместо часа. Я не мог вырваться. Ну, не сердись…

Он обнял ее за плечи и легонько поцеловал в висок. Оля посмотрела в его лицо — ну не может она долго на него сердиться!

— Обещай, что это в последний раз!

Он вдруг как-то странно посмотрел на нее:

— Что ты сказала?

— Обещай, что ты опоздал в первый и последний раз!

Он усмехнулся — опять как-то странно:

— Обещаю.

Оля деловито взяла его под руку. Ну да, вот такая она дура — другая девушка на всю жизнь бы обиделась, а она уже забыла томительное сорокаминутное ожидание и радуется тому, что он снова с ней.

— В кино мы не попали. Куда направимся? У тебя есть какой-нибудь план?

Втайне Оля надеялась, что сейчас он пригласит ее к себе. Пусть этот вечер они проведут только вдвоем. Она уже истосковалась по его сильным рукам, по его губам, по его прикосновениям — таким нежным и чувственным. Но он сказал:

— Может быть, посидим в «Остоженке»? Мне надо с тобой поговорить.

Оля вздохнула, стараясь не выдать своего разочарования:

— В «Остоженке» так в «Остоженке».

Из-за угла показался троллейбус.

Он потянул ее за руку — они добежали до остановки и успели вскочить в троллейбус в последний момент.

В кафе он снял плащ, помог раздеться ей. Потом посадил за угловой столик. На столике в маленькой вазочке стояла белая лилия с двумя распустившимися цветками и бутоном. Оля потянулась к ней и вдохнула знакомый аромат. Странно, в это время года в кафе — настоящие лилии… Они пахли сильно, и сладко, и дурманяще. Господи, как она любила эти цветы! Так просто любила и за воспоминания, которые с ними связаны. Лилии на столике показались ей хорошим знаком. Это как намек на приятный сюрприз. Она давно заметила, что все важные события в ее жизни так или иначе связаны с белыми лилиями.

Он уже шел к ней от стойки и нес два коктейля и блюдечко с орешками. Поставил все это на столик, уселся напротив и стал водить соломинкой по дну стакана, стараясь подцепить льдинку. На нее он смотреть избегал. Оля сделала маленький глоток, бросила орешек в рот и с любопытством взглянула на него:

— Ну? О чем ты хотел поговорить? Я слушаю.

Он разминал сигарету в длинных пальцах.

— Даже не знаю, как начать…

— С начала, — посоветовала она.

— С начала… Если бы знать, когда это началось. — Он упорно продолжал мять в пальцах сигарету. Оля встревожилась:

— Говори, пожалуйста. А то я подумаю что-нибудь ужасно плохое.

— Ну, в общем, так. Нам не следует больше встречаться.

Она сначала не поняла:

— Как?

— Видишь ли… Я долго думал и понял, что наши отношения — страшная ошибка.

— Ты полюбил другую? — Она не узнала собственный голос.

— Нет… То есть… Я не могу тебе ничего объяснить. Ты мне очень дорога, но… Мы должны разойтись.

— Надолго?

— Навсегда.

Некоторое время они сидели молча. Потом Оля притронулась к его руке и сказала:

— Послушай… Если нет никакой другой женщины, то все остальное не страшно. Что бы ни случилось, я всегда буду с тобой. Если тебя сошлют в Сибирь, я поеду за тобой. Если тебе придется голодать, я тоже буду голодать — только бы быть с тобой. Неужели ты не понимаешь? Расскажи мне, что произошло? Я все вынесу — только бы знать, что ты меня любишь.

Он с усилием поднял голову и посмотрел на нее.

— Я тебя не люблю.

В глазах его была пустота. И Оля поняла — он говорит правду. От сильного запаха лилий вдруг заболела голова — еще немного, и она расколется…

Оля встала и пошла к двери. Он бросился вслед за ней. Она обернулась:

— Не надо меня провожать.

Машинально надела плащ — странно, руки сразу попали в рукава, — толкнула дверь и оказалась на улице. Дождь усилился и теперь хлестал ей в лицо холодными струями, но она не замечала этого — просто шла, шла, шла… Голова болела по-прежнему, но в душе боли еще не было — она придет потом, пока Оля ощущала только безразличие ко всему на свете.

Она долго пыталась открыть дверь ключом, пока не сообразила, что дверь не заперта. Прошла в прихожую, сбросила на пол плащ. В большом старинном зеркале отразилась стройная светловолосая девушка — промокшее до нитки платье облепило изящную фигурку, в лице ни кровинки. Сколько она так стояла перед зеркалом, она не помнила. Провела рукой по лбу, отбросила мокрые пряди. Тихо позвала:

— Мама…

Никто не откликнулся. Она прошла в комнату. На диване сидела, сгорбившись, пожилая женщина. Оля бросилась к ней:

— Мама, что случилось?

Женщина подняла глаза — в них была такая мука, что Олины страдания сразу отступили на второй план.

— Мама, что?..

Ровным бесцветным голосом женщина сказала:

— Сегодня твоего отца выгнали из университета. Дома с ним случился сердечный приступ. Я вызвала «скорую».

— Где же папа, в больнице? — Оля лихорадочно сжала плечи матери. — Говори скорее, говори все!

— Он умер. Умер.

Этим летом жара в Москве стояла просто невыносимая. Слепяще-белое солнце палило, как в пустыне Сахара, листья на деревьях желтели и сохли от зноя. Счастливчики отпускники проводили время на дачах, а остальные передвигались по городу, словно сонные мухи. Вообще-то Лена жару любила и переносила ее легко, но сегодня вид пыльного Нового Арбата и плавящийся под каблуками асфальт раздражали безмерно.