Ногайские народные сказки - Страница 38

Прошел я по той дороге уже большой путь, смотрю: впереди половинка высохшего лошадиного навоза. И так и эдак, и потея и вздыхая, как будто день собаки настал[23], кое-как изловчившись, я на нее взобрался.

Посмотрел я на все четыре стороны, вижу, как моя кобылица на другом берегу Эдиля по ветру бежит, на ходу жеребится.

Обрадовался я, спрыгнул с половинки сухого навоза и быстро к Эдилю побежал. Перебросил свой курук через Эдиль и, как по мосту, перешел на другой берег.

Поймал я кобылицу, оседлал ее, жеребенка на колени взял и в Эдиль ступил. Доплыли мы до середины реки, смотрю: кобылица тонуть стала, и я вместе с ней. Быстро сообразил я, что делать, оседлал жеребенка, взобрался на него, а кобылицу на колени взял и поплыл дальше.

Вышел на берег, иду, смотрю: из-под выросшего куста заяц юркнул в степь. Я стегнул курук жеребенком, догнал его и поймал…»

Хан видит, что табунщик действительно может рассказать сорок непохожих одна на другую небылиц, и решил сбить его.

— Крольчонка, наверное, за зайца принял? — говорит хан.

— Может и крольчонок то был, только берцовая кость его перекрытием для твоего дворца может послужить.

— Да не для дворца, а для юрты?!

— Может и для юрты. Только ту юрту сорок атанов должны были тащить.

— Ты, верно, хотел сказать «сорок тайлаков»?!

— Может и сорок тайлаков, только они верхушки сосен в сорок обхватов глодать могли.

— Верно, сорок муравьиных обхватов?!

— Может и сорок муравьиных обхватов, только когда на вершины сосен старики смотрели, с их голов папахи падали!

— Верно, эти старики карлики?!

— Может и карлики, только они со дна колодца воду пили.

— Верно, те колодцы канавами были?

— Может и канавами, только ведро, брошенное туда утром, доставало дна к вечеру.

— Верно, дни тогда коротки были?!

— Может и коротки, только утром трехгодовалая телка в долине телилась, а вечером ее теленок трехгодовалым волом становился. Его в арбу запрягали да в лес за дровами ездили.

Хан замолчал, понял, что не собьет табунщика, и решил до конца его слушать и верить всем его россказням.

А табунщик между тем продолжает:

«Ну вот, взял я того зайца, принес в кос, шкуру с него содрал, разделал, целый пуд жира вытопил. Мясо в казан бросил, а жиром решил сапоги смазать. Всего жира только на один сапог хватило, а другой остался несмазанным. Съел я мясо зайца и лег спать.

Через некоторое время проснулся я от шума. Смотрю: два сапога дерутся.

— Тебя жиром смазали, а меня — нет! — кричит один другому.

— Меня жиром смазали, а тебя — нет! — еще злее кричит второй.

Встал я и разбросал их в разные стороны: смазанный жиром под голову подложил, а несмазанный возле ног поставил.

Лег я снова спать. Утром просыпаюсь, смотрю: несмазанный сапог, обидевшись, что его не смазали да еще вдобавок разбранили и выставили у ног, а не положили под голову, убежал. Тогда я быстро обул обе ноги в один смазанный сапог и пустился за несмазанным сапогом.

Бежал-бежал, смотрю: мой сапог на большом тое у столов прислуживает, людям мясо разносит. Увидел он меня и в лице переменился. Бедный, верно, испугался, что я его побью за побег. Я ему весело глазом моргнул, он повеселел и тоже моргнул мне в ответ, а потом стал мне подносами мясо носить. Пятнадцать подносов я съел, от жажды все бочки с бозой опустошил, но все равно не напился. Обув один сапог на обе ноги, побежал я на Эдиль. Был очень жаркий день. Прибежал — смотрю: Эдиль замерз. На поясе моем большой топор висел. Я стал рубить им лед, но он не разбивается. Отбросил я топор, снял с головы папаху и головой пробил прорубь.

Только утолил жажду, смотрю: на бесспицовой арбе без мешков, просом наполненных, аульчане едут. Они на меня смотрят и кричат:

— Что видел, что видел?!

Я им в ответ:

— На бесспицовой арбе, без мешков, просом наполненных, вас видел.

А потом сам спрашиваю:

— А вы что видели?

Они мне:

— С половиной головы на плечах тебя видели.

Схватился я за голову: оказывается, на самом деле, когда я головой лед разбивал, половину там оставил».

— Врешь! — закричал хан.

— Не спеши, хан-атай, я обещал тебе сорок небылиц, — ответил табунщик и продолжал:

«Вернулся я к проруби, забрал свои полголовы, поставил обратно, и, услышав, что тому, кто расскажет сорок небылиц, хан свою дочь отдаст, пришел я к тебе, хан-атай».

— Врешь ты все! — сказал хан.

Так и пришлось хану отдать свою дочь за табунщика.

Однажды зимой молла проезжал ночью через аул и решил заночевать там. Он слез с повозки, постучался в дверь ближайшего дома и попросился на ночлег.

— Заходи, заходи, — пригласил моллу старый хозяин дома.

Возничий стал распрягать лошадей, а молла вошел в дом.

— Раздевайся, молла, раздевайся, — говорит ему старик.

Молла снял свою волчью шубу. Тут овца, которая была в доме старика, почуяла волчий дух и забеспокоилась: трясется, стучит о земляной пол копытами.

— Что это с твоей овцой, чего она сердится? — спрашивает молла.

А хитрый старик отвечает:

— Да она волчий дух почуяла. В эту зиму моя овца задрала десять волков.

Удивился молла и говорит:

— Продай мне твою овцу. Я хорошо заплачу.

— Продать, конечно, можно, — отвечает старик, — да только тебе это дорого станет, ведь овца-то особенная!

— Как бы дорого ни стоила, а все не дороже денег. Продай, дам тебе тысячу рублей.

Старик не стал больше торговаться и отдал овцу.

Рано утром молла сел в повозку, захватил с собой овцу и отправился в путь. Вдруг впереди на дороге молла увидел трех волков. Почуяв волков, овца забеспокоилась и стала метаться в повозке. Тут молла говорит возничему:

— А ну, выпусти овцу на дорогу!

Возничий смеется:

— Пусть еще больше распалится!

Когда волки были уже совсем близко, овцу выпустили на дорогу. А она как припустится в лес! Волки конечно за ней. А молла кричит возничему:

— Беги за ними, иначе овца попортит волчьи шкуры!

Когда возничий прибежал в лес, он нашел там только овечьи кости. Возничий вернулся к молле и говорит с улыбкой:

— Э, хороша овца! Хоть и растерзали ее волки, она все же им не уступила!

— Я же говорил тебе, раньше надо было ее выпустить! — сердито отвечает молла. — А то она так распалилась, что сама себя растерзала.

Жил когда-то хан. Он был молодым и стариков не любил. Однажды хан приказал собрать всех стариков и отрубить им головы. Один джигит ослушался ханского приказа и спрятал своего престарелого отца в погребе.

Прошло немного времени, и соседний правитель объявил молодому хану войну. Хан стал собирать войско. Джигит, скрывший своего отца в погребе, решил рассказать ему о предстоящем походе и посоветоваться с ним.

Старик сказал сыну:

— В походе у вас кончатся запасы еды и питья. Тогда все станут колоть своих коней и есть их. Седла же и уздечки побросают. Но ты не бросай своего седла и уздечки, как бы туго тебе ни пришлось. По дороге домой вы встретите доброго коня, и он побежит к тому, у кого будут седло и уздечка. Ты оседлаешь коня и подведешь к предводителю своего войска. После этого он будет считать тебя своим лучшим другом.

В походе произошло все так, как предсказал старик. Сын послушался совета отца и сделал все, как он велел. Когда воины с голоду зарезали всех коней и съели их, они побросали уздечки и седла. А сын старика взял с собой седло и уздечку. Когда воины повернули с поля битвы, навстречу им выбежал добрый конь. Все бросились его ловить, но он побежал к джигиту, в руках которого были седло и уздечка. Сын старика оседлал коня и подвел к предводителю войска. С тех пор тот считал юношу своим лучшим другом.