«Ночные летописи» Геннадия Доброва. Книга 2 - Страница 30
На выставке в Советском комитете защиты мира. Фото 1987 года
Выставка открылась. Сижу, наблюдаю. И вот проходят люди по своим делам на второй этаж, что-то там делают, обратно спускаются, уходят. А здесь почти никто и не останавливается, как бы жизнь идёт сама по себе. В буфете тут на первом этаже работала красивая девушка, а сотрудники этого Комитета защиты мира были очень влюбчивые – то один её вызывает, куда-то уводит (потом она приходит вся раскрасневшаяся), то второй куда-то приглашает. И так ей работать не давали – всё время куда-то её водили. Этим небольшим кафе пользовались некоторые друзья комитета – приходил известный режиссёр Станислав Ростоцкий, космонавтов несколько раз я видел. Все они были тут свои. А мой приятель Володя Щукин говорит: знаешь, здесь недалеко живёт Окуджава, я с ним знаком, давай его пригласим на выставку. Ну, настоял, пошли. Я Володе говорю: я не умею приглашать, если ты хочешь, приглашай сам. Он отвечает: ладно, хорошо.
Пришли, заходим – тёмная квартира, везде дорогое красное дерево, большие зеркала. И Володя говорит Окуджаве: так и так, тут выставка недалеко открылась, приходите на выставку. Он отвечает: хорошо, приду. Вскоре потом приходил – на меня посмотрел, ничего не сказал, молча обошёл всю выставку, опять ни слова не проронил и ушёл.
И вот так я сидел полмесяца (а выставка рассчитана на месяц). Сижу, скучаю, думаю – так оно будет и дальше. Вдруг открывается входная дверь, и входит Генрих Аверьянович Боровик, это председатель Комитета защиты мира. Увидел меня и спрашивает: вы чего один сидите? А где пресса? Где журналисты? Где кино? Где газеты, радио, телевидение? – Я отвечаю: я не знаю, у меня нет таких знакомых, чтобы приглашать. Он говорит: ну ничего, сейчас мы это дело поправим.
Пошёл к себе на второй этаж и начал, видимо, там звонить. И смотрю – прибегают вдруг запыхавшиеся журналисты, раскрывают свои эти штативы, зажигают лампы и начинают фотографировать. И уже через день-два узнаю – то в одной газете появляется публикация, то в другой, то в третьей, то статья в журнале. Потом большой журнал «Советский Союз» напечатал мои рисунки. Опубликовали работы в польском журнале (вот эта женщина, которая взяла у меня телефон в пресс-центре МИДа, оказалась из Польши, приходила домой ко мне и взяла интервью). Потом из Югославии из города Новый Сад ребята приезжали с телестудии, тоже снимали для своей передачи.
В общем, почти во всех наших крупных периодических изданиях было напечатано о выставке. А однажды меня там подзывает дежурный у входа: Гена, скорее, послушай вот приёмник, «Маяк» говорит. И «Маяк» передавал о том, что в Комитете защиты мира проходит выставка портретов инвалидов войны.
А народу столько стало приходить на выставку, что уже целые толпы собирались у работ каждый день. Появлялись иностранцы – то шведы, то англичане (хорошо, если с ними были переводчики). А Боровик выходил и говорил мне: Гена, работайте, работайте, объясняйте им всё. И я рассказывал, а переводчики переводили.
Однажды пришла группа американок с детьми, это было что-то невообразимое. Дети вытащили мяч и стали прямо тут, в фойе, играть в футбол. Бьют мяч ногами, он летит к потолку, люстра качается – тут люди ходят, рисунки на стенах, а они гоняют мяч. Я, конечно, закричал на них: что вы делаете? – А эти американки мне объясняют (на ломаном русском): нельзя так с нашими детьми обращаться, вы вгоните их в комплексы. – Я говорю: боже мой, что за комплексы? Они сейчас повредят мои рисунки, там нет стёкол, мячом ударят и пробьют тонкий картон. – Они опять: нет, нет, детям нельзя запрещать, они должны делать всё, что хотят, иначе у них начнутся комплексы. Я насилу уговорил их выйти с мячом во двор. И там уж они и по клумбам, и везде гоняли этот мяч, били и по окнам, и по фонарям, куда только хотели. И ничего им не скажи – такое вот воспитание у американских детей.
Старшеклассники на выставке в Советском комитете защиты мира. Фото 1987 года
А сами эти американки посмотрели выставку и спрашивают меня: у вас есть фотографии? Мы их в Америке покажем, договоримся и сделаем там вашу выставку. Дайте нам фотографии. Сейчас мы уезжаем, но потом приедем и вам позвоним. И они так настойчиво убеждали меня, так искренне обещали, что я отдал им комплект даже не подписанных фотографий. Правда, через месяц, когда меня не было, звонила какая-то женщина, спрашивала меня, но говорила по-английски, так что Люся поняла только, что она американка. Потом ещё раз эта американка звонила, опять Люся не разобралась в её словах. Так на этом дело закончилось, пропал и комплект фотографий рисунков.
А тут, в Советском комитете защиты мира, проводили какой-то форум. Приезжали делегаты, внимательно смотрели выставку, разговаривали со мной (если знали русский). Однажды я вижу – пришла мать Тереза в белом длинном хитоне с голубой окантовкой по краям, она тоже посмотрела все мои рисунки, но ничего не сказала и ничего не написала в книге отзывов. Приходили очень известные люди. Михаил Ульянов размашисто в книге отзывов написал – о войне нужно говорить, писать о ней, рисовать, в театрах ставить, чтобы её не было в будущем (в общем, в таком плане). Потом как-то я пришёл попозже (занят был с утра), а мне говорят: Элеонора Быстрицкая долго сидела, тебя ждала, написала большой отзыв.
Журнал «Век XX и мир» на французском языке
Приходил ещё мэр Хиросимы с женой, дал мне свою визитку и сказал: найдите меня, я вам буду помогать. Тоже написал что-то по-японски в книге отзывов. Но я так ни разу ни ему не позвонил и никому не звонил, потому что я как-то был просто ошарашен этим успехом. Не то чтобы у меня голова закружилась, но я как бы… вот такое состояние бывает, когда переешь – и хотя ещё много фруктов, много дорогой еды, но ничего уже не хочешь, сидишь и только еле дышишь. Вот такое же у меня было чувство после этой выставки в Советском комитете защиты мира. Мало этого, когда выставка закончилась и я уже снимал работы со стен, Шарип Юсупов (секретарь редакции журнала «Век XX и мир») принёс мне пачку своих журналов на пяти языках с моими рисунками и статьёй.
Я уже всё собрал и хотел попрощаться с ними, а этот Шарип вдруг мне говорит: Гена, подымись на второй этаж и подожди там, у нас проходит заседание, мы тебя вызовем. Я поднялся, сижу, жду – открывается дверь, и меня приглашают. Захожу. Вокруг большого стола сидят люди и говорят мне: Гена, мы вас решили наградить медалью «Борцу за мир». И дают мне эту медаль в коробочке и диплом. Атам написано: Геннадий Михайлович Добров награждается малой медалью «Борцу за мир, за дружбу между народами». Я, конечно, этого совсем не ожидал и стал их благодарить. А Генрих Боровик говорит: не забывайте нас, заходите, мы всегда вам будем рады. Так вот закончилось моё знакомство с Комитетом защиты мира, позже я узнал, что большую медаль «Борцу за мир» получила мать Тереза.
Во дворе типографии на Почтовой улице, дом 7, оказалась редакция журнала «Спутник». И как-то редактор подошёл ко мне и спрашивает: можно вашу картину «Прощальный взгляд» сфотографировать? Мы хотим её поместить в нашем журнале. Я говорю: пожалуйста, фотографируйте. Вот приехали, сфотографировали. Вскоре вышел этот журнал «Спутник» с репродукцией «Прощального взгляда», так что я был вдвойне обрадован – и тем, что напечатали картину, и альбом с рисунками готовился в издательстве, и медаль мне вручили за эти рисунки. То есть я успокоился и уже начал подумывать о следующей работе.
Альбом моих рисунков по-прежнему находился в работе в типографии, но я узнал об одном обстоятельстве. Оказывается, у этого альбома помимо меня был ещё художник от издательства, который получал зарплату и который как бы делал альбом по своему вкусу. Я не мог ничего своего предложить, всё придумывал только этот художник. А он решил печатать рисунки не на весь лист, а оставлять большие поля. Но я заметил, что мои рисунки при уменьшении размеров теряют свою силу и выразительность, а от увеличения размера они, наоборот, становятся более монументальными и мощными. А этот художник их сделал как бы в виде открыток, да ещё сдвинул их к центру страницы. Мне это очень не понравилось. Я ему начал что-то говорить, но разве можно? Такой гонор сразу – да я главный художник… да я… да я… это только я решаю, я всё сам знаю. Но потом я как-то успокоился, думаю – ладно, пусть делают как хотят.