«Ночные летописи» Геннадия Доброва. Книга 2 - Страница 28

Когда я пришёл уже забирать работы, вдруг встречаю там одного человека. Он спрашивает: вы Добров? А я фотограф, переводчик с немецкого и работаю у Фалина в агентстве печати «Новости». Мы выпускаем газеты и журналы на весь мир, на разных языках, у нас своя типография на Бауманской. В воскресенье утром без вас я приводил немецкую писательницу Елену Рунберг. (Так, кажется, звучало её имя, но я мог и подзабыть.) И, говорит, когда она увидела ваши работы, то задрожала, у неё полились слёзы, и она прошептала: что это? Что это? Я никогда ещё не видела ничего подобного. Да почему же они тут висят? Им нужен большой зал, им нужна пресса, их нужно возить по всему миру, показать и в Америке, и в Англии, и в Германии – везде. Это ж такие рисунки! Они должны работать. Передайте художнику, что я просто потрясена и что я ему очень благодарна. Я, говорит, видел, как она плакала, и я предлагаю вам сделать выставку у нас в АПН. Я скажу об этом Фалину, а вам потом позвоню.

В это время я опять прихожу в журнал «Век XX и мир», а редактор говорит: знаешь что, лучше, чем ты сам, никто не напишет. Напиши примерно три странички, и мы можем поместить не больше пяти рисунков. Я написал текст, отнёс. Они посмотрели: хорошо, будем печатать.

Как потом оказалось, этот журнал «Век XX и мир» связан с Комитетом защиты мира, у них общее руководство, а агентство печати «Новости» (АПН) и пресс-центр Министерства иностранных дел находятся в одном большом здании на Зубовском бульваре, 4. И мне предложили показать рисунки и в агентстве печати «Новости», и в пресс-центре МИДа иностранным журналистам. И я написал им там заявления.

Через какое-то время мне звонит живописец Ильин, с которым мы делали выставку в Доме художника, и спрашивает: ты хочешь сделать выставку своих рисунков в Комитете защиты мира вместе со мной? – Я говорю: надо посмотреть, какие там у них условия, сколько помещения, я там никогда не был. – Ну, сходи посмотри и мне расскажешь.

Я пошёл посмотрел. А там всего один зал, да и то это фойе на первом этаже, для двоих места нет. И я Ильину говорю: мы не поместимся, делай ты сначала выставку, а потом я, но там нужна большая подготовительная работа, нет верхних труб для развески работ. А он почему-то решил по-другому: нет, сначала ты делай выставку, а потом я.

Договорились, что сначала я буду показывать работы в пресс-центре Министерства иностранных дел, но там не было выставочного зала, а только сцена для единичного показа перед иностранцами. Для того чтобы сделать этот показ, мне велели вначале получить одобрение на Смоленской площади у начальника Управления информации Герасимова. Я опять взял папку с работами, пришёл в Министерство иностранных дел, и меня пропустили к Геннадию Ивановичу. Познакомились, я поставил папку посреди кабинета и хотел уже вытаскивать и раскладывать рисунки, но он меня остановил: не надо, не надо, я так посмотрю.

И он, приоткрыв папку, немножко полистал (как листают книжку) и говорит: у меня там внизу машина, садитесь в машину и поезжайте в пресс-центр на Зубовский бульвар. А я позвоню туда начальнику, чтобы он вас принял и показал, где и как лучше сделать. У нас здесь сейчас проходит международный форум «За безъядерный мир, за выживание человечества». И вот на фоне этого форума как раз ваши рисунки будут очень хорошо смотреться. – Я говорю: хорошо, спасибо, Геннадий Иванович. И мы простились.

Геннадии Иванович Герасимов. Фотография 80-х годов

Но самому мне трудно было осознавать эту ситуацию. После разговора с ним, после услышанных мною неожиданных слов я, конечно, снова вспомнил вот эти шесть лет запретов и унижений, обещаний и обманов. Я уже так привык к этому, что когда Геннадий Иванович сказал мне «садитесь в машину и поезжайте», то я сразу подумал: а где же «я должен посоветоваться»? А где же «позвоните завтра»? Почему он сразу всё решил сам? (И в памяти передо мной всплывало снова и снова прекрасное умное лицо этого мужественного человека.) И мне стало так обидно за все эти годы моих бесконечных безнадёжных походов к многочисленным официальным вельможам. Ведь дело доходило до того, что «Ой, какие замечательные рисунки! Вы знаете, вы мне дайте фотографии, я покажу их в Организации Объединённых Наций, я адмирал, со мной считаются, вам обязательно устроят там выставку». (Адмирал Барабуля всё это обещал, но потом – ни фотографий, ничего.)

Капицу приводили ко мне, физика известного, он вёл телепередачу «Очевидное – невероятное». И он тоже говорил: я знаком со всеми выдающимися физиками мира, у меня огромные связи, я везде буду говорить о вас, вам позвонят, вас пригласят в другие страны. И опять я давал фотографии, и опять всё это были только одни обещания.

А однажды как-то шли мы с приятелем Володей Щукиным по улице и видим – там, в центре, написано «Представительство ЮНЕСКО». Володя говорит: давай зайдём, у тебя же такие рисунки, покажем хотя бы, может, заинтересуются, сделают выставку. Гена, везде нужно толкаться, во все двери, нельзя так оставлять рисунки, их должны видеть. И опять кончилось тем же – сначала восторгами, «дайте фотографии», «завтра или на днях»… насилу фотографии обратно забрал.

И так продолжалось все эти шесть лет. И вот когда я вдруг услышал от Геннадия Ивановича «садитесь в машину», я был просто потрясён. А он так легко, как бы само собой: ладно, говорит, поезжайте, я потом подъеду, посмотрю.

Открыли мне зал заседаний, где обычно сидят иностранцы, он устроен амфитеатром, впереди сцена. И начальник пресс-центра Гремитских говорит: стены у нас гладкие, на них не держится никакой скотч. – Но я ему не поверил: да что вы, у меня лёгкие рисунки, скотч выдержит, рисунки всё-таки лучше развесить на стенах. – Тогда он предлагает: давайте на сцене за занавесом поставим ряд мольбертов и на них поместим те рисунки, которые в рамах под стёклами. А впереди сцены установим ещё один мольберт, на котором вы сами будете менять рисунки и кратко рассказывать о них. Потом занавес откроем, и в это время журналисты начнут фотографировать и вас, и ваши рисунки. Мне дали помощников, и мы принялись за работу – развешивать рисунки на стенах, устанавливать мольберты с работами в конце сцены, занавес этот туда-сюда погоняли, проверили, в общем, всё подготовили.

Форум начинался вечером на следующий день, но я волновался и поехал в пресс-центр уже утром. Пришёл, смотрю – все мои рисунки, которые я накануне повесил на стенах, валяются на полу. Скотч отлетел, не выдержал, как и предупреждал Гремитских. Все рисунки упали, кое-где картон согнулся, где-то углы помялись. Ой, боже мой! Я скорее давай их собирать в папку. Гремитских говорит: будете доставать из папки и показывать. Только есть одна особенность – здесь нельзя долго рассказывать, потому что журналисты – люди опытные, асы своего дела, они сами всё видят и понимают.

Я тут в коридоре на столе разложил работы, подклеиваю их. И вдруг приходит Сидорова Нина Ивановна из Союза художников РСФСР, а с ней ещё два-три человека. И спрашивают меня таким начальническим тоном: вы что это тут собираетесь делать? – Я отвечаю: выставку, показ работ. – А почему вы нас не спросили? – Я говорю: вас не спросил? Да я вас спрашивал сто раз. И ходил по кабинетам, и просил, и что я слышал в ответ? Если я сейчас откажусь от этой выставки, вы мне завтра сделаете выставку? Сделаете? – Нет, ничего мы вам не будем делать. – Я ужасно разволновался: так почему же тогда вы мне хотите её запретить? Или что, Министерство иностранных дел – это какая-то подпольная организация? Или тут какие-то антисоветчики собрались, а я преступник какой-то? Они замолчали, так выразительно посмотрели друг на друга и ушли.