«Ночные летописи» Геннадия Доброва. Книга 2 - Страница 27
Уголок России
В комнате вместе с ней жили ещё три женщины, одна из них психически больная. Вот эта больная постоянно заходила в санузел, брала чужие зубные щётки и пользовалась ими по своему усмотрению. В это время другая женщина начинала кричать: что ты делаешь?! Положи сейчас же мою щётку на место! В общем, такие сценки. Потом приходил почтальон – безрукий инвалид на маленьких ножках и с большой головой. Вместо рук у него были насадки, которые оканчивались зажимами. И вот он брал этими зажимами какое-нибудь письмо и подавал: это вам письмо. А сам такой приятный парень – волосы курчавые, брови густые, красивый и вот такой несчастный. Но он как-то не чувствовал себя несчастным – весело шутил с больными, работал, был при деле.
В общем, собрал я литературный материал в Волгограде, сделал рисунок в Петрозаводске. Возвращаюсь, приношу в редакцию. Редактор говорит: хорошо, теперь мы будем думать, как всё это опубликовать. Думают, думают. Неделя прошла. Я звоню, спрашиваю: ну как? – Пока никак, ещё надо подумать.
А в это время мне позвонил Борис Никанорович Попов, старейший член московского Союза художников, участник войны. Он был живописец, член партии, активист. И он мне говорит: Гена, я давно за тобой слежу, как ты развиваешься, как твои работы появляются на выставках, как ты преодолеваешь все эти препоны, которые тебе подставляют каждый раз. Ты знаешь, говорит, время изменилось, Горбачёв пришёл к власти, началась перестройка. И теперь можно показать твои портреты инвалидов войны. – Я обрадовался: неужели? – Да, говорит, можно. Давай сделаем вечер в Доме художников на Кузнецком Мосту в кинозале, пригласим ещё одного живописца и одного плакатиста. Вот сделаете вечер, придут люди, посмотрят. Это будет как бы твоя первая выставка на виду у всех. – Я опешил: Борис Никанорович, ну как так? Я же шесть лет их рисовал, их не принимали, шесть лет ждал, и вдруг вы предлагаете мне их выставить на два часа, разве это серьёзно? Что такое вечер? В семь часов он начнётся, в девять закончится. Ну какой уважающий себя художник выставляет работы на два часа? – А Борис Никанорович говорит: Ген, соглашайся, ты ещё сам не понимаешь. Как говорил Тютчев –
То есть очень редко возникает благоприятная возможность, и надо пользоваться этим моментом. Придут разные люди, посмотрит кто-то, и, может, это повлияет на твою судьбу. Соглашайся. Кроме того, мы же официально это делаем, рассылаем всем московским художникам брошюрку, план мероприятий, а это уже документ, на него можно ссылаться. – Я говорю: ладно, Борис Никанорович, ну что ж, ладно, хорошо.
И вот назначили вечер на пятницу, сейчас даже не помню – какой-то осенний был месяц. Пришёл я в кинозал со своей большой папкой, где лежали рисунки. А кинозал такой длинный – тут сцена, экран и идут ряды для зрителей. Смотрю – дальнюю стену за рядами уже занял художник Ильин, у него там большие картины маслом висят. Здесь, где два входа в кинозал, всё завесил плакатист. А на третьей стене шли большие окна. И я думаю – где же мне вешать? Но я заметил, что поскольку это был кинозал, то окна закрывались толстыми шторами. Я тут же закрыл все эти окна и повесил там свои рисунки в два ряда. И у меня получилось даже больше места, потому что на моей стене не было дверей.
Первый показ рисунков «Автографы войны» в Московском Доме художника. Фото 1986 года
Потом наступает этот вечер, собираются люди. Я, честно говоря, кроме Люси, никого не позвал на этот вечер. Но живописец Ильин и вот этот плакатист (который потом эмигрировал в Америку) они назвали столько народу, столько своих знакомых и друзей, что уже и весь зал был полон, а народ всё шёл и шёл.
Ильин тоже показывал свои картины, которые никогда не выставлялись. Он сам воевал, был морским десантником, находился в самой гуще событий. Там у него на картинах матросы черноморские из каких-то атакующих бригад, солдаты на передовой. Я помню картину, где женщина в гору везёт на маленькой тележке матроса без ног, своего мужа. И вот они идут мимо стены, пробитой насквозь снарядами, и в огромной дыре стены видны море и разбитые корабли. Это, видимо, послевоенный Севастополь, большая такая картина. А на другой картине изображалось пространство под водой. И в этой воде на длинном тросе на крючьях были подвешены матросы со связанными руками и с большими камнями на ногах – так придумали немцы, чтобы они не всплывали. Ильин мне говорил, что видел это сам, когда спускался под воду, вот такие ряды людей под водой вдоль всей набережной.
Меня попросили рассказать о Валааме. Я вспомнил случай, о котором слышал от нянечек в Никольском скиту, когда там рисовал. Первые годы после создания дома-интерната для инвалидов войны всё там подчинялось только обслуживанию инвалидов, только исполнению их малейших желаний и просьб. Однажды туда на практику прислали девушек из Петрозаводского медицинского училища, одна из них была беременная. И какой-то больной у неё просит: дай таблетку. Она ему дала, он проглотил. Потом снова подходит, просит: дай ещё таблетку. – Она отказывает: я тебе только что дала таблетку. – Он не отходит: ещё дай! – Она говорит: больше нельзя, опасно. – Дай таблетку! – тот орёт. И вдруг – как толкнет эту беременную медсестру с лестницы, и она полетела прямо вниз. Ну, тут сразу крик, шум. Приходит директор Иван Иванович Королёв. И вместо того чтобы упрекнуть этого инвалида, он обрушился на эту бедную медсестру: как тебе не стыдно?! Это же больной человек. Вон отсюда! Чтоб я тебя больше на Валааме не видел!
Так поначалу относились к инвалидам. Они полноценно питались свежими продуктами, всё проверялось врачами, их лечили разные специалисты. Были фермы, где желающие могли работать – за коровами ухаживать или сено косить, в общем, во всём ощущалось приволье и красивейшая природа. Танцплощадку сделали, столб стоял с фонарём, вечером устраивали танцы. А когда приходил пароход из Ленинграда, инвалиды садились на лодки и подплывали к нему, каждый предлагал что-нибудь туристам в обмен на вино. Вот я помню, один инвалид делал иконы из бисера, разных камешков и ракушек – красиво так, оригинально. Другой берёзовую чагу предлагал от рака. В общем, туристы были благодарны этим инвалидам, а инвалиды на лодках уезжали уже с бутылочками.
Туристы на Валааме
Но какой контраст был между инвалидами и пассажирами парохода… Вот приезжают туристы. Жаркий день. Выходят в одних шортах, тела здоровые, живот огромный выступает вперёд, ноги волосатые в кедах, а на голове шляпа и чёрные очки. И фотоаппараты с двух сторон висят крест-накрест, они ими щёлкают. Женщины тоже полуобнажённые. А бедные эти инвалиды (кто без ног, кто без рук) были одеты в какие-то скромные пиджаки, застиранные рубахи. И этот чудовищный контраст поражал – сытые, с сигарами во рту, слегка пьяные туристы – и вот эти бедные инвалиды войны, победившие врага, которые сидели и ждали парохода.
И вот когда я стоял на трибуне и всё это рассказывал, вдруг необыкновенная тишина возникла в зале, все тихо-тихо слушали. А потом мне долго хлопали, рассматривали рисунки и фотографировали их.
Но выставка, к моему удивлению, не закрылась в тот же день. Зрители попросили продлить её на два дня, и она провисела ещё субботу и воскресенье. Только в понедельник её сняли. И все дни шёл народ, в общем, многие её тогда посмотрели.