Ночной поезд - Страница 28

– У нее что, то же самое? – вслух удивилась я. – Силы небесные, меня обложили со всех сторон.

Я встала и подошла к окну. Кап-кап – твердили дождевые капли. В эту минуту я дала себе одно обещание, – обещание, которое мало кто поймет. Мачеха спотыкалась и охала, спотыкалась и охала.

Филлида плыла по коридору. Вообще-то, от нее ничего не зависело. Она была просто связующим звеном.

– Сколько не хватает? – спросила я. – Пяти? Шести?

– Вроде бы шести.

И я ушла.

Скорее, скорее. Понимаете: все вот-вот завершится. Уже пять часов второго апреля. Через час у меня встреча с Поли Ноу. Хочу задать ему пару вопросов. И получить пару ответов. На этом закруглюсь. Поставлю точку. И снова спрашиваю себя: неужели это происходит на самом деле? Это происходит в действительности или мне все мерещится? Может, это Майк Хулигэн все придумала?

Здесь как в теннисе, говорит Трейдер. Обман зрения. Кричишь, что мяч ушел в аут, потому что тебе этого очень хочется. Так хочется, что воочию видишь: мяч ушел в аут. Ты полностью нацелен на выигрыш, на победу. Из-за этого случается обман зрения.

Когда я служила в убойном отделе, мне иногда казалось, что реальные события повторяют некий телесюжет, только с точностью до наоборот. Как будто какой-нибудь ублюдок насмотрелся фильмов про убийства (основанных на реальных событиях?) и разыграл перед нами то же самое, только с точностью до наоборот. Как будто телевизор – это криминальный мозговой трест, который печет преступные планы для уличных бандитов. Смотришь и убеждаешь себя: это кетчуп. Выдавили из тюбика кетчуп, и он запекся вокруг входного отверстия.

Я взялась за гладкий тугой узел и вытащила множество отдельных нитей. Почему события видятся мне именно так, хотя все было иначе? Это происходит помимо моей воли. Потому что иначе я проиграю. Иначе я проиграю.

Да, вернемся к кетчупу – к процедурному кетчупу допросов, цифр и экспертиз. Потом можно опустить занавес. Не исключено, что все-таки я ошибаюсь и зря боюсь.

Все вот-вот завершится.

По телефону я сказала, что выпивка с меня, однако Поли Ноу, оказавшись в баре Охотничьего зала перед батареей бутылок, разглаживает на стойке двадцатку и спрашивает:

Чем будешь травиться?

Сельтерской.

Голос у него вкрадчивый, глаза полуприкрыты. Он знает, что я ушла из убойного отдела, и, наверное, вообразил, будто я ему назначила свидание. Поли слегка растерян, потому что я всегда смотрела на него как на мебель. Равно как и на остальных трупорезов. Ну, черте ним.

Мы болтаем о клюшках для гольфа, о технике бейсбола, обсуждаем, какой отдел в этом месяце выйдет на первое место по раскрываемости, треплемся о том, о сем, а потом я говорю:

Поли, это строго между нами, о'кей?

…Что – «это»?

Спасибо, дружище. Поли. Помнишь вскрытие дочки Рокуэлла?

Еще бы. Как сейчас вижу.

Это будет почище утопленника, верно, Поли?

Это будет почище удавленника. Послушай, может, хватит о жмуриках? Давай о чем-нибудь повеселее.

У Ноу безупречный американский выговор, а физиономия – как у злодея-доктора Фу-Манчу. Смотрю на его усики, холеные, но клочковатые, словно облезлые. Мать честная, в точности как у того субъекта в наушниках, которого я видела в Кре-зенте. Казалось бы: ну, не растут у тебя усы – и черт с ними. Так ведь нет! Руки Поли – чистые, пухлые, сероватого цвета. Как у посудомойки. Могу себя поздравить: если мне неуютно рядом с трупорезом, который ловит кайф от своей работы, значит, в моих жилах еще течет горячая кровь, а не ледяная жижа. Но каждые десять минут я содрогаюсь от одной и той же мысли: насколько толстокожей стала я за эти годы.

– Успеется, Поли, время детское. Эрик! Еще одно пиво для доктора Ноу.

– …А знаешь, как раньше вскрывали суицидников?

– Как, Поли?

– Иссекали мозг в поисках особых поражений. Суицидных поражений. Вызванных – угадай чем?

– Чем, Поли?

– Мастурбацией.

– Хм, любопытно. Очень даже любопытно. Кстати, по делу Рокуэлл имелось заключение токсикологов. Тебе его показали?

– Они не обязаны показывать мне свои заключения.

– Короче, полковник его изъял.

– Так-так. И что ж там было? Марихуана? – Поли изобразил притворный ужас. – Неужто кокаин?

– Литий.

Мы все купились на этот литий. Заглотили наживку. И полковник Том – он ни на миг не усомнился. И Хай Талкингорн – но тот вообще не видит дальше своего носа. И Трейдер – потому что поверил ее прощальному письму. А как же, предсмертные слова имеют особый вес. И я тоже приняла все за чистую монету. Ведь в противном случае…

– Литий? – переспросил он. – Исключено. Литий? Чушь собачья.

Мы сидим в Охотничьем зале, на следующий вечер после Дня дураков: нет, Дженнифер нас не разыгрывала. Просто мир стал бесчувственным. В центре зала все тот же сонный лабух бацает по клавишам белого рояля… Нет, эту фразу надо переписать. Длинноволосый музыкант, склонясь над клавишами белого рояля, наигрывает «Ночной поезд». Как по заказу. В стиле Оскара Петерсона, с трелями и фиоритурами. Без напора, без страсти. С опаской поворачиваю голову, боясь увидеть на соседнем стуле Арна Дебса, широко расставившего мощные ляжки. Но вижу только обычных завсегдатаев – и еще утиные чучела, батарею бутылок во всю стену и облезлые усики Поли Ноу.

Тут я говорю: постой-ка. Если человек долго глотал это дерьмо. Допустим, год. Что покажет вскрытие?

Ну, в первую очередь реагируют почки, отвечает он. Это уже через месяц видно. Почти наверняка.

А что видно-то? – спрашиваю. Что происходит в организме?

Он объясняет: видны повреждения периферических сосудов в местах реабсорбирования соли. А еще высока вероятность нарушения функций щитовидки.

У Рокуэлл ты заметил такие симптомы?

Да ты что? – возмущается. У нее внутренние органы были как в учебнике по анатомии. Почки? Хоть на выставку. Не, это ты брось. У нее было здоровье… дай Бог каждому.

– Поли, этот разговор – между нами.

– Ясное дело.

– Не подведи меня, Поли. Я всегда к тебе хорошо относилась.

– Неужели? А мне казалось, ты узкоглазых недолюбливаешь.

– С чего ты взял? – удивилась я, причем совершенно искренне. Я к узкоглазым никаких особенных чувств не испытываю. Среди них есть и отличные ребята, и редкостные подлецы. Но я развожу руками, как принято у копов, и говорю: – Бог с тобой, Поли, просто к тебе не подступиться – ты зациклился на своей работе.

– Это верно.

– Приятно провели время. Надо будет повторить в скором будущем. Значит, договорились: молчок. Иначе полковник Том тебя в два счета на улицу вышвырнет. С ним шутки плохи. Путь в анатомичку тебе будет заказан. Пойдешь в похоронное бюро мусор выносить. Но я верю, ты не проболтаешься. За это тебя и уважаю.

– Давай еще по чуть-чуть, Майк.

– На ход ноги.

И с облегчением добавляю:

– Мне сельтерской. Давай. Заказывай.

Тоуб отправился на соревнования по видеоиграм, вернется не раньше одиннадцати. Сейчас девять вечера. В десять буду звонить полковнику Тому. Все рассчитано. Сижу на кухне со своими записями, с магнитофоном и компьютером. Надела новые бриджи с золотой пряжкой и белую, мужского покроя блузу. И думаю… Ах, Дженнифер, скверная девчонка.

С полковником Томом планирую переговорить по телефону – у меня не хватит духу поднять на него глаза. На то есть несколько причин. Прежде всего, полковник Том всегда видит, когда я вру. Он скажет: «Ну-ка, Майк, посмотри мне в глаза». По-родительски так. А на это меня как раз и не хватит.

Сегодня прочла в «Тайме» статью о недавно открытом психическом расстройстве, которое назвали «райский синдром». И подумала: дальше можно не копать. Именно этим страдала Дженнифер. Оказывается, этот же недуг заставляет недалеких миллионеров – кинозвезд, рок-певцов, спортсменов – искать неприятностей на свою задницу. Сами расставляют себе ловушки – капканы в райской жизни. Zugts afen mir. Кто бы обо мне так сказал. Оглядываюсь вокруг: повсюду разбросаны компьютерные журналы; на моих дипломах, вставленных в рамки, – слой пыли в палец толщиной. А чего еще ожидать в логове двух нерях. Какой уж тут райский синдром. Нам он не грозит. В том же номере «Таймс» есть материал о микробах, которые доставлены с Марса вместе с образцами грунта. Какая-то горсточка праха возрастом три миллиарда лет – и внезапное известие: мы не одиноки.