Ночной пасьянс - Страница 3
Полвека Богдан Григорьевич занимался подобным собирательством. По всем этим изданиям за пятьдесят лет он составил картотеку, в ней можно было найти тысячи родословных, генеалогических карт, проследить передвижения во времени и пространстве сотен и сотен людей, узнать, кто обанкротился, а кто разбогател, поскольку в прежние годы газеты, справочники, разного толка ежегодники давали подобную информацию о людях, мало-мальски находившихся на поверхности.
Если кто-то и посмеивался над увлечением Богдана Григорьевича, то, видимо, не знал, как часто к нему за справкой обращались историки, литераторы, юристы, архивариусы...
5
В 1951 году, получив дипломы, они на прощальном вечере в честь окончания университета поклялись каждые пять лет, первого мая, собираться и отмечать это событие. От пятиле тия к пятилетию съезжалось все меньше давних выпускников юрфака: кто-то не мог по семейным обстоятельствам, кто-то по служебным, по состоянию здоровья, начала гулять по их рядам и смерть со своей гребенкой, вычесывая то одного, то другого, напоминая, что время движется в одном направлении.
А этот раз решили собраться на год раньше, и не первого, а девятого мая, поскольку можно было совместить с тридцатипятилетием Победы - среди них было много фронтовиков. Обычно заказывали малый банкетный зал в "Интуристе", непременно приглашали двух-трех любимых преподавателей, среди которых всегда оказывался Богдан Григорьевич Шиманович. Из женщин допускались только сокурсницы, иногда они являлись и чьими-то женами. Эти посиделки вносили нервозность в жизнь администрации ресторана и официантов - ведь бывшие студенты стали за минувшие тридцать лет прокурорами и следователями, работниками обкома парии и важными милицейскими да судейскими чинами, сотрудниками облюста и адвокатами.
Если бы в этот вечер кто-нибудь грозно-предостерегающе, прорвавшись сквозь шум голосов, объявил что один из присутствующих будет вскоре убит, они бы все дружно ответили смехом на такое пророчество, - так нелепо оно прозвучало бы в разгул застолья, когда жизнь радовала встречей, обилием хорошей еды и выпивкой на все вкусы. Но так уж устроен человек - он не верит в свою смерть, хотя даже самый последний дурак знает, что она неминуема...
Стол накрыли, как и четыре года назад, на тридцать две персоны, однако прибыло только двадцать четыре человека, не хватало в основном тех, кому добираться из дальних городов и всей страны, и тех, кто жил поближе, да служил уже повыше. О последних, пренебрегших, беспечально-иронично, а то и с жалостью к ним подумали: "Бог с ними, была бы честь... Мы-то переживем, обойдемся..."
Тамадой, как всегда, был Михаил Михайлович Щерба, которого все по старой памяти звали просто Миня, как некогда в студенческие годы. Высокий, толстый, с кустиками рыжих волос в ушах, прокурор следственного управления областной прокуратуры Михаил Михайлович Щерба держал застолье в узде каких-нибудь сорок минут, затем, после первых рюмок, тостов, прожеванных наспех салатов, шпротин, колбасы и прочей закуски, начиналась анархия. Снимались пиджаки и галстуки, закатывались рукава сорочек, вспоминались те, кто отсутствовал. Пир разгорался. Ножи и вилки уже были перепутаны. Стоял галдеж, смех, раздавались выкрики: "Нет, вы послушайте, да дайте же досказать!.." Но никто до конца не мог высказаться. Смахнув со скатерти щелчком зеленую горошину, выпавшую из чье-то тарелки с салатом "Оливье", Михаил Михайлович поднялся, громко постучал по горлышку пустой бутылки, призывая к послушанию, и крикнул:
- Граждане, минуточку! Аня, помолчи! - и втиснувшись в краткую паузу, спросил: - Кто знает, почему не пришел Юрка Кухарь? Обещал ведь!
- Жена отговорила! Он же теперь начальство, председатель Облсофпрома! - громко напомнил кто-то.
- Сегодня их гараж выходной, - засмеялась женщина, сидевшая в центре стола и выдавливавшая пухлыми пальцами с перламутровыми ногтями из дольки лимона сок в фужер с минеральной водой.
- Бросьте злословить! Мало ли какие причины могли помешать...
Кухаря тут же забыли. Официант принес горячие свиные отбивные с жареным картофелем. Рюмки снова наполнили. Снизу, где был ресторан, сюда, на третий этаж слабо долетала музыка, играли "День Победы" в ритме фокстрота. И Сергей Ильич Голенок представил себе, как там на пятачке у эстрады тяжело топчутся вместе с дамами пожилые люди с орденскими планками или с орденами и медалями, навешенными прямо на пиджаки.
Компания распалась на группки. Есть уже никто не мог, на тарелках остывали недоеденные куски мяса и картофель, матовостью старения покрывался майонез с остатками салата, подсохнув, изогнулся в чьей-то тарелке селедочный хвост. Сидели группками по несколько человек кто в торцах стола, кто отодвинув стулья к окну, кто устроившись на двух плюшевых маленьких диванчиках, приставленных по обе стороны круглого старинного столика из красного махоня, на котором стояли чашечки с выпитым кофе и пепельница, полная окурков.
Михаил Михайлович и старик Шиманович устроились у окна, примостив на подоконник бутылку, рюмки и вывалив в тарелочку с нарезанным лимоном полбанки шпрот.
- Ерунда все это, - говорил Михаил Михайлович. - Чувства, эмоции, интуиция - для беллетристики. Процветание и стабильность обществу может обеспечить только профессионализм каждого. Компетентность и профессионализм. Банально, но увы... Все остальное - химеры. Они мешают профессионально делать дело.
- А долг? - насмешливо поблескивая темными глазами и безвольно пьяненько расслабив в улыбке губы, спросил Шиманович.
- Какой долг может быть у профессионала? Да пусть хоть тридцать лет он сидит на этой должности! С каждым днем его долг превращается в долги!
- Закажи пива, Миша, - попросил Шиманович.
- Ну зачем вам после водки?
- Закажи, закажи, я привык...
Принесли бутылку пива. Богдан Григорьевич медленно наливал в высокий фужер, следя, как поднимаясь кверху, ужимается пена. А захмелевший Щерба наблюдал за осторожными движениями его смугло-пергаментной старческой руки с седыми кустиками волос на фалангах пальцев и почему-то неприязненно думал: "Неужто я восторгался когда-то образованностью этого неряшливого человека? Опустившегося, спивающегося. Я ведь всегда мечтал услышать от него похвалу на зачетах и экзаменах. Почему важна она была всегда именно от него?" Он ждал сегодняшней встречи с Богданом Григорьевичем, именно здесь, в час застолья, свободы, в кругу давно и хорошо знакомых людей, хотелось откровенности. С другими так или иначе довольно часто сталкивала служба, какие-то совместные совещания, семинары, активы. А вот с Шимановичем не виделись по пять и более лет, и Михаил Михайлович ждал этой встречи, ощущая на душе таяние все го, чем заледенила ее жизнь и профессия, ждал, чтобы подсесть, отстранившись от всех, остаться вдвоем, настроиться на исповедальность, на простые человеческие слова, как только и можно в беседе с человеком духовно свободным и внутренне независимым, каким еще со студенческих лет помнил Шимановича. Но сейчас вдруг этот порыв погас, когда увидел, как дрожит рука Шимановича, держащая фужер с пивом, как чуть ли не воровато он в самом начале за столом, не дождавшись тоста, выпивал внеочередную рюмку, как жадно, по-старчески неопрятно ел салат. И от невозможности исполнить свое желание Михаил Михайлович внезапно ощутил неприязнь к старику, словно тот отказался быть собеседником.
- Зачем вы пьете столько, Богдан Григорьевич? - спросил Щерба. Пожалейте себя. В чем душа-то держится?
Шиманович ответил лукаво-хмельным взглядом, из глубины которого светился какой-то лучик:
- Душе не надо объемов, Миша. Если она есть, то уместится и в наперстке...
И в это время растворилась дверь, влетел обрывок музыки снизу, из ресторана, а на пороге возник высокий худощавый человек, быстро, сквозь толстые линзы больших очков охвативший взглядом зальчик, порушенную изначальную чинность стола, группы людей, сидевших в вольготных позах, пиджаки, висевшие на спинках стульев.