Ночной огонь - Страница 5

Время замедлилось. Джаро повернулся к матери и замахнулся топориком. Сзади послышался резкий приказ — Джаро его игнорировал. Он опустил топорик, раскроив матери лоб; лезвие погрузилось в мгновенно выплеснувшуюся мешанину крови и мозга. За спиной приближались шаги. Джаро выронил топорик, выбежал через кухню в уже почти непроглядные сумерки и со всех ног спустился к реке. Оттолкнув лодку от причала, он спрыгнул в нее, и лодку понесло вниз по течению. С берега донесся окрик — суровый, но в то же время странно мелодичный и мягкий. Джаро прижался к днищу лодки, хотя берег уже не было видно.

Налетали порывы ветра, вокруг качающейся лодки рябили волны, иногда переливавшиеся через планширь. Вода накапливалась на днище и начинала плескаться между бортами. Наконец Джаро встрепенулся и стал вычерпывать воду.

Казалось, ночь никогда не кончится. Джаро сидел, сгорбившись; порывы ветра, качка, плеск и влажность воды — все было так, как должно было быть, все помогало сохранять неустойчивое равновесие. Думать нельзя было: мысли должны были прятаться, как молчаливые черные рыбы, шевелившие хвостами в воде, где-то глубоко под днищем лодки.

Ночь прошла, небо посерело. Широкая река Фуази плавно поворачивала на север, чтобы струиться вдоль Ворожских холмов. Когда пробились первые малиново-оранжевые лучи солнца, ветер прибил лодку к узкой песчаной косе. Сразу за маленьким пляжем поверхность земли поднималась волнистыми уступами, постепенно превращаясь в Ворожские холмы. С первого взгляда холмы казались пегими, даже бородавчатыми, так как поросли сотнями разновидностей растительности, местами экзотической, но по большей части автохтонной — голубой коростой непролазника, группами низкорослых черных артишоковых деревьев, стелющимся шмелезудом. По хребтам выстроились рыжевато-оранжевые махороги, пламенеющие навстречу восходящему солнцу.

Несколько дней — может быть, даже неделю — Джаро бродил по холмам, питаясь ягодами терновника, семенами трав и корневищами похожего на лопух растения с широкими мохнатыми листьями — у корневищ не было ни острого, ни горького запаха или привкуса, и Джаро ими, к счастью, не отравился.

Однажды он спустился с холмов, чтобы собрать фрукты с деревьев, посаженных вдоль дороги. Его заметили парни из ближнего села под наименованием Ворожские Ремни. Непривлекательные особи — коренастые, крепко сбитые, с длинными руками, короткими толстыми ногами и круглыми драчливыми рожами, они носили туго облегающие штаны, коричневые куртки и черные фетровые шапки с прорезями над ушами, откуда торчали пучки темно-рыжих волос — парадную одежду, подобающую молодым прихожанам, направлявшимся в районный центр, чтобы принять участие в еженедельном Катаксисе. Парни не торопились — у них было время на то, чтобы совершить по пути похвальное благодеяние. Ухая и улюлюкая, они приступили к срочному уничтожению похитителя ничейных придорожных фруктов. Джаро отбивался, как мог — настолько успешно, что слегка удивленным отпрыскам неуживчивых фермеров пришлось проявить изобретательность. В конечном счете они решили переломать Джаро все кости, чтобы хорошенько проучить мерзавца.

Увы, они не успели довести эту затею до конца — рядом приземлился аэромобиль Фатов.

В больнице Сронка переломы Джаро срослись, и с него сняли защитные приспособления. Теперь он свободно лежал в постели в голубой пижаме, принесенной Фатами.

Альтея сидела у кровати, ненавязчиво изучая лицо мальчика. Его черные волосы, мягкие и гладкие, вымыли, подстригли и причесали. Синяки поблекли на чистой темно-оливковой коже, длинные темные ресницы прикрывали глаза, уголки широкого рта опустились, словно Джаро о чем-то вспоминал с легким сожалением. Альтея считала, что в его лице было поэтическое очарование; она с трудом удерживалась от того, чтобы обнять его, прижать к себе, погладить по голове, поцеловать. Но этого, конечно, делать не следовало. Прежде всего, Джаро был бы шокирован таким внезапным проявлением страстной привязанности. Во-вторых, его хрупкие кости могли не выдержать крепких объятий. В тысячный раз она пыталась представить себе: что привело Джаро на дорогу в Пагг? Как горевали, наверное, его родители! Джаро лежал тихо, с полузакрытыми глазами — то ли дремал, то ли о чем-то размышлял. Он рассказал о привидевшейся ему фигуре все, что мог — в этом отношении ничего больше нельзя было узнать.

Альтея спросила: «Ты помнишь, какой это был дом?»

«Нет. Помню только, что там был дом».

«А рядом были еще какие-нибудь дома?»

«Нет». Челюсти и пальцы Джаро судорожно сжались.

Альтея погладила его по голове, и он постепенно успокоился. «Теперь отдыхай, — сказала она. — Ты в безопасности и скоро полностью поправишься».

Прошла минута. «Что со мной будет?» — мрачно и тоскливо спросил Джаро.

Альтею этот вопрос застал врасплох. Она ответила с запинкой, хотя надеялась, что Джаро этого не заметил: «Все зависит от местных властей. Они сделают все возможное».

«Меня запрут в темноте, глубоко под землей, где меня никто никогда не найдет?»

Пораженная Альтея не сразу нашлась, что ответить: «Какие странные вещи ты говоришь! Кто тебе внушил такие глупости?»

Бледное лицо Джаро поморщилось. Он закрыл глаза и беспокойно отвернулся.

Альтея снова спросила: «Кто угрожал тебе такими ужасами?»

«Не знаю», — пробормотал Джаро.

Альтея нахмурилась: «Попробуй вспомнить!»

Губы Джаро шевелились; Альтея наклонилась к нему, но если Джаро и пытался что-то объяснить, она не могла его расслышать.

«Не могу себе представить, кому пришло в голову тебя запугивать! — пылко возмутилась Альтея. — Все это, конечно, полная чепуха».

Джаро кивнул, улыбнулся и, казалось, заснул. Альтея сидела, глядя на него с любопытством и недоумением. Джаро был полон невысказанных тайн! «Когда-нибудь, — думала Альтея, — обрывки памяти соединятся у него в голове. Возможно, для него это будет печальный день!»

Доктор Уэйниш, однако, заверял ее в том, что кошмарные воспоминания удалось уничтожить — было бы хорошо, если бы это действительно было так. В других отношениях врачи сулили Джаро полное выздоровление. По-видимому, ему посчастливилось избежать необратимых травм — кроме той, которую Уэйниш называл «мнемоническим провалом».

У Фатов не было детей. Когда они приходили на свидание с Джаро в больницу, он встречал их с искренней радостью, заставлявшей сжиматься их сердца. Приняв решение, они заполнили ворох бюрократических форм, уплатили множество всевозможных сборов и вернулись в Танет, на планету Галлингейл, в сопровождении Джаро. С тех пор Джаро Фат был законно усыновлен.

«Общество без ритуалов подобно музыке, исполняемой одним пальцем на одной струне» — провозгласил в своем монументальном труде «ЖИЗНЬ» барон Бодиссей Невыразимый. Барон указал также на следующее обстоятельство: «Каждый раз, когда человеческие существа объединяются в стремлении к какой-либо общей цели (то есть формируют общество), каждый участник группы в конечном счете занимает то или иное положение, приобретая тот или иной статус. Любая социальная иерархия, однако, допускает, в той или иной степени, перемещение с одного уровня на другой».

В Танете на планете Галлингейл стремление к приобретению статуса стало преобладающим общественным стимулом. Уровни социальной иерархии — «ступени» — точно определялись и удостоверялись принадлежностью к клубам, занимавшим различные ступени и придававшим им отличительный характер. Самыми престижными из клубов считались так называемые Семпитерналы: «Лохмачи», «Устричные кексы» и «Кванторсы»; членство в элитном клубе было эквивалентно репутации влиятельного аристократа.

Свойство, благодаря которому человек взбирался по общественной лестнице — «весомость» — не поддается простому определению. В числе важнейших компонентов весомости, однако, можно назвать агрессивное стремление к преобладанию над другими в сочетании с умением вести себя учтиво и любезно, а также финансовое благополучие и «ману», то есть личное обаяние, способность располагать к себе и оказывать влияние на других. Каждый был арбитром социального статуса, каждая пара глаз подмечала неподобающее поведение, каждая пара ушей слышала все, чего не следовало говорить. Мимолетный промах, бестактное замечание, даже рассеянный взгляд могли свести на нет месяцы ревностных усилий. Претензии на незаслуженную репутацию встречали мгновенный отпор. Выскочку преследовало удивленно-насмешливое презрение, его могли даже заклеймить как «проныру».[5]