Ночной обыск - Страница 12

— Я разбудил тебя? Прости, милая. Работаю! Как всегда, работаю… Не волнуйтесь: утром я не приду. Буду поздно вечером или ночью. Ляленьке пожелай на экзамене получить «отлично». У нас ведь литература? Вот видишь, помню. Ну, прости…

У него, значит, была жена, которую он не хотел будить, и была дочь, которой желал успеха. Я поняла также, что он не собирается уходить от нас до следующей ночи. Что же он намерен так долго делать?

Хлопали двери и дверцы шкафов, легко или со скрипом выдвигались и задвигались ящики столов, трещала, как бы сопротивляясь, передвигаемая с места на место мебель. Привычно и с удовольствием ворошили пришельцы наши вещи, наш дом. Аресты, погромы, обыски… Я видела их только в кинокартинах про старые времена. И вот все это явилось в наш дом. «За что? — взывала душа моя. — За что?!»

Поздно вечером майор вошел на кухню победоносно. Сзади, будто для группового снимка, сгрудились два молодчика в сапогах и галифе, а с ними и дворник, не прятавший ни на миг своей хищной ухмылки. Паспортистка затерялась где-то в коридоре или в одной из комнат.

Впереди себя майор обеими руками держал мою неестественно огромную куклу японского происхождения, но с русским именем.

— Нашли, — сказал он. — По-чингисхановски щелкообразные глаза его пропускали наружу лишь торжество. — Японская, да?..

— Из Японии, — подтвердила мама.

— Вижу: оттуда… А это вот что?

После моих операций на Ларисин живот в разных местах были белыми нитками наложены швы.

— Дочь играла… Операции делала. У вас ведь тоже есть дочка. И вы, наверное, знаете…

— Мою дочь не трогайте! — будто отбросил маму майор.

И стало ясно, что меня нельзя сравнивать с его дочерью. И Надю нельзя… И даже игрушки не подлежат сравнению с игрушками его дочери. Она была по ту сторону чего-то непреодолимого, а мы трое — по эту.

— Не зря потрудилась! — Майор обернулся и поощрительно взглянул на своих подручных. — Не зря!.. Теперь уж мы дознаемся, что было переправлено оттуда к нам в этой кукле. Что искали, то и нашли… Тут уж не вещественное, как говорится, доказательство, а совершенно неопровержимое. Напали на такой след! Потому что сколько веревочке ни виться… Дальше сами знаете!

— Но это же безумие, — проговорила мама. — Это же сумасшествие…

— Приобщите! — не слыша ее, приказал майор своим помощникам. И протянул им мою «игрушку».

Они схватили ее четырьмя руками. Погрузили Ларису в металлический ящик, опустили на самое дно и заперли с таким щелчком, словно заключили в какой-нибудь замок Иф или, еще того хуже и окончательнее, в Бутырку или Лефортово. Из своей «одиночки» Лариса не подавала голоса. Хотя голос у нее был… Но умел он лишь откликаться: на прикосновение к ее спине, к животу.

— Нечистая сила… — прошептала я.

— Что? Нечистая сила? Разве я наследил? — виновато осведомился майор. И оглядел пол. — Можно у вас освежить лицо и руки? — с неожиданной вежливостью, как бы в благодарность за «чертову куклу», спросил он.

— Вы здесь… хозяева, — прошептала мама.

Он отправился в ванную комнату. Там долго, то прерывая, то возобновляя свое течение, будто все было мирно и хорошо, текла, как прежде, вода.

Вслед за майором поспешно, вроде бы выполняя команду, освежились после завершенных трудов его старательные помощники. Дворник мыться не стал. Майор, удовлетворенно покряхтывая после мытья, отправился в нашу с мамой комнату, где был телефон. Неслышно набрал номер, но, чтобы мы все же были в курсе его благополучных домашних дел, снова, как на рассвете, вышел с трубкой в коридор:

— Прости, милая… Опять тебя беспокою. Но ты уж привыкла, моя боевая подруга. На вахте как на вахте! Что, Ляленька? Я и не сомневался… Поздравь нашу отличницу. Так держать! Я?.. Рассчитал, в общем, точно. Ты же меня знаешь… Работу закончили. Часа через полтора буду дома. Да, да… Все нормально!

Он вернулся на кухню и сказал маме:

— Ну, собирайтесь.

— Куда?

— Вот куда. — Он протянул маме какую-то бумажку.

Но она не стала читать, а сразу заспешила в нашу комнату. И через несколько минут вернулась оттуда в платье. Чемоданчик, который раньше лежал у нас под кроватью, был у нее в руках.

— Готовы? — спросил майор так, точно маме с чемоданчиком предстояла приятная командировка.

— Готова.

— Можете попрощаться.

— Как… попрощаться? — спросила я.

Майор отвернулся к окну, за которым был наш двор. А во дворе было мое детство, которое он в тот поздний час отбирал окончательно. Казалось, что детства у меня и в прошлом-то не было, потому что прошлое нашего дома было зачеркнуто. Опорочено…

Мама опустила чемоданчик, бросилась ко мне и обняла так, как обнимала в постели, когда я была совсем маленькой, и недавно, когда я стала совсем несчастной.

Потом притянула к себе и Надю… Но обращалась только ко мне:

— Запомни, Танюша, что я скажу тебе. Все выяснится — и правда восторжествует. Мы опять будем вместе. Всей нашей семьей. С отцом…

— Он-то вас бросил, — вполз вдруг на кухню паскудный дворницкий полушепоток.

— Не вмешивайтесь, понятой, — по-прежнему глядя во двор, где ничего нельзя было разглядеть, распорядился майор.

Внезапно в дверях возникла паспортистка с болезненным, желтым лицом:

— Он не выписался из нашего дома! Не выписался! — не глядя на дворника, ожесточенно возразила ему паспортистка.

— Вот об отце… Об отце я хотела сказать самое главное! — вроде бы вспомнила мама. — Я все узнала еще позавчера… Никакой Ларисы на свете нет. Не существует! Это он выдумал. Чести своей не пожалел. Чести! Ради нас… Да, он все выдумал, сочинил! И перед людьми опозорил, оклеветал самого себя. Зачем? Ты спросишь: зачем? И почему я не рассказала тебе? Не могла я раскрыть его план, не имела права! Святой план. Святой… Зачем? Ты спросишь: зачем? Он не хотел, чтобы ты осталась сиротой, а я была женою врага народа… Но я жена врага!

Майор стремительно оторвался от окна:

— Любопытнейшее признание!

— Жена врага… Врага несправедливости. И врага наших врагов! Можете записать…

Майор разочарованно вновь уткнулся в окно.

— Да, да… Вы послушайте… И пусть все услышат: вот какого врага я жена! А ты — дочь…

Мама вела себя слишком необычно для разумения майора, который не раз проводил такие бессонные ночи и уже не наслаждался подобно нашему дворнику возможностью безнаказанно заглядывать в заповедные зоны человеческой жизни, измываться над жертвами. Мамино поведение сбило майора с толку. Я чувствовала это по его шее, подчинившейся неожиданно нервному тику: она задергалась навстречу окну.

Майор отвернулся от окна:

— Прощание непозволительно затянулось.

Мама еще теснее прижалась к нам.

— «Танюшу пожалей», — говорил отец. Но это он обращал не только ко мне, а и ко всей жизни. Она не услышала его… Но услышит! Твой отец, Надюша, тоже не хотел, чтобы ты была сиротой. Больше всего на свете он не хотел этого!

— Девочки еще не сироты, — поучительно произнес майор. На слове «еще» он сделал еле заметное ударение. — Не вбивайте им в головы… раньше времени. Тем более, что в нашей стране сирот не бывает!

Мама не отрывалась от нас.

— Прощание закончено, — уже не ей, а своим помощникам сообщил майор.

Они подскочили и начали отрывать нас от мамы. Но она не дала им отличиться на глазах у начальника: сама поднялась — красивая и несчастнейшая на всей земле.

— Завтрак и обед на окне, — внезапно сказала она.

— Не беспокойтесь: о них позаботятся, — объяснил ей майор.

— Бедные вы мои! — вскрикнула мама.

Я в ответ ничего не произнесла. Не смогла. А когда очнулась, опомнилась, было уже поздно. И никогда я больше ей ничего не сказала…

— Напиши товарищу Сталину! — долетело до меня из-за чужих спин. — Напиши товарищу Сталину… И запомни: отец ни в чем не виноват… ни перед тобой, ни передо мной, ни перед Родиной!

Это было последнее, что донес до меня мамин голос.