Ночной нарушитель (сборник) - Страница 1

© Поволяев В. Д., 2017

© ООО «Издательство «Вече», 2017

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

31 декабря. Застава № 12. 9 час. 55 мин. утра

Морозным туманным утром лейтенант Коряков принес на заставу маленького камышового кота – совсем крохотного, сморенно скулившего, несчастного, с круглыми желтыми глазами, залитыми слезами, малыш плакал от того, что замерз, чуть не погиб. Живой комочек трясся, маленькие капельки сыпались из глаз прямо на вытертый линолеум пола.

Котенка Коряков принес в шапке, сам по морозу шел с непокрытой головой. Он извлек котенка из шапки, положил его на пол рядом с печкой, некоторое время котенок лежал неподвижно, будто мертвый, только кисточки на его ушах слабо шевелились, потом малость ожил, приподнял мокрую от слез мордочку и попробовал подняться на лапы, но лапы не держали его – слишком слаб был маленький зверек.

– Ах ты… бедняга, – произнес лейтенант сочувственно и помчался на кухню к поварихе тете Дине. Тетя Дина хоть и прожила всю жизнь на заставах, в «свет» никогда не выезжала, а готовить умела знатно, не хуже, чем во Владивостоке или в Хабаровске – научилась! Муж ее, старшина, заведовал на заставе хозяйственными вопросами, был мастером на все руки, на свете не существовало такого механизма, в котором он не смог бы разобраться и починить.

И вообще он умел многое – умел лечить людей и зверей без всяких лекарств, варить суп из топора и гвоздей, заговаривать язвы и открытые раны, стрелять из обыкновенного швейного наперстка, подманивать птиц, тачать сапоги без шила и дратвы, принимать роды, говорить по-китайски, клеить без клея и так далее. Фамилию он имел самую распространенную в России – Иванов. А тетя Дина была, соответственно, Ивановой.

– Тетя Дина, дай немного молока, – попросил лейтенант у поварихи, показал ей два пальца, сведенные вместе, – хотя бы вот столько…

Коряков был для тети Дины начальником – замкомандира по воспитательной работе, вот-вот должен был повыситься в звании и получить третью звездочку на погоны, ему можно было отпускать молоко без всяких вопросов, но повариха от вопроса не удержалась:

– Для кого молоко, Сань?

– Котенка камышового принес, на берегу Суйфуна нашел… Для него.

– Охо-хо, хе-хе-хе! Ax-ах-ах! Уф-ох-уф! – тетя Дина запричитала, завсплескивала руками и немедленно выдала лейтенанту молоко. Целых полкружки.

Коряков поспешил к котенку, налил молока в маленькую плошку, придвинул посудину к кошачьему носу.

Котенок ожил, повел мордочкой в одну сторону, потом в другую и окунул нос в плошку.

– Товарищ лейтенант, откуда кот? – поинтересовался Лебеденко, один из первых оформившихся служить на заставу контрактников, плечистый, с задумчивым прищуром тяжелых серых глаз, и накрыл котенка большой ладонью.

Котенок исчез под ладонью целиком, лишь из-под обшлага куртки высунулся кончик хвоста и тут же исчез.

Лейтенант отряхнул шапку, натянул ее на голову. Ответил солидно, наполовину некрасовской строчкой:

– Откуда, откуда… Из лесу, вестимо!..

Котенка лейтенант нашел в камышах, примыкавших к тропе, по которой ходили пограничники, проверяя систему, иначе говоря – инженерную линию, помогавшую охранять границу, мимо этой линии мало кто может проскочить незамеченным – если только муха на большой высоте, да какая-нибудь гусеница-землеройка – на основательной глубине, всех остальных система обязательно засечет. А уж нарушителя – человека, лося, кабана, «маму» – грузную уссурийскую тигрицу – тем более. Впрочем, тигры к границе, к территории, сопряженной с территорией Китая, стараются не приближаться, это для них – опасный номер; хотя на территории Поднебесной на всякую охоту наложен запрет – без разрешения властей нельзя убить даже муху, – «маму» добропорядочные тамошние граждане уконтрапупят и даже не поморщатся.

Слишком уж ценный зверь дли них – «мама», из «мам» делают очень дорогие снадобья, позволяющие вытаскивать человека с того света, перебрасывать его на этот свет, в дело идет все, даже кончик хвоста, усы и брови, не говоря уже о жилах, костях и самом мясе.

Разные звери были засечены пограничной системой, но «мама» не была еще зафиксирована ни разу, хотя «сработки» – сигналы тревоги, подаваемые системой, случались иногда по пять-шесть раз на день. Тигры здесь не появлялись никогда и вряд ли в ближайшие годы появятся.

Покрутив недоверчиво головой, котенок перестал дрожать и начал медленно лакать молоко.

– Поздравляю личный состав заставы с прибавлением, – торжественно произнес Коряков. – В канун Нового года – это то, что нам надо… Ну что, Лебеденко, берем котенка на довольствие?

– Так точно, берем!

31 декабря. Застава № 12. 14 час. 35 мин.

К Новому году, к празднику, солдаты приготовили концерт.

Оказалось, что лейтенант Коряков умеет хорошо играть на саксофоне, – саксофон он привез с собою на заставу из дома, футляр с инструментом спрятал в одежный шкаф, в темный угол – считал, что саксофон и должность заместителя начальника заставы по воспитательной работе несовместимы, застава – это дело серьезное, ответственное, а саксофон – нечто легкомысленное, не внушающее особого уважения, но предстоящее празднество заставило Корякова изменить точку зрения.

Он помял пальцами кожу на щеках, покрытых редкой порослью – полупушком-полущетиной, недовольно шевельнул ртом: хотелось быть взрослее. А двадцать два года – это возраст, еще слишком малый для солидного человека. Лейтенант вздохнул, залез в платяной шкаф и достал саксофон.

Невысокий, подвижный, Коряков походил на гимнаста, словно бы только что сошедшего с плаката, посвященного Олимпийским играм или чему-нибудь еще в этаком роде…

Вхолостую пробежавшись пальцами по пятачкам-клавишам саксофона, Коряков склонил голову к плечу, замер – он словно бы слушал звуки, которые не слышали другие, поработал мизинцем, давя на нижнюю серебряную пуговку, затем выровнял голову и заиграл. Тихо заиграл, только для самого себя, слушая переходы от одной музыкальной строфы к другой и удовлетворенно покачивая головой… Мелодия была печальной.

Конечно же лейтенанту хотелось жить в крупном городе, видеть больше людей, а не замыкаться в одном маленьком коллективе, где каждый человек может надоесть до икоты, пардон, общаться с красивыми девушками, которых, кстати, становится все больше и больше, словно бы Россия вошла в стадию некого преображения, хотя это совсем не так, – впрочем, лейтенант Коряков не хотел бы влезать в дискуссию, имеющую политическую окраску, мысль о том, что жизнь проходит мимо, иногда возникала у него в голове, но лейтенант вышибал ее из себя буквально кулаком и делался недовольным самим собою.

Не прерывая мелодии, лейтенант скосил глаза в окно, на большой голубоватый сугроб, шевелящийся в холоде – по сугробу словно бы пробегали слабые красноватые искры и стремительно гасли, – приближался вечер. Последний вечер уходящего года. Так хочется отметить его достойно, где-нибудь в кафе, с танцами-шманцами-обжиманцами, а он отмечает его на заставе, в глуши, среди снегов и сохлого камыша, в двух сотнях метров от Китая, который то в друзьях ходит, то во врагах, то рядится в образ некого шатуна, затаившегося среди сугробов, то, напротив, становится рубахой-парнем, готовым отдать русскому «ламозе» последнюю лепешку…

В разные годы разными были китайцы, в разных людей превращались. Если китайцы звали русских ламозами, то русские китайцев ходями. Еще – чумизой, бачками. Привыкли бачки перемахивать на эту сторону границы, как к себе домой.

Хотя знают, что тут побегать и покуролесить не дадут – живо накроют. И даже по шее накостылять могут.

Коряков вновь приладил к губам саксофон, дотянул сложную печальную мелодию до конца, затем отложил инструмент в сторону…