Ночной извозчик - Страница 68

Это и впрямь был Глазок, который, забившись в угол, присутствовал на судебном заседании, в котором его лучший друг неожиданно принимал участие, против обыкновения, в качестве не обвиняемого, а свидетеля.

Однако Жюв и Фандор не стали терять попусту времени на закадычного друга таинственного Фонаря; их чрезвычайно беспокоил вопрос, чем кончится дело, героиней и, вероятно, жертвой которого оказалась Раймонда.

Сыщик и журналист по чистой случайности узнали в это самое утро об аресте девушки и странном обвинении, предъявленном ей.

На какой-то миг Жюв, давно проникшийся глубочайшим скептицизмом за долгие годы общения с разными людьми, подумал было, что вполне возможно, Раймонда действительно виновна! Но Фандор, как человек очень непосредственный и далеко не такой пессимист, как инспектор Сюртэ, так горячо вступился за девушку и привел столько доказательств ее невиновности, что Жюв мало-помалу дал себя убедить.

— Это все штуки Фантомаса! — говорил Фандор. — Слава богу, мы здесь, чтобы не дать им ходу!

Фандор со свойственной ему пылкостью готов был еще до начала слушания дела пойти к председателю суда, рассказать ему, кто такая Раймонда, и вступиться за нее, даже не зная толком, в чем состоит обвинение, но уверенный, что оно ложное.

Жюв, более рассудительный, чем его друг, был против этого преждевременного вмешательства.

— Вполне, — заявил он, — и даже, думается мне, можно наверняка сказать, что это обвинение, обрушившееся на хорошенькую головку Раймонды, состряпано ее страшным отцом! Но было бы неосторожностью показать, что мы собираемся защищать эту несчастную девушку, пока не знаем толком, что ей угрожает! Подождем, пусть события развернутся, будем ко всему готовы, но вмешиваться пока что не станем, чтобы не было хуже.

Фандор согласился с этим мудрым решением. Однако за последний час он дошел до точки кипения, в особенности после того, как Раймонда в нескольких коротких, но — увы! — решительных словах выразила ему свое презрение.

Начинался новый допрос. Ответом было молчание. Раймонда не решалась заговорить. Ведь от ее ответа будет зависеть весь дальнейший ход этого трагического события!

Девушка глубоко вздохнула, чтобы голос ее не дрожал, и, скрывая волнение под мнимым спокойствием, небрежно ответила:

— Меня зовут… девчонка-Букетик!

Председатель покачал головой.

— Девчонка-Букетик? — повторил он, напуская на себя важность в угоду публике и почесывая пером бакенбарды. — Это не фамилия! Скажите хотя бы ваше имя!

Раймонда промолчала.

— Ну, отвечайте же, — сказал председатель уже более сурово.

Раймонда упрямо повторила:

— Девчонка-Букетик, нет у меня другого имени!

Председатель не стал настаивать.

— Сколько вам лет?

— Не знаю.

— Где вы живете?

— Нигде!

Судья, несколько удивленный этими уклончивыми и в то же время четкими ответами, почти что ласково взглянул на девушку: ее красота, бесспорно, вызывала его жалость, чуть ли не симпатию. Он слегка пожал плечами, по привычке смиряясь с обстоятельствами, и снова заговорил, помня о слушателях в зале:

— В наших досье вы не значитесь… Вы еще ни разу не были судимы, по крайней мере, здесь, в Париже… Напрасно вы скрываете, кто вы такая. От вашей искренности зависит доброе отношение суда к вам…

Раймонда тихо склонила голову, но ничего не ответила.

— Вы обвиняетесь в том, что явились вечером в дом госпожи де Бремонваль под предлогом продажи цветов и, воспользовавшись тем, что слуги зазевались, присвоили драгоценности — кольца и броши — на сумму примерно пятнадцать тысяч франков. К несчастью, а вернее будет сказать, к счастью, — смотря, кто говорит, — один из слуг застал вас, а при вас были найдены эти драгоценности, причем две из них — в ваших туфлях. Тогда послали за полицией, которая и препроводила вас в участок. Признаете ли вы эти обвинения?

Раймонда с гордостью выпрямилась и, всем своим видом отрицая обвинение, воскликнула:

— Я никогда не воровала! Я честная женщина!

— Однако, — настаивал председатель, — вас взяли с поличным?

Раймонда не дала ему договорить!

— Не было этого! — закричала она не своим голосом. — Не было!

Судьи пожимали плечами. Председатель распорядился:

— Переходим к допросу свидетелей.

Судебный исполнитель тотчас же подошел к двери, которая вела в коридор, где находились свидетели.

— Бригадир Массон! — позвал он.

Полицейский вошел в зал суда и грубым твердым голосом дал показания: его вызвали из участка, чтобы арестовать воровку, которую слуги госпожи де Бремонваль схватили и связали в доме своей хозяйки. При краже он не присутствовал, но зато при нем из туфли этой девушки вынули спрятанные там бриллиантовые кольца.

— Руллош! — позвал затем судебный исполнитель.

И появился Фонарь.

Долговязый апаш, резко перейдя из темноты коридора в светлый зал, нерешительными шагами двинулся к судейскому столу. Искоса он бросал взгляды то туда, то сюда, как затравленный зверь, но в тоже время пытался делать вид, что ему все нипочем. Весьма неуместным приветствием: «Добрый вечер, дамы-господа», — он вызвал бурю восторга, прекратившуюся, только когда исполнитель пригрозил вывезти всех из зала.

Затем Фонарь присягнул, что будет говорить «правду и только правду», утер усы обшлагом и пустился в невероятно запутанный рассказ, пытаясь объяснить судьям, как и почему «Белобрюхий» послал его за фараонами ввиду того, что «поймал цыпочку на хазе».

— Прошу прощения, — еле сдерживая улыбку, спросил председатель, — кого вы имеете в виду под «Белобрюхим»?

— Так холуя же! Который горшок за господами выносит! С шести утра и до самой ночи ходит — на заду хвост, а перёд до пупа распахнут — форма у него, значит, такая…

В глубине зала Глазок устроил сущий балаган, — притоптывал ногами, держался за бока от хохота:

— Во дает Фонарь, разрази его гром! — орал он, сплевывая направо и налево, — Вот трепач-то! С таким не соскучишься! С три короба наговорил этим следакам, ему бы в «болтуны» или в священники податься, он для такого ремесла на свет родился! Ух ты, Фонарь треклятый!..

Судебный исполнитель всерьез разозлился — с него хватит, при малейшем шуме удалит всех из зала.

Но Фонарь свое уже отговорил. Раскачиваясь на ходу, как длинный стебель спаржи со слабым корнем, он смешался с толпой, не забыв отвесить несколько поклонов суду. К тому же успел бросить насмешливый взгляд в сторону Раймонды и даже подмигнул ей, в то время как несчастная, упав на скамью, изо всех сил старалась не потерять сознание.

Фонарь уселся, наконец, рядом с Глазком.

— Здорово я ей дал прикурить! — прошептал он, указывая на Раймонду. — Поделом ей, она-то попробовала было меня сделать.

После Фонаря настала очередь «Белобрюхого». Это был Жермен Дюваль, — по крайней мере так он называл себя. Правосудию он был известен как дворецкий г-жи де Бремонваль, но Раймонда-то отлично знала, что это ее отец, она давно узнала в нем Фантомаса!

Изменив голос под стать лицемерию — подобострастной манере держаться — бандит очень тихо, едва слышно, излагал суду мельчайшие подробности происшествия. Он отлично разглядел в зале Жюва и Фандора. До сих пор он старался остаться незамеченным ими, но как быть теперь, когда к нему было приковано всеобщее внимание?

Но главное — сейчас, возле него, совсем рядом с ним, в упор глядя на его поразительно светлыми глазами, сидела Раймонда, его дочь, Раймонда, которую вчера он обвинил в воровстве, Раймонда, которую из-за него должны осудить и заключить в тюрьму! Зачем он это сделал?

Несомненно одно: его поступок, с первого взгляда непонятный, имел точную цель, ибо Фантомас никогда и ничего не оставлял на волю случая.

Как же твердо был уверен в себе этот человек, как убежден был, что никто, включая даже его дочь, не выдаст его, не раскроет, кто он такой! Впрочем, вполне возможно, что он все же не исключал того непредвиденного случая, если Раймонда скажет: «Тот, кто обвиняет меня, это мой отец, а я — дочь Фантомаса!» И, конечно, заговори она так, Фантомас все же сумел бы скрыться от тех, кто бросился бы на него, прибегнул бы к какой-нибудь невообразимо хитрой уловке, на которые он был столь непревзойденным мастером!