Ночная прогулка - Страница 7

Теллон не чувствовал боли: она приходит потом, когда организм начинает перерабатывать парализующее вещество. Поначалу он даже не понял, что произошло, ибо темнота наступила не сразу. Сперва все перекосилось — и дрожащее дуло пистолета, и сам Черкасский. А потом мир наполнился бесформенной массой света: вспышки, плывущие цветные узоры, аметистовые и розовые контуры сосен.

Но от фактов никуда не денешься. Полный заряд с расстояния в двенадцать дюймов…

Должно быть, я ослеп!

На мгновение у Теллона защемило сердце, но потом все его мысли, как в конусе, сошлись в другой точке: он не мог вздохнуть. Все чувства были заглушены наркотиком, и он никак не мог понять, почему отключилось его дыхание; но догадаться было нетрудно. Лишить его зрения — то был лишь первый номер программы. Теперь Черкасский собирался довести дело до конца. Теллон поймал себя на том, что не слишком-то боится, хотя и понимает, что именно с ним происходит. Видимо, потому, что древняя реакция страха — опускание диафрагмы для наполнения легких воздухом — была блокирована параличом. Жаль, он не врезал Черкасскому ногой по голове, пока был в силах.

Топот бегущих ног приближался, затем послышались голоса:

— Капрал! Поднимите господина Черкасского и отнесите в машину. Кажется, он серьезно ранен.

— Есть, сержант.

Затем последовало шарканье ботинок по бетону, и неожиданно Теллон смог дышать. Должно быть. Черкасский, потеряв сознание, упал прямо на него. Теллон с наслаждением вбирал в себя воздух; потом он снова услышал голоса:

— Сержант! Посмотрите-ка на его глаза. Неужели это из «шершня»?

— Тебе что, показать, как это делают? Отнеси господина Черкасского в машину. Землянина — в фургон.

Неуловимый сигнал вестибулярного аппарата подсказал Теллону, что его действительно куда-то несут. Раздались свистки; с шумом включился двигатель машины. Тянулось время — Теллон не знал, сколько его прошло. Потом он почувствовал боль…

С тех пор минуло меньше суток, но Теллону уже казалось, что все его чувства начали обостряться — обычный эффект при потере зрения.

В главном полицейском управлении Нью-Виттенбурга ему сделали укол в шею, и он пришел в себя. Все лицо его было забинтовано, и это Теллона успокоило. Ему дали выпить горячего, а охранник отвел его в постель. Пока он спал, кто-то забрал его ботинки, заменив их сапогами на тонкой подошве, которые были велики ему на несколько размеров.

Потом его снова куда-то отвезли, но уже в другой машине, в сопровождении трех или четырех офицеров ЭЛСБ. Как их звали, он так и не узнал, ибо те обращались с ним преимущественно посредством толчков и ударов, а Теллон был слишком беспомощен, чтобы вызвать их на разговор. В его голове крутилась только одна мысль — что он ослеп.

Машина замедлила ход, дважды накренилась на поворотах и встала. Когда Теллона вывели, он сразу понял, что находится на аэродроме. Он почувствовал, как ветер хлещет его по щекам — это означало, что он стоит на открытом пространстве. Теллон ощутил запах авиационного горючего, потом

— еще одно подтверждение — услышал совсем рядом звук раскручивающихся турбин.

На миг Теллон испытал даже какой-то интерес к происходящему. Ведь он никогда не летал на Эмм-Лютере, потому что это было дорого, к тому же, путешествуя таким образом, он привлек бы к себе внимание. Гражданские самолеты были велики, но пассажиров могли взять немного, поскольку их конституция строго регламентировалась распоряжениями правительства. Фюзеляжи покрывали толстой броней, а профиль крыла по земным стандартам был широковат (в крыльях помещались двигатели, топливные баки и система управления) и потому не обеспечивал максимальный подъем силы. В случае аварийной посадки крылья, с их смертоносной начинкой из горючего, отстреливались. Наплевав на экономию, правительство Эмм-Лютера заботилось о безопасности полетов, и Теллон отчасти одобрял его за это. Жаль только. Гражданский Арбитр не проявлял такой же осмотрительности при подборе людей на государственную службу.

Невидимые руки помогли ему подняться по ступенькам в теплый, пахнущий пластмассой салон самолета и сесть в кресло. Другие руки застегнули ремни безопасности, и внезапно его оставили в покое. Теллон внимательно прислушивался, пользуясь новоприобретенным умением сознательно настраиваться на различные звуковые частоты, но смог расслышать лишь голоса двух элэсбешников, беседующих шепотом. Очевидно, он удостоился специального рейса. Чувствуя озноб, Теллон тяжело откинулся на спинку кресла. Если б он мог хотя бы посмотреть в окно!

Глаза больше не болели, но нервы, подвергшиеся тяжелейшему стрессу, все еще порождали нечто вроде галлюцинаций, чаще всего болезненно-яркие цветные вспышки. Теллон стал прикидывать, скоро ли его начнут лечить. И лишь услышав, как лязгнула закрывающаяся дверь и шум двигателей стал нарастать, он задумался, куда его везут. «Реальная возможность только одна, — решил он. — Павильон».

Тюрьма, предназначенная для политических противников Эмм-Лютера, находилась на самой южной оконечности единственного континента. Первоначально это была зимняя резиденция первого Гражданского Арбитра, который намеревался затопить болото, лежавшее между скалистым мысом и континентом. Потом он передумал и перебрался на север. На раннем этапе колонизации, когда строительных материалов не хватало, какой-то неизвестный государственный муж догадался, что Павильон — это почти готовая тюрьма, из которой невозможно убежать. Несколько мин, заложенных в нужных местах, проломили хребет маленького перешейка, и его захлестнули теплые воды Эрфуртского моря. Через несколько лет на месте болота возникло прямо-таки суперболото, которое можно было пересечь только по воздуху.

Теперь в Павильоне было меньше заключенных, чем в те годы, когда нынешние правители только-только пришли к власти. Но предсказание того государственного мужа оправдалось: никому и никогда еще не удавалось оттуда бежать.

Самолет плавно взлетел и после короткого набора высоты лег на курс; двигатели работали почти бесшумно, и лишь легкое покачивание напоминало Теллону, что он летит. Какое-то время он прислушивался к свисту воздуха и редким гудкам системы управления, а потом погрузился в тревожный сон.