Ночь светла - Страница 5

После его ухода Джиллиан позвонила свекрови. К телефону долго никто не подходил. Наконец в трубке раздался запыхавшийся голос Маргрит. Услышав, кто на связи, она замолчала.

– Мне очень жаль… – сказала Джиллиан.

– Что ж теперь поделаешь, – ответила Маргрит.

И рассказала, как хоронили Маттиаса, как было красиво, и еще попросила Джиллиан подтвердить, что та не возражала бы против выбора музыки и ресторана, куда направились после похорон, и текста объявления о смерти, которое тут же и зачитала. И взялась перечислять всех, кто явился на похороны.

– Ладно, ладно, – перебила Джиллиан. – И так ясно, что ты все сделала правильно.

– Жаль, ты не могла там быть, – посетовала Маргрит.

– Да уж, – согласилась Джиллиан. – Как выйду из больницы, схожу на могилу.

Отношения с Маргрит были у нее куда лучше, чем с собственной матерью. Они еще немного поговорили, но вскоре Джиллиан призналась, что уже устала.

– Звони в любое время, – попрощалась Маргрит.

Джиллиан задавалась вопросом, что сказала бы Маргрит, что сказали бы родители, если б увидели фотографии. На миг испугалась, что мать могла найти снимки, когда заходила в квартиру, но тут же сообразила, что сунула конверт в свой письменный стол. Не глядя. Они – документальное свидетельство того вечера, о котором ей хотелось забыть. Но помнились и стыд, испытанный ею тогда, и собственное бегство. Одевалась, будто в трансе. Хуберт стоял у распахнутой двери. Впервые за весь вечер он по-настоящему ее рассматривал. Джиллиан схватила пленку, лежавшую на столе, и тут же ушла, причем никто из них не произнес ни слова. Побежала к станции. На платформе один-единственный мужчина. И смотрит на нее так, словно она все еще раздета, и вот тут она вдруг осознала, что попросту не вынесет поездки на электричке или на трамвае. Пошла по улице в сторону центра, сначала через какой-то промышленный район, потом через кварталы, где никогда еще не бывала. То и дело попадались ей группы костюмированных детишек, переходивших от одного дома к другому. Вели они себя поразительно смирно. Некоторые передвигались в сопровождении взрослых, но те держались в сторонке, когда дети звонили в двери и выпрашивали сладости. Джиллиан понадобился целый час, чтобы добраться наконец до дому и захлопнуть за собою дверь. Хорошо, что Маттиаса еще нет. Она могла бы засветить и уничтожить пленку, но поддалась абсурдному ощущению, что именно таким способом выпустит свои изображения на волю. Потому и спрятала пленку внутри письменного стола. Набрала горячую ванну, несколько раз с головой окунулась в воду.

Маттиас вернулся домой, когда она еще лежала в ванне. Слышно было, как захлопнулась входная дверь, и вскоре он вошел в ванную комнату, сел на краешек ванны. Позабавлялся с последними клочьями пены, плавающими на поверхности воды. Джиллиан очень хотелось остаться в одиночестве, но он стал рассказывать ей про заседание в редакции журнала. Она не слушала. Сидя в ванне, качнулась в сторону, потянулась за купальным халатом. Маттиас сам взял халат и, распахнув, держал для нее наготове. Она встала, повернувшись при этом к нему спиной. А когда вылезла из ванны, он обнял ее и поцеловал. Она же, выскользнув из объятий, схватила полотенце, чтобы вытереть волосы.

Со временем Джиллиан и вовсе забыла про эту пленку, а вспоминала только тогда, когда вдруг зачем-нибудь открывала ящик. Так ведь и не спросила Маттиаса, что ему понадобилось у нее в письменном столе. Может, шпионил за ней, может, искал какую-нибудь скрепку или почтовую марку. Знать бы, действительно ли тот лаборант, который проявлял пленку, сделал копии и для себя. Впрочем, какое ей дело. Той женщины, что на фотографиях, больше нет.

На следующее утро, вскоре после завтрака, в больницу явилась сотрудница полиции. Красивая, невысокого роста. Пожала Джиллиан руку и представилась:

– Мануэла Бауэр, кантональная полиция.

Вытащила ноутбук и маленький принтер. Джиллиан попыталась было сказать, что все равно ничего не помнит, но сотрудница возилась со своей техникой и не обратила внимания на протесты. Наконец, подготовившись, она уселась на стул возле кровати и застучала по клавиатуре. Перечислила Джиллиан ее права, специально отметив, что та не обязана давать показания против своего супруга и против самой себя.

– Это был несчастный случай, – сказала Джиллиан.

Но сотрудница полиции возразила: речь, мол, идет о нанесении тяжких телесных повреждений.

– Вы собираетесь его посадить, что ли? – не удержалась Джиллиан.

Сотрудница полиции пояснила, что покойному, разумеется, невозможно предъявить обвинение в совершенном преступлении, однако дело должно быть расследовано со всей тщательностью. Она подробно расспрашивала Джиллиан о вечере накануне аварии, выясняла, к кому они ездили в гости и кто еще там находился. Джиллиан задавалась вопросом, привлекут ли ее к ответственности, если она во всем признается. Она – тот единственный человек, кто знает всю правду, однако давать показания она ведь не обязана.

И тем не менее она рассказала все, что помнила.

– Из-за чего же произошла ссора? – спросила женщина-полицейский.

– К делу это не относится, – ответила Джиллиан. – Так, пустяки. Но сразу после этого я выпила лишнего.

– Вы попросили мужа сесть за руль?

– Да и так было ясно, что я не в состоянии вести машину.

– Но вы могли вызвать такси.

– Могли, – подтвердила Джиллиан. – И остаться там ночевать тоже могли. Но мы этого не сделали.

Ей казалось, она действительно все позабыла, однако теперь, пока рассказывала, вспомнила очень многое. Как она, садясь в машину, старалась все-таки держаться на ногах, как Дагмар уговаривала их остаться. Маттиас успокаивал, он ведь поедет по второстепенным дорогам, там уж точно никакого контроля нет. Ее мутило, она покрутила рукоятку, стекло опустилось, и холодный ночной ветер резко ударил ей в лицо. Маттиас вел машину молча. В эту минуту она даже и представить не могла, что они когда-нибудь помирятся. Угнетала только мысль о том, каков будет разрыв.

Потом она, видимо, задремала. Когда пробудилась, ехали по узкой дороге через лес. Дорожное полотно блестело от влаги, между деревьями стелился туман. Другие машины им ни разу не повстречались. Из радиоприемника, включенного на полную громкость, несся агрессивный рок. Джиллиан нашла другую станцию, где передавали джаз, и закрыла глаза. Маттиас, не произнеся ни слова, опять переключил радио на рок. Не в это ли мгновение он потерял контроль над автомобилем? Следующее ее воспоминание – невесомость. А потом – зловещая тишина.

– Он сбил на дороге косулю, – сообщила Мануэла Бауэр.

– Это не его вина! – сказала Джиллиан и невольно залилась слезами.

– Он не должен был садиться руль, – отрезала сотрудница полиции. – Независимо от того, что вы говорили и что вы делали.

– Это моя вина… – все еще всхлипывала Джиллиан.

– К сожалению, ничем не могу вам помочь, – в голосе женщины-полицейского слышалось нетерпение, – с уголовно-правовой точки зрения вины на вас нет.

Уходя, она вручила Джиллиан памятный листок организации, оказывающей помощь жертвам преступлений, и поинтересовалась, не нуждается ли она в поддержке какого-либо рода или в услугах психолога.

Джиллиан отрицательно покачала головой:

– Об этом позаботятся мои родители. Мне вот нос нужен, это да.

И попробовала было засмеяться, но даже сама напугалась раздавшихся при этом отрывистых звуков.

Шофер такси помог Джиллиан пересесть в кресло-коляску и завез ее в подъезд, потом вернулся к машине за сумкой. Поставил ее рядом с коляской и замешкался.

– Идите, идите, – сказала ему Джиллиан. – Сейчас ко мне спустятся.

Сумку ей пришлось положить на колени, потому что одной рукой управлять коляской не получалось. На лифте она поднялась на верхний этаж. К счастью, во всем доме нет ни одного порожка. Настоящий шок – тишина в квартире.