Ночь светла - Страница 4

Отец поднялся.

– Возьми с собой хоть парочку букетов, – попросила она. – Понятия не имею, кто их все прислал.

– Зачитать тебе карточки?

Она только головой покачала:

– Так и кажется, что меня тут выставили в гробу для прощания.

После обеда позвонила мать, поблагодарила за цветы. Спросила, когда можно навестить Джиллиан.

– Лучше не надо совсем.

Ведь любое обычное, нормальное лицо напоминало ей о собственном, погубленном. И было у нее такое чувство, будто она должна принять на себя весь тот ужас, что испытывают при виде ее другие, должна утешать их своим мужественным поведением. Выносить ей удавалось лишь присутствие врачей и сестер.

Мать не стала настаивать. Сообщила, что приглядывает за квартирой, холодильник освободила, грязное белье постирала.

– Спасибо, – сказала Джиллиан, – не стоило беспокоиться. Завтра у меня операция, а потом разберемся.

И добавила, что она очень устала.

– Ну, всего тебе хорошего.

– И тебе тоже.

Попыталась заснуть, чтобы только не думать об аварии, об операции, о Маттиасе.

Ближе к вечеру отец заглянул к ней снова. Очень деловитый.

– После первой операции ты в принципе можешь отправиться домой, – объявил он. – Но целесообразнее было бы остаться в больнице до тех пор, пока ты все-таки…

– Пока я не стану похожей на человека? – перебила Джиллиан.

– Пока ты не станешь нормально ходить. Когда тебе разрешат подниматься на ноги?

– Мне вставили пластину, значит, через неделю я, по идее, уже должна пойти, – пояснила она.

– Да и вообще здесь хорошо, – продолжил отец, – почти как в отеле. Дома мы не сумеем обеспечить тебе такой уход, как здесь.

– Не надо мне никакого ухода, – сказала Джиллиан.

– Если что нужно – звони. – Отец поднялся, протянул ей руку.

– У меня есть все, что нужно. Маме привет передавай.

– Ты ее тоже пойми, – сказал отец, уже стоя в дверях.

Предоперационная полным-полна людей, облаченных в зеленое. Чтобы лучше их разглядеть, Джиллиан попыталась привстать, но не сумела. Снизу видела лица, повязки и глаза-щелочки, над ними брови, в этом ракурсе всегда очень внушительные, и забавные марлевые шапочки. Какое-то лицо склоняется к ней, глаза дружелюбные, вокруг морщинки, и звучит голос: «Как вы себя чувствуете?» Вечно один и тот же вопрос: как она себя чувствует. Она-то задает себе другие вопросы. Что от меня осталось? То, что осталось, не рана? Как же она срастется? Кто это будет – я или все-таки не я?

Не успела она дать ответ про самочувствие, как лицо уплыло вверх и сплющилось, взгляд обратился в другую сторону. Но шевелилась повязка, и Джиллиан слышала слова, стараясь их не понимать, слышала спокойно и уверенно отданные указания. И сама ощутила сосредоточенность, какое-то радостное ожидание. Почему-то ей вспомнились школьные поездки. Всем классом собирались на вокзале, один за другим присоединялись к группе. Коротко приветствовали друг друга, вообще много не болтали. Хирург что-то сказал, совсем тихо. Кто-то захихикал, но подавил смешок. Движения их пока еще казались случайными, каждый занимался чем-то своим, стараясь не попадаться другому на пути. Анестезиолог подробно объяснял Джиллиан, как намеревается действовать. Она не знала, чего ожидают от нее самой. Зеленые существа исчезали одно за другим, и на миг Джиллиан показалось, что про нее тут вообще забыли. Но одновременно ей показалось, что ее поднимают за ноги, заталкивают в черную трубу и отпускают. Она помчалась вниз, сквозь тьму, все быстрее и быстрее, мимо проносились огни, шумы вдруг зазвучали где-то рядом, звонкий удар колокола, звук голоса, протяжный до неразборчивости и отдающийся эхом. И вдруг – совсем светло. Она почувствовала, как чья-то рука мягко тронула ее плечо. И снова появилось это дружелюбное лицо. Внутри у нее все сжалось. Почувствовала, как чьи-то руки поднимают ее, и вот настоящая качка, и вот металлический стук. Над нею проносятся лампы. Дышать тяжело. Нос заложен! Значит, у нее опять есть нос.

Ночью после операции Джиллиан снились кошмары. Наутро она не вспомнила своих снов, но сохранила тревожное ощущение от каких-то ночных просторов, по которым движутся невидимые люди, друг к другу они не обращаются, но таинственным образом между собой связаны. Откроешь дверь – а за нею возникает новое пространство, отвернешься – пространство исчезнет.

Зеркала не было на том месте, где она его оставила. Врач, вошедший в палату, держал это зеркало в руке. Он еще раз подробно объяснил ей, как он действовал: извлек хрящ из реберной части и восстановил нос, взял кожный лоскут со лба и покрыл им новый нос.

– Пока что красоты никакой, – сказал он. – Вам пока трудно будет представить, как оно заживет, но, уверяю вас…

Она сказала, что хуже прежнего все равно быть не может.

– Я вами очень доволен, – заключил он.

– Почему? Я ведь ничего не делала.

– Вы вели себя мужественно.

Джиллиан казалось, что он пытается выиграть время. Она протянула руку. Врач, кивнув, положил зеркало на одеяло перед ней:

– Через три недели кожа прирастет настолько, что мы сумеем окончательно отделить ее ото лба. А через три месяца вернетесь к нам. Пока вам надо на некоторое время остаться тут. Но после второй операции вы в принципе сможете работать. Есть кому о вас позаботиться?

– Нет, – сказала Джиллиан, и тут же, повинуясь неожиданному импульсу: – То есть да, это не проблема.

Врач недоуменно пожал плечами:

– Главное – ни о чем не волнуйтесь. Все будет хорошо.

Дышать ей становилось труднее. Дотрагиваясь кончиком языка до верхней губы, она нащупывала пересохший бинт и ощущала вкус крови. Врач ушел. Она с опаской взяла в руки зеркало, лежавшее на одеяле.

После обеда позвонила отцу на работу. Наверное, рядом с ним кто-то находился – может, из мастерской, может, заказчик. Отец приглушал голос и, как она заметила, старался поскорее закончить разговор.

– Я хотел навестить тебя сегодня, – проговорил он. – Загляну ненадолго после работы.

– Лучше не надо, – сказала она в ответ.

– В самом деле? – рассеянно переспросил отец. – У тебя есть все, что нужно?

– Мне ничего не нужно, кроме покоя, – заявила Джиллиан. – Не надо меня навещать.

– Знаешь, дел по горло, – пожаловался он. – Перед отпуском все от меня чего-то хотят.

– Теперь это выглядит еще страшнее! – крикнула в трубку Джиллиан и неожиданно расплакалась.

Отец, вроде бы того и не заметив, сказал только, что такова часть лечения, ведь врач сам ему показывал снимки разных этапов курса.

– Послушай, это совсем не то, что у тебя в мастерской! Автомобиль всегда можно хоть как-то залатать.

– Много ты понимаешь, – улыбнулся отец. – У тебя все хорошо?

Она невольно рассмеялась:

– Да, у меня все хорошо.

– Заскочу к тебе на минутку сегодня вечером, – повторил он и повесил трубку.

Перспектива его прихода вгоняла Джиллиан в беспокойство. Да, можно представить, что однажды появится на свет человек с другим лицом, и этот человек – она сама. Но между нею и этой новой персоной связи так же мало, как между нею и той, кем она была до аварии. В театральном училище они то и дело примеряли на себя разные выражения лица и пробовали разные жесты, таким способом изображая и испытывая необходимые переживания. Опустишь уголки губ – и чувствуешь легкую, необъяснимую грусть; поднимешь уголки губ – и настроение тут же улучшается. Теперь, без лица, такое ей не удается. Любые чувства, будь то гнев, скорбь, успокоение – что угодно, испытать не удается. Даже чужие лица – медицинских сестер, например, или те, что в газетах, – теперь вдруг стали казаться ей искаженными или невыразительными.

Вечером отец, повесив пальто у двери, замешкался. Постоял, постоял, только потом подошел. Поглядел на нее, не произнося ни слова и крепко ухватившись за спинку кровати, затем нерешительно присел на стул рядом. Пока разговаривали, на нее не смотрел, только держал за руку. Говорил тише и неувереннее, чем во время последних своих визитов, и задержался не более чем на четверть часа.