Ночь падающих звезд. Три женщины - Страница 71

Ларс озабоченно нахмурился, но тут же лицо его просветлело.

— Значит, дети, о которых ты печешься в последнее время, — дети Герды?

— Вот именно! А в то время, пока я за ними присматриваю, провожу с ними всякие там «мероприятия», Герда без помех отдыхает у Тины. А та тем временем наслаждается жизнью в нашем с тобой обществе, оказавшись наконец в довольстве и роскоши. Вот так просто все оказалось. Мы стремились при этом ни в чем не огорчать друг друга и обрести — каждая по-своему — немного счастья.

Некоторое время Ларс, словно переваривал услышанное, затем вдруг весело расхохотался.

— Но почему ты мне сразу обо всем не рассказала? Зачем понадобилась эта история со сгоревшей квартирой и все такое прочее?

— Потому что ты просто эгоист, и тебе стало безразлично, что мне нравится, что мне нужно для жизни, для счастья. Была уверена, что ты не согласился бы на это из-за своего упрямства: не пустил бы сюда Тину, решил бы, что это какая-то хитрость, уловка с моей стороны. Поэтому не решилась рисковать.

— Ты и впрямь считаешь меня эгоистом?

Ирина кивнула.

— Ты ведь обманывал меня. Я знала, но молчала. Не могла… боялась… тебя совсем потерять. Может, и надо было дать тебе бой: плохо, когда мы, женщины, слишком потакаем вашим мужским капризам и слабостям.

Ларс встал. Явно нервничая, засунул руки в карманы.

— Пойми, для меня тоже все не так просто. Я имею в виду, что у нас нет детей… Все время видеть перед собой твое разочарованное лицо, читать в твоих глазах упрек…

— А причина в тебе, в твоем отказе пойти провериться. Тебя обследуют, и тогда все станет ясно. Может, нам придется пойти на искусственное…

Ларс согласно кивнул. Взял ее за руку.

— Почему же мы не поговорили об этом раньше? Тогда не заставили бы друг друга так много страдать.

— Наверное… — Она печально улыбнулась и поцеловала его.

Тина уселась на край колодца и подставила лицо солнцу. Хоть оно и светило, но уже чувствовалось похолодание, за которым недалеко зима, — в этом не оставляла сомнения стылая синева безоблачного неба.

Она закрыла глаза и попыталась представить себе, как сейчас в деревне, где она выросла… Кирха с маковкой колокольни, белые крестьянские домики, окна с гардинами, балконы, на которых уже вряд ли остались цветы. А там, за деревней, — темно-коричневое непаханое поле… Дальше, в лесу, — ковер из красных, золотых, желтых, бурых опавших листьев, за ним — поблекшая зелень лугов, где еще пасутся телята, которых скоро наверняка отведут к мяснику.

Тину охватила боль и печаль. Что-то тревожило ее, о чем-то неясно мечталось… Она уже шесть месяцев жила у Ирины, и они все это время отлично понимали, просто обожали друг друга. Тина отлично себя чувствовала в этом прекрасном доме. Сбылись, казалось бы, все ее заветные мечты — носила модные дорогие платья, сама зачастую водила этот роскошный «кабрио», встречалась с интересными людьми, регулярно ходила в театр, на шикарные приемы. И все же… все же что-то томило ее.

Тина, вздохнула: «Чего же мне не хватает? Вроде бы все уже есть… Да, ну а что же дальше?…» Этого она как раз и не знала.

Вдруг кто-то присел рядом с ней. Тина открыла глаза и увидела парня. Темноволосый, немного старше ее, по виду тоже студент. Ах, вот оно что! Вспомнила, что не раз мельком видела его в университетской библиотеке. Один из тех — с мягкими карими глазами, узкими ладонями, со взглядом влюбленного пуделя, в поношенных кроссовках и такой же одежде, потому что у них, парней этого типа, вечно не было денег, что, впрочем, не мешало им постоянно рассуждать о высоких материях — независимо от того, слушают их или нет. Короче говоря, это был один из тех, кто думал лишь о том, как устроить для людей лучшую жизнь на земле, сам оставаясь бедным как церковная мышь! Ужасно… Надо же, и такой подсел именно к ней.

— Привет! Меня зовут Тобиас. — И засветился ясной улыбкой.

Тина долго и молча «держала» его взгляд. Затем отозвалась:

— Таких, как ты, я всегда обходила стороной: действуют на нервы! Не успеешь оглянуться, как он напросится в сожители, сядет тебе на шею, будет лезть к тебе в постель, выдавливать твою зубную пасту с середины тюбика, носить твои носки, потому что свои вечно дырявые.

А среди ночи, эдак в полвторого он будет допивать твое последнее пиво, хотя и самой хотелось бы отвести им душу. При этом еще будет читать тебе лекции о вредности алкогольных напитков для женского организма!

Тина определенно была в ударе, сумев произнести все это на одном дыхании. Но… навязавшегося ей типа это совсем не смутило. Наоборот, он заулыбался еще шире.

— Ну раньше могло быть такое, когда ты… я имею в виду «обходила таких стороной». — Он небрежно откинулся назад, заложив руки за голову. — А как с этим сейчас?

— Сейчас? — Тина пожала плечами. — А сейчас у меня просто тяжело на душе. Какая-то тоска… Может быть, по такому, как ты — с карими глазами, преданным собачьим взглядом… Который может взять тебя за руку, погладить ее, хотя бы на минуту создать иллюзию, что любовь все-таки есть.

Тобиас уже по-настоящему смеялся. Словно стремясь утешить, обнял ее за плечи. Кто знает, может, и нет никаких иллюзий, а есть просто любовь…

Симон, Гарди и Рики уже сидели за столом помытые и в спальных халатиках, когда их отец вернулся с работы. Старшие приветствовали его «по индейскому обычаю», а Симон тут же захотел выяснить, продал ли он сегодня машину.

Когда Бернду удавалось продать машину, он получал за это комиссионные, что всегда сопровождалось опусканием в свинью-копилку, которая называлась в семье «отпускной свиньей», одной двадцатимарковой купюры. Когда копилка однажды заполнится, это будет означать, что в ней достаточно денег для отпуска и можно наконец ехать к морю, как он уже давно обещал ребятам.

С самым большим нетерпением ждал этого события Симон. С тех пор, как он с братьями благодаря Ирине побывал на Химзее и она объяснила ему, что настоящее море гораздо, гораздо больше, чем это озеро, он дни и ночи стал грезить о поездке к морю. Представлялось, что его ждут там удивительные и прекрасные приключения.

— Да, я продал машину! — заявил Бернд, достал бумажник и, улыбаясь, протянул Симону двадцатимарковую бумажку, чтобы тот опустил ее в «свинью». Затем сел за стол и вопросительно взглянул на Герду, возившуюся у плиты.

Герда за последнее время заметно изменилась. Не только физически (она была уже на восьмом месяце), а и вообще — всем своим обликом, манерой поведения. В чем-то стала совсем другой, чем была раньше: спокойней, мягче, даже притягательней. Порой глаза прямо-таки излучали свет и радость. Словом, стала напоминать ту Герду, с которой он познакомился шестнадцать лет назад. И это открытие порождало в нем и радость, и смятение, и даже страх. «Что же стряслось с ней? — терялся он в догадках. — Уж не влюбилась ли?»

Но если влюбилась, продолжал размышлять Бернд, то произошло это намного раньше: кто стал бы влюбляться в беременную женщину. А если это так, то… И тут его осенило: во-о-о-т оно что! Значит, это не он, Бернд, а кто-то другой — отец будущего ребенка! Это так сразило его, что в голове все смешалось…

Герда накрыла на стол, принесла жаркое с картофелем. Заняв свое место за столом, положила Бернду на тарелку мясо и мимоходом заметила:

— Сегодня, между прочим, фрау Мартуссен не придет и с детьми тебе придется заняться самому. Но тебе осталось совсем немного: они уже готовы отправляться в постель, осталось только зубы почистить.

Бернд кивнул и положил себе салат и картошку. Некоторое время молча жевал. Затем открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же захлопнул его и безмолвно продолжил трапезу. А когда заглянул наконец своей жене прямо в глаза, то был поражен: она улыбалась ему спокойно, приветливо и нежно-нежно…

Черт побери! Здесь же явно что-то не так… Эта улыбка. Да, она явно предназначалась не для него. А это ее постоянно веселое настроение. Да, она изменяет ему! Ну, конечно! У Бернда отпали последние сомнения: у нее — любовник! Сделав такое потрясающее открытие, Бернд даже уронил вилку, вскочил и, громко хлопнув дверью, бросился из кухни.