Ночь которая умирает (сборник) - Страница 45

Итак, поэт характеризовал воду прилагательным «стремительная» и глаголом «пролиться». Падение дождя подразумевает точку старта. Где же эта точка старта, как не в облаке или туче. К сожалению, по формальным признакам ни одно из йих в наше прокрустово ложе не укладывается. Поэт делает обобщение и называет эту точку старта — небеса.

— Если он это сделал, — продолжил Бурдон с внезапным оживлением, — если он сделал это, то я могу утверждать, что, поместив это слово в конце стихотворной строки, он использовал окончание са в качестве рифмы. Вы улыбаетесь? Считаете мое утверждение безосновательным? Однако я готов поставить на кон все свое состояние, что писатель, сочиняющий сонет, где упоминается о небесах, использовал это слово для рифмы, если только он не неисправимый оригинал. Слог са обладает необходимой звучностью, которую поэт обязан применить, когда представляется возможность.

Снова интуиция, скажете вы. Подкрепим ее материальными доказательствами. Третья строка второго катрена выглядит следующим образом:

Образ смерти всегда ассоциируется с ее приходом — она крайне редко отступает — и с главным символом ее функции: косой. Следовательно, не будет преувеличением предположить, что эта строка выглядит так:

Порассуждаем дальше. У смерти осечек не бывает, ее коса разит наповал, она выкована из отличного металла и так наточена, что ее лезвие просто обязано сверкать. Я бы назвал смерть безразличной, но поэт мыслит иначе — его смерть свирепа, хотя он наделяет свирепостью — его право — ее рабочий инструмент.

Поэтому я утверждаю, что вторая рифма катренов са. Давайте поищем еще одно рифмующееся слово. Где оно? Думаю, ответ возникнет немедленно, если мысленно представить картину, открывающуюся нам. У нас есть дождь и вода. Пролившийся стремительный дождь оказался на земле и траве в виде дождевых капель. Синоним таких капель — роса, точно вписывающаяся в формальную схему:

Правила сложения сонета полностью соблюдены. Впишем рифму са и во вторую строку второго катрена.

Продолжим порхание среди цветов. Столь игривый способ позволяет быстрее проникнуть в дух сонета, который в свою очередь становится верным подспорьем для приведения в порядок материальной яви и мелких деталей, образующих вечный сплав мысли и формы.

Однако истинная мысль еще не ясна. Очевидно, В, алетт сочинял сонет не ради того, чтобы сокрушаться по поводу судьбы дождя. Дождь — символ, подлежащий разъяснению в терцетах. Сосредоточим наше внимание на первом из них.

В третьей строке глаз останавливается на незамысловатом словечке /, которое в сочетании со смертью, уже упоминавшейся в сонете, и в обрамлении щерит /. жерноба у/боб устанавливается однозначно — череп.

У нас собралась прелюбопытнейшая коллекция слов: смерть, череп, душа. С их помощью можно попытаться полностью или частично восстановить второй терцет. Валетт был человеком верующим и не сомневался, что душа после смерти ее владельца воссоединяется с богом или богами. Боги, как известно, обитают в горних сферах, и душе, чтобы добраться до них, следует стремиться вверх. Поэтому я считаю себя вправе вписать в готовую формальную схему:

Не требуется особого воображения, чтобы воссоздать строку полностью:

Сей заупокойный мотив позволяет заняться предпоследней строкой сонета. Последнее слово — гробов, а два предпоследних — под крышками. Истинность такого толкования подтверждается синтаксисом и каркасом слов. Заодно мы уточнили расположение рифм в терцетах:

Идем дальше. Что может лежать в гро6y? Мертвое тело, труп. Но мы имеем дело с поэтическим произведением писателя-классика, у которого просто рука не поднимется писать столь низким «штилем». Менар, назовите мне антоним слова душа в данном контексте.

— Плоть!

— Совершенно справедливо. Что происходит с плотью в гробу? Она разлагается, становится прахом, возвращается в землю. Думаю, не ошибусь, если скажу, что поэт, прибегнув к высокому стилю, записал здесь: истлеет плоть. По правилам сложения сонета последние его строки самые сильные по мысли и образности, а потому следует предположить, что истлеет стоит в повелительном наклонении. Такая конструкция фразы и двоеточие перед ней требуют формообразующего пускай. И вот две полные строки перед нами:

Теперь перейдем к более методичной работе, идя от строфы к строфе. Коль поэт упоминает о плоти и душе, не может быть, чтобы он не вспомнил о едином целом, состоящем из этих двух компонентов, а именно: о человеке. Поищем подходящую группу значков. У нас таких групп f не одна, а целых три! В первой и четвертой строках катрена и в первой строке второго терцета. Если мы правы, то в первой строке этого катрена человек — подлежащее, за которым следует сказуемое — f т. Нетрудно догадаться, что Валетт написал человек живет. Если в первой строке человек живет, а в третьей умирает, вопрос где человек? в четвертой строке вполне закономерен. Итак мы получили:

Теперь перейдем ко второму терцету. В первой строке содержится утверждение: человек в I» и ш /» правПо конструкции фразы предпоследним словом должно быть существительное в предложном падеже из-за наличия предлога б. Неисповедимы пути автора! Как ни парадоксально, приходится допустить, что человек прав 6 ошибке! Тогда /»й- будет притяжательным местоимением своей. Мы почти полностью восстановили текст последнего терцета:

Размер сонета — шестистопный ямб — подсказывает нам, что три первых слова должны составить три слога. Первое — А или И — на выбор. Третье, безусловно, усилительная частица же. Не требуется быть семи пядей во лбу, чтобы заполнить пустоты.

Запищем все, что нам известно:

— Вы не устали? Нет? Тогда посмотрим, что нам дает пунктуация. Она — важнейшая часть композиции и в построенном по строгим законам сонете позволяет выявить несколько важных элементов. Посмотрите на третьи строки обоих катренов. Они начинаются с группы, перед которой стоит запятая. В обоих случаях мы имеем дело со сложносочиненным предложением, где первая часть противопоставляется второй. В таком варианте мы можем без особых сомнений поставить союз но.

Теперь обратите внимание на две группы значков… — .: в четвертых строках катренов. Неужели будет излишне смелым предположить, что последующие двоеточие и вопрос означают некое доверительное обращение к собеседнику? Какое бы слово вы поставили на месте Валетта?

— Минуточку… Ну, конечно, скажи.

— Замечательно. Вы начинаете мыслить, как мой покойный друг. Вспомните, что я говорил вам о сонете, и вы, Менар, поймете, что такое обращение открывает перед нами новые возможности. О чем говорится в последнем терцете? Об эфемерности существования! Все исчезает, материальных следов почти не остается. Но не исчезает бессмертная, по мнению Валетта, душа. Эта мысль позволяет нам без особых трудностей восстановить первый катрен. На вопрос теперь скажи: где дождь? ответ напрашивается сам собой: Ищи его, лови… Дождь прошел, следы его исчезли. Почему? Вода испарилась — высохла роса. Предоставляю вам возможность восстановить первую половину третьей строки.