Ночь и вся жизнь - Страница 5

— Вот сволочь! — ругнулся Вельтман. — Видел же… Влепить бы ему по скатам…

Они прождали еще с полчаса, пока вновь услышали чихающее урчание изработавшегося мотора. Старший лейтенант достал пистолет и опять шагнул на середину дороги.

Трехтонка с дребезжащим ведром под правым бортом, сбавляя скорость, сдала к кювету, остановилась. Двигатель железно клацал плохо подтянутыми клапанами, треск вылетал из прогоревшего глушителя. В окно высунулось круглое девичье лицо.

— Пострелять запотел? — сердито спросила шоферша у Вельтмана. — Так на передовую иди. Чего с пистолетом по тылам гуляешь? Баб пугать?

— Ты меня не учи, куда идти, — крикнул Вельтман, пряча пистолет в кобуру. — Ну-ка, выключи мотор, поговорим.

— Потом не заведешь, он с норовом… Говори, чего надо? Подкинуть? Куда? — миролюбивей спросила шоферша. Она сняла ушанку, утерла лоб.

— В сторону Бортнякова едешь? — спросил Вельтман.

— Допустим.

— Автобатовская? Из хозяйства Крайнюкова?

— Тебе-то куда надо? — уклончиво ответила она.

— Хозяйство Манурова знаешь?

— Господи, я-то думала действительно человек на передовую спешит, аж пистолетом размахивает! А он — к Манурову, — засмеялась она, влажно блеснув зубами. — Я им мешкотару везу. Залезай, мягко будет, как на перине.

— Садитесь в кабину. — Вельтман повернулся к Гурилеву.

— Это еще кто? — Шоферша строго посмотрела на штатского Гурилева.

— Пассажир. В Бортняково человек едет, по службе… Тебя как звать? — спросил Вельтман.

— Ефрейтор Качина.

— Сперва раненых подберем, ефрейтор.

— Какие еще раненые? Ты мне, старший лейтенант, не придумывай работенки. У меня своя есть. Мне было сказано: в Росточино и обратно, на одной ноге.

— Эшелон разбомбило, Качина…

— Это где?

— Недалеко.

— Проехать туда можно? Не по шпалам же…

— Это уж твоя забота… Поехали. — Опершись сапогом о скат и ухватившись здоровой рукой за высокий борт, Вельтман пытался влезть в кузов. Но мешала рука на перевязи.

— Садитесь вы в кабину, — сказал Гурилев.

— Ладно, — с досадой ответил Вельтман. — Вы уж извините, — снял он ногу со ската. — Взберетесь?

— Да-да, не беспокойтесь. — Гурилев влез в кузов и удобно устроился на пустых мешках…

Шоферша, щурясь, прощупывала взглядом темень, угадывая заезженные до рытвин колеи. Машину сносило то влево, то вправо, круто выворачивая баранку, девушка склонилась к Вельтману, и он близко видел скуластый с ровным маленьким носом профиль, слышал теплое дыхание и сладостно томящий запах женского пота, ощущал ее крепкую ногу под диагоналевой юбкой.

— Как тебя зовут, Качина?

— Сказала ведь.

— Имя?

— Нинка.

— Давно воюешь?

— Два года… Да разве это воюешь? То мешки вожу, то бочки от лярда, то сено, то крупу. Сам у Манурова служишь, знаешь, что у продслужбы за война. Мы из автобата вам приданы… Хотела в снайперы, а очутилась тут.

— И тут кому-то нужно.

— Слыхала уж… Зараза, а не машина, выбивает вторую, — ругнулась Качина, дергая ручку переключения скоростей, в коробке, срываясь, лязгали шестерни. — Ты-то хоть повоевал или тоже все время в интендантах? С рукой-то что?

— Повоевал…

Обогнув низину, Нина, ни разу не засев, каким-то особым шоферским чутьем вывела машину почти к железнодорожной колее.

— Без нас обошлось, — выходя, показал Вельтман на насыпь.

Там в сторону Росточина медленно двигался их состав, подталкиваемый сзади двумя паровозами «ФД», тянувшими за собой длинный санитарный эшелон.

— Повезло им… Не замерзли? — спросил старший лейтенант Гурилева, стоявшего в кузове.

— Терпимо. — Гурилев пошевелил в карманах пальто окоченевшими пальцами.

— Поехали, что ли? — позвала Качина. В ватнике и кирзовых сапогах, бедрастая, рядом с высоким Вельтманом она казалась Гурилеву сверху совсем коротышкой. Ветер шевелил ее светлые волосы, привычным движением пальцев она убирала их-за уши. И хотя было темно, Гурилев видел, что девушка сбоку осторожно разглядывала Вельтмана…

В Бортняково они добрались к семи утра. День начинался гнилым серым рассветом, тускло нависли тучи, по всему небу в один цвет размазанные сырым ветром.

Городок был побит и еще не убран, уцелевшие одноэтажные домики жались друг к другу, словно отстраняясь от воронок и закопченных печей, оставшихся от таких же домиков…

Остановились на базарной площади, где торчало несколько телег.

— Прибыли, — сказал Вельтман. — Куда же вы теперь? — спросил Гурилева.

— В райисполком. А вам еще далеко?

— Далеко, — ответил Вельтман, и Гурилеву показалось, будто старший лейтенант произнес это весело, довольный, что остается вдвоем с шофершей и что ехать им теперь вместе еще много верст…

Райисполком Гурилев отыскал на главной улице в кирпичном бараке бывшей пожарной части. Девушка-секретарша сидела за старым «Ундервудом», била одним пальцем по клавишам, что-то печатала на обратной стороне голубоватой тетрадной обложки. «Ундервуд» металлически щелкал, в нем откликались какие-то звоночки, когда каретка со скрежетом двигалась к краю.

Гурилев объяснил, кто он и зачем приехал.

— Председатель в Кобыляковке, там старосту поймали, судят, — ответила девушка. — Есть товарищ Маринич, он сейчас по всем вопросам, в конце коридора дверь, там мелом написано…

Дверь эта с надписью, заново навешенная, из тонкой фанеры, была приоткрыта, за нею шумно спорили:

«Ты, Анциферов, на меня не кричи, я ведь тоже не хрипуном родился». — «Я не кричу, я пытаюсь тебе втолковать. У меня огромный куст — восемь сел, и все разбросаны. Не возить же из каждого отдельно в райцентр. Ты прикинь расстояние! И за год не управлюсь. Да еще гужом. Были бы автомашины — другое дело. Скот вот-вот поступит. Чем кормить? С нас с тобой шкуру спустят! В общем организовывай временный приемный пункт в каком-нибудь удобном селе. А оттуда уже все будем вывозить сюда». — «А где я тебе штат наберу? Бухгалтера, кассира, кладовщика, таксировщика? Нет людей, понимаешь? У меня самого здесь одной задницей на двух стульях сидят. Три дня, как немцев выбили, а ты хочешь, чтоб как до войны было». — «Во! Три дня! В самый раз мне и пошуровать по селам…»

Гурилев не стал дожидаться окончания разговора, постучался и сразу же вошел. В комнатенке, где едва умещался маленький стол, на табуретках сидели двое. Тот, что за столом, видимо, Маринич, пожилой, с бритым черепом, вскинул на Гурилева голубые, как после хорошего сна, ясные глаза. Второй, сидевший спиной к двери, и был, как понял Гурилев, Анциферовым. Он повернул немолодое морщинистое лицо, осветленное платиново-седой шевелюрой, чуть тронутой никотиновой желтизной. Глаза его метнулись по всей фигуре Гурилева, только сейчас заметившего, что драповое пальто его в крупяной пыли, в ворсинках от мешков.

— Вы к кому, товарищ? — спросил Маринич.

— Вероятно, к вам. — Гурилев достал документы.

Бумаги Маринич прочитал одним взглядом, вскочил, подал Гурилеву свой табурет:

— Садитесь, садитесь… Устали с дороги… Вас сам господь послал, спасибо ему, хоть и нет его, — засмеялся Маринич и уже радостно Анциферову: — Какого главбуха заимели! С двадцатого года стаж!

— Видишь, а ты хныкал, — улыбнулся Анциферов, протянул Гурилеву руку, представился.

Гурилев тоже назвался, ощущая жесткое, жилистое пожатие горячей ладони.

— К сожалению, вы к нам временно? Так, Антон Борисович? — спросил Маринич.

— Наверное, — ответил Гурилев, надеясь, что это действительно так.

— И то спасибо, зашились мы, людей не хватает. У меня главбухом девчонка сидит, перед войной кончила курсы счетоводов. — Маринич повернулся к Анциферову. — Теперь могу уступить ее тебе, пусть сидит там, пока не управишься.

— Я не собираюсь детские ясли организовывать, Маринич, — вскочил Анциферов. — Мне нужен кустовой пункт по заготовке кормов. — Из-за худобы он казался высоким, суконный френч делал его стройным. Синие диагоналевые галифе старого покроя обвисли на длинных ногах, крепко стоявших в добротных яловых сапогах. — Он мне нужен, — указал тонким пальцем на Гурилева. — Выгадывать ты любишь, Маринич. Ну о чем мы спорим?