Ночь человека - Страница 31

– Ага, проверим щас, — мент опять нажал кнопку на рации и просипел: — Ало! Яна, пробей у себя там — Стамин, шо за птыця?

Рация прошипела и выдала какой-то непонятный грюк. Но мент, прижимавший её к уху, понял больше меня. Он огляделся и, увидев подкатывающий воронок, сказал:

– Ну шо, гражданин Стамин, довыё…? Шож вы, пьяный ходите, а ещё родину не любите? — милиционер прямо сиял.

– Я не пьяный! — уже совсем теряя терпение, прорычал я.

– Ага! Ещё и оскорбление при исполнении. Обвинили в брехне, — мент сиял. — Ну шо, добро пожаловать домой! Теперь твой дом на нарах, умник!

Набежавшая из воронка братия скрутила меня в момент. Впрочем, мне и самому стало интересно, что же происходит. И я поплыл по волнам.

Дорога на узеньком поперечном сидении в курятнике воронка прошла на удивление безвредно и уже через пятнадцать минут меня выволокли для дальнейшего действа. Я находился во дворе какого-то пенитенциарного заведения. Судя по зарешеченным окнам до самого пятого этажа и общей бодрой обстановке. Меня моментально препроводили в очень скромный кабинетик и усадили на плотно принайтованную к полу табуретку. Через мгновение в кабинет вошел старый знакомый — бледноглазый функционер из Министерства.

– Я и не сомневался, Стамин, что мы с вами скоро встретимся в совсем других условиях. Ох, предупреждал я вас. Вот видите. Сначала вы в своей работе интересы родины не блюдете, потом пьяный у режимного объекта шляетесь, — без всяких вступлений начал он.

– Во-первых, я не пьяный, а во-вто… — начал оправдываться я.

– Нам лучше знать, пьяный вы или нет, а что во-вторых? — перебил меня чиновник.

– А во-вторых, я просто домой шел.

– У предателей нет дома в нашей стране, — сказал белоглазый и даже раздулся, гордясь своей патетикой.

– Вы можете предъявить мне какие-нибудь обвинения или объяснить причину моего задержания?

– Тридцать шесть часов до выяснения мы вас подержим. А выясним, сообщим. Пока обвинения — попытка проникновения на режимный объект с целью похищения секретов страны, оскорбление при исполнении и общая невосторженность мышления. Идите, вас проводят в камеру.

– В какую камеру? — не понял я. Вернее, не захотел понять.

– Камеру предварительной санации национального самосознания! — заключил собеседник и покинул кабинет.

Ему на смену пришел прапорщик внутренних войск и скомандовал на выход. Сразу сработал давний жизненный опыт. Ещё с армии. У прапорщика галстук всегда засален на узле. Весь зеленый, а на узле почти черный от шейного жира. У младших офицеров галстук засален меньше, но жирные пятна на штанах. И так далее. Эти реминисценции сопровождали меня вплоть до той самой камеры. Но войти в неё не привелось. Прапорщика остановил какой-то капитан. В штанах. Оказалось, есть еще один человек, желающий допросить меня.

Ждал меня, как оказалось, Дуганов. Мне почему-то сразу полегчало от того, что я встретил этого человека, пока ещё не зная, почему.

– Ну что же вы, Стамин, я же предупреждал вас, не рискуйте. Эти деятели из Министерства, ой, какие шустрые. Жаль видеть вас здесь, — Дуганов жестом пригласил меня сесть на стул. Не привинченный, хоть кабинет и напоминал мне предыдущий.

– Я думаю, вы не должны сильно беспокоиться. Они подержат вас и отпустят. Это вроде промывки мозгов. А вы что, так сильно своими работами дорожите, что они на вас взъелись? — Дуганов старался поддержать меня.

– Да мне сейчас на них глубоко плевать. На мои жалкие достижения в этой работе.

– Ну, конечно, в жизни человека иногда наступает момент, когда он понимает, что его предназначение в этом мире другое. У вас тоже так? Переоценка ценностей? — Дуганов что-то черкал в блокноте, задавая свои колющие вопросы. — А не жалко от своего отказываться? Наши идеи — наши дети.

– Да, моменты наступают, — брякнул я глупость. — Но могу признаться, что в этом мире я ничего не переоценил.

– Да? — удивился Дуганов. — Странно вы изъясняетесь. Как будто вам неважна ваша жизнь. Как будто миров хватит на каждого. Мы все в одном живем!

– Ну… да, конечно — каждый в своем, — я понимал, насколько странна эта дискуссия в тюрьме.

– Ну, конечно-конечно, каждый живет в своем внутреннем мире, и он недоступен другим. Это не совсем правильный путь, как мне кажется, — Дуганов почему-то не хотел покидать этот странный, схоластический спор. — А потом в один момент ты понимаешь, что жизнь внутри своего мира — бред. Что жизнь и имеет смысл, когда мир один не только для тебя, но и для тех, кто тебе дорог. Когда понимаешь себя, не как субъект собственных исканий, а себя — как открытую систему. Нужного кому-то, делающего что-то важное для многих.

– Неужели простого следака из уголовки мучают такие мысли? — удивился я.

– Ну что ты поделаешь! — засмеялся Дуганов. — Любой, просидевший в кутузке более одной минуты, начинает ботать по фене. Зачем такие примитивные штампы? Считайте, я просто пришел вас проведать. Тем более, что с этой конторой я не пересекаюсь. У каждого свое поле для игры. Мое — выше.

– Куда уж выше? — сыронизировал я.

– Ну, кто знает до конца, за кого он играет? — Дуганов тихо улыбнулся. — Сегодня мы спорим в кутузке, а завтра будем мир изменять. Думая, что к лучшему. Каждый на своем поле.

Помолчав секунду, он продолжил:

– Я собственно вот почему, Бланк погиб этой ночью.

– Как этой ночью? — я все ещё жил линейным временем.

– Автокатастрофа. Выскочил в темноте на трассу, а там трак. Ну, в общем… Он, наверное, даже не успел понять. Так мы с вами ничего узнать и не смогли. Да и не надо. Дело какое-то нудное и неприятное. А вам — скорейшего возвращения!

– Куда возвращения? — не понял я.

– Ну как куда? Туда, откуда вы пришли! — Дуганов недоуменно посмотрел на меня.

– Вы о чем? — я не отставал. — Куда я должен возвратиться?

– По-моему, на вас сильно подействовало задержание, — засмеялся Дуганов, — конечно на свободу! Вы представить не можете, как вам полегчает, когда вы действительно попадете на свободу!

– А что там, на свободе?

– Вас ждут на свободе, — Дуганов быстро вышел из кабинета.

Да кто там меня ждет? На ЭТОЙ свободе. Или о чем он?

На этот раз процедура препровождения в камеру прапорщику удалась. Из распахнутой, безнадежного вида зеленой двери пахнУло. Это был запах немытых человеческих тел, тайно выкуренной махорки, плохого сварения желудка, страха и злобы. Камера.

– О, пополнение, — прогудело из темноты.

Камера была тесна, но несмотря на это, на установленных в три яруса железных кроватях умещалось не менее двадцати человек. Посреди стоял облупленный стол. Боком к столу — худощавый человек в спортивном костюме. Он сидел, откинув голову назад, закрыв глаза и слушал внимательно, как другой, сидящий рядом на койке, читал ему газету.

– Здравствуйте, — безадресно произнес я.

На мое приветствие отозвался только один слабый голос из темноты коечных джунглей.

– Здоров, земеля, — потом совсем тихо, — ты Сапе представься…

– Кому Сапа, а кому и Станислав Иванович! — рявкнул тот, за столом. — Это вам, уркам, погоняло привычно, а тут человек интеллигентный пришел! Ученый, пала! А они не вам чета.

– Очень приятно, Станислав Иванович, меня зовут Стамин, я тут не надолго. Не побеспокою.

Вся камера ржала минут пятнадцать. Утерев слезы, Сапа объяснил:

– Тут все навечно! Вход рупь, выход сто! Так что не смеши пацанов. И не парь, что не виноват! Мне про тебя все известно. Страну обокрал? Все вы, интеллигенты вонючие, одно и то же норовите. Народу жить не даете.

Я не стал вдаваться в сложные аллюзии пахана, а попытался перевести разговор в другое русло.

– Где есть место свободное? — обращаясь в пространство, спросил я.

– Книжек мало читал, Стиляга? — промычал Сапа, — Стиляга теперь тебя зовут. Так вот. В книжках про таких, как ты, написано — «твое место у параши!». Там и ищи.