Нобелевская премия - Страница 16

– А я и не знала, что у вас есть сестра, – ответила Эйми. Это озадачило её совершенно справедливо, поскольку у Ганса-Улофа действительно не было сестры.

– Это, эм-м, двоюродная сестра. Мы с ней не особенно дружны и практически не контактируем, – он откашлялся. – Но она настаивает на том, чтобы вести домашнее хозяйство, пока она здесь. Я не осмеливаюсь ей перечить, иначе она будет совсем невыносимой. Поэтому я хотел бы вас попросить не приходить в следующие два месяца. Несмотря на это, я заплачу вам пятьдесят процентов вашей зарплаты в качестве возмещения за простой, само собой разумеется, – поспешил он добавить.

На другом конце провода послышался крайне недовольный вздох.

– Не подумайте, что я такая корыстная, но ведь я не могу на следующие два месяца вдвое уменьшить моё отопление и квартплату тоже не могу уполовинить. И двое моих мальчишек как ели, так и будут есть все больше с каждым днём.

– Да, я уже понял. Как вы относитесь к семидесяти процентам?

В конце концов они сошлись на восьмидесяти процентах, чем Ганс-Улоф был доволен. Он пошел бы и на полное сохранение жалованья, а торговался только ради пущей достоверности. И Эйми тоже осталась довольна, это он знал точно.

Уладив таким образом всё, что можно было уладить, он каждое утро ездил в институт и держал себя так, будто ничего не случилось. Он целиком отдавался своей работе, а в обычных разговорах следил за тем, чтобы не выдать волнение, здоровался с коллегами, которые ему встречались, и старался быть в курсе всех научных публикаций и текущих событий. Вечерами он заканчивал работу вовремя, быстро покупал в супермаркете по пути самое необходимое и спешил домой к телефону. Иногда они звонили, и он мог поговорить с Кристиной, иногда аппарат молчал, и он напрасно ждал до поздней ночи.

Время от времени звонил кто-нибудь из её класса, или учительница, или мать одного из детей, чтобы справиться, как дела у Кристины. Она всё ещё висит на волоске, неизменно отвечал Ганс-Улоф. Нельзя ли позвонить ей хотя бы по телефону, приставали особенно её одноклассники.

– К сожалению, пока нельзя, – отвечал он на это, не пускаясь в объяснения.

В институте никто ничего не заподозрил. Никто, кроме Боссе Нордина, который перехватил его на парковочной площадке через два дня после голосования.

– А ведь мы договаривались вчера вечером сходить выпить.

– Что? – Ганс-Улоф вздрогнул и тут же вспомнил об этом. – Ах да, верно. Мне очень жаль, я… Я совсем забыл.

Это была истинная правда.

– В самом деле? – не унимался Боссе. – Или ты меня избегаешь?

Ганс-Улоф удивлённо раскрыл глаза:

– Я? С чего это? Как ты мог подумать… С какой стати мне тебя избегать?

– Может, потому что ты удивлён.

– Я? – Ганс-Улоф уставился на человека, которого долгое время считал своим другом. Он понял, что Боссе хотел оправдаться перед ним за своё голосование. – Ну да, если честно… так, как ты высказывался о Софии Эрнандес Круз до этого…

– Видишь ли, я должен тебе объяснить, – кивнул Боссе и взял его под руку, совершенно неожиданным жестом доверительности. – Но вначале я должен спросить тебя кое о чём.

– Да?

– Ты взял деньги?

Ганс-Улоф вздрогнул.

– Разумеется, нет! Я же тебе говорил.

– Они не предложили тебе ещё раз? Большую сумму?

– Нет.

Это его, кажется, озадачило.

– Да? Странно, – сказал он, наморщив лоб. – И ты тем не менее проголосовал за Эрнандес Круз, просто так?

– Не буду же я менять своё мнение только потому, что ко мне заявится сумасшедший с чемоданом денег, – ответил Ганс-Улоф с особым удовлетворением, чтобы хоть разок для разнообразия обойтись без лжи.

Боссе со вздохом покачал головой.

– Это я виноват.

– Виноват? В чём?

– Что они приставали к тебе. Или, скажем так, из-за меня всё началось. Меня спросили, кто за кого предположительно будет голосовать, и я просто сказал, что знал.

Ганс-Улоф почувствовал, как в нём поднимается волна возмущения.

– Но ты не имел права этого делать!

– Ганс-Улоф…

– И кому? Кому ты это сказал?

Боссе поднял руку.

– Погоди. Сейчас я всё объясню. Знаешь, как я вижу эту ситуацию? Как было когда-то в школе. Когда нам было по шестнадцать-семнадцать лет, по всему классу проходила демаркационная линия, она разделяла посвященных и наивных. У одних уже был секс, у других нет. Более того, они даже не знали, что творится по другую сторону линии. Некоторые даже вообще не знали, что секс существует.

Ганс-Улоф почувствовал себя неуютно. По делению Боссе он однозначно оказался бы в числе последних. Первый секс у него состоялся с его собственной женой, и с тех пор как она погибла, секс снова исчез из его жизни.

– Я не вижу, какая здесь связь.

Боссе взял Ганса-Улофа за плечи и повернулся вместе с ним так, что перед ними оказалась вся парковочная площадка.

– Ты ведь знаешь машины своих коллег или нет? Знаешь, кто ездит вон на том «мерседесе»?

– Да. Ульрик.

– А чей новенький зелёный «вольво» вон там, с кожаными сиденьями и прочим шиком?

– Бьёрна, да?

– Правильно. А вон та ржавая развалюха, которая несколько веков назад, возможно, и была «фиатом»?

– Ларса.

– Хорошо. А теперь вспомни, кто во время голосования поднял руку за Софию Эрнандес Круз, и посмотри, на каких машинах они ездят.

Ганс-Улоф сделал так, как ему было предложено. С таким чувством, будто у него под ногами разверзается земля, он понял, что, за исключением Мариты Аллинг и его, практически все, кто голосовал за Софию Эрнандес Круз, ездят на дорогих новых автомобилях.

– Это неправда, – вырвалось у него.

– Это правда, – сказал Боссе Нордин. – Ты сам это знаешь. На заработки учёного такие машины позволить себе нельзя.

Гансу-Улофу вдруг стало трудно дышать.

– Они что, взяточники? Все?

– Добро пожаловать в действительность. Добро пожаловать в клуб посвященных.

– Но… Боссе, как это может быть? А ты? Твои биржевые советы? Что, всё враньё?

– Тщетные попытки вернуть себе независимость.

Ганс-Улоф почувствовал потребность сесть. Нет, лучше всего лечь. Он пошарил по карманам в поисках таблеток, но они были далеко, в ящике письменного стола.

– И как давно уже это длится?

– Годы, – просветил его клеточный физиолог. – Позволь мне не считать, сколько именно.

– Но как же так? Я имею в виду… Деньги ведь не всё. Ведь мы ученые, Боссе, я тебя умоляю. Как же так?

– Начиналось это безобидно. Такие вещи всегда начинаются вполне безобидно, знаешь? Они прощупывают тебя, промеряют, как далеко ты готов зайти, манят тебя через один порог, потом через другой. Сперва это приглашение сделать доклад, это не вызывает никаких подозрений, абсолютно корректно. Разве что номер в отеле немного роскошнее, чем обычно, и билет на самолёт первого, а не бизнес-класса, но такое ведь нетрудно вытерпеть, не так ли? В какой-то момент ты вдруг уже и главный докладчик, удивляешься, но тоже сносишь. Гонорар за доклад такой, что перехватывает дыхание, а вечером ты случайно разговариваешь с налоговым адвокатом, который вроде как неосторожно выбалтывает тебе секрет, что надо быть идиотом, чтобы постоянно помнить о налогах. И на следующий день устроители предлагают тебе большую часть гонорара выплатить наличными и без квитанции, инвестировать гонорар в Люксембург или Гибралтар, в некоторые фонды и акции и так далее, и ты киваешь и говоришь «да», и у тебя возникает чувство, что, наконец, и ты вошёл в узкий круг, что ты один из тех, кто знает, как стать хозяином жизни…

Ганс-Улоф отказывался верить своим ушам.

– И потом?

– Долгое время все шло хорошо. И не причиняло неудобства. Время от времени надо было написать любезный отзыв, о'кей, но банковский счёт в Швейцарии растёт, разве плохо? Требуется маленькая доверительная информация в своём кругу? Плевать на предписания, если следующий доклад состоится в Таиланде. – Боссе замолк, задумчиво кивая. – Всё это детская игра, естественно. В принципе, мне с самого начала было ясно, что это их долгосрочная программа – купить Нобелевскую премию.