Нобелевская премия - Страница 102
Я позвонил и встал так, чтобы в дверной глазок был виден главным образом букет.
Быстрые шаги за дверью. Кто-то загремел трубкой домофона, и потом дверь открылась.
– Ты? – воскликнула Биргитта. У неё были заплаканные глаза, а море цветов в моих руках она не удостоила даже взгляда. – Даже жуть берёт: я только что о тебе думала.
– О, – сказал я озадаченно. – Хорошо.
– Ничего хорошего, – сердито засопела она. – Это всё ужасно. – Она схватила меня за рукав. – Входи.
Я с готовностью дал ей втащить себя через порог. На ней были только колготки и застиранная рубашка, которая была ей велика. Закрыть дверь квартиры она предоставила мне. Чем она так расстроена? Беременна, что ли?
Или у неё оказался положительный тест на СПИД? Или проблемы с её бывшим мужем?
– Вот, – сказал я, догнав её и протянув цветы. – Это тебе.
Она скривилась.
– Красиво. – Это прозвучало как: Ещё и это. – Поставь их куда-нибудь.
Ввиду того факта, что я купил ей приблизительно вдвое больше цветов, чем в общей сложности всем остальным женщинам за всю свою жизнь, я был несколько обескуражен тем, что должен ещё и сам с ними возиться. Я нашёл под раковиной вазу, в которую букет еле поместился, наполнил её водой и отнёс всю эту икебану в гостиную, где Биргитта сидела на диване, завернувшись в одеяло, среди кучи исплаканных носовых платков.
– Ну вот, – сказал я и сел в кресло напротив неё, – что случилось?
Она натянула одеяло до подбородка.
– Я не рассказывала тебе, что мне пришлось в своём классе четыре недели назад взять на себя и шведский язык?
Я кивнул.
– Из-за того, что коллега ушла в родовой отпуск. Ты говорила.
– Да? Я уже не помню. Так вот, эта корова… Извини, но я другого слова просто не подберу. Она практически всю работу свалила на меня. За весь учебный год она не проверила ни одного сочинения, можешь себе представить? И всё теперь должна делать я. – Она протянула руку за новым носовым платком и высморкалась. – Извини, что я тебе тут плачусь. Это не из-за работы, знаешь. Это оттого, что в этой стопке были и сочинения Кристины. Вначале я себе говорила: пусть лежат до конца или вообще не буду проверять. По крайней мере, до тех пор, пока не узнаю, что с ней… – Она засопела. – Вчера я смотрела нобелевский праздник. Обычно я не смотрю. Но когда я увидела эту испанку, я уже не могла не смотреть; и я достала тетрадку Кристины и прочитала, ну и всё-таки проверила. То есть там нет ничего особенного, два описания картин, большинство детей находит это скучным… Но тут я стала о ней думать: как она там, что сейчас делает, да жива ли вообще…
Я поднял руку.
– Погоди. Дай мне сперва сказать.
И я во всех подробностях рассказал ей, что произошло. Когда я закончил, Биргитта сидела соляным столбом, с глазами как блюдца.
– Как подло, – прошептала она. – Просто… подло. Невероятно. Даже не знаю, кто из вас двоих хуже…
– Как бы то ни было, – вклинился я в её паузу, – по-прежнему неясно, где Кристина. Я думаю, полиция могла бы её обнаружить по тому, что она снимает деньги со счёта по своей сберкнижке. Завтра я собираюсь… – Странное выражение на лице Биргитты заставило меня прерваться. – Что?
– Кажется, я знаю, – воскликнула она, – я знаю, где она может быть.
Она вскочила, подбежала к своему письменному столу, взяла одну из тетрадок, которые там лежали, и принесла её мне.
– Вот сочинения Кристины. – Она полистала, ища нужное место. Тетрадь была толстая, рассчитанная, возможно, года на два. – Полгода назад она написала сочинение, которое ты должен прочитать. Задание было написать про какого-нибудь члена семьи. – Она протянула мне раскрытую на нужном месте тетрадь.
Сочинение было датировано маем и называлось «Моя бабушка».
Моя бабушка живёт в Виммерби, в красивом маленьком домике. Она мать моего отца, но он о ней совсем не заботится. Мы навещаем ее не чаще, чем раз в год. Мой отец говорит, что это не имеет смысла, потому что она сразу забывает нас, как только мы уезжаем. Потому что у моей бабушки «Альцгеймер». Это болезнь, при которой ничего не запоминаешь. Помнишь только что-нибудь из детства, но того, что было вчера, не помнишь. Когда мы приезжаем к бабушке, она мне часто рассказывает истории из того времени, когда она сама была ребёнком, часто даже одни и те же, иногда по два раза в час. Когда я говорю ей: «Ты мне только что это рассказывала», – она смеётся и отвечает: «Что, правда? Да, что-то я стала забывчива».
Биргитта нетерпеливо взяла тетрадь у меня из рук, перелистнула дальше и показала ещё одно место.
– Вот.
Я часто думаю о своей бабушке, как она там одна сидит в своём домике и смотрит телевизор. Дважды в день кто-нибудь приходит из социальной службы и заботится о ней, но многое она ещё делает сама. Правда, женщина, которая за ней присматривает, считает, что это протянется недолго, потому что бабушка уже забывает иногда поесть, хотя готовый обед стоит на плите. Мне очень грустно думать, что бабушку отправят в дом престарелых. Моя бы воля, я бы к ней переехала и заботилась о ней, вела бы хозяйство, ходила за покупками, стирала, готовила, мыла и так далее, делала всё, чему научила меня Эйми. Тогда бы моя бабушка могла остаться в своём доме, к которому она привыкла, в котором хорошо себя чувствует и в котором нравится и мне.
Я вернул ей тетрадь.
– Одевайся.
Было уже совсем темно, когда мы добрались до Виммерби. Расспросы довели нас до нужной улицы, мы припарковались и пошли по узкой, тихой улице, вдоль которой за дощатыми заборами притаились маленькие деревянные дома и высокие кусты. Шёл лёгкий снег, и было ощутимо холоднее, чем в Стокгольме. Откуда-то доносился зловещий стук топора, пока мы в поисках фамилии Андерсон шли от одной таблички к другой и от одного почтового ящика к другому.
– Как ты думаешь, а вдруг она всё это просто сочинила? – спросила Биргитта, когда мы медленно приблизились к концу улицы и к стуку топора, а домов уже почти не оставалось. – Ну, про отца?..
– Бабушка есть в самом деле, – буркнул я. – Это мать Ганса-Улофа. До сих пор я знал только, что она живёт где-то в Смэланде и в умственном отношении давно идёт на убыль.
Стук топора доносился из последнего двора по правой стороне улицы. Там было темно. В свете, падающем из окна, кто-то рубил дрова, какая-то приземистая фигурка в зимней куртке и в шапке с огромным помпоном. Топор опускался размеренно, как маятник, и поленья разлетались во все стороны.
На почтовом ящике вообще не значилось фамилии.
– Эй! – крикнул я. – Добрый вечер!
Фигурка распрямилась.
– Вам кого? – спросил звонкий голос. Голос девочки.
– Кристина! – крикнула Биргитта. – Это ты?
Девочка отложила топор. Подходя к забору, она стянула с головы шапку, и по плечам рассыпались светлые волосы. Естественно, это была Кристина.
И дом мне тоже был знаком. Он был на фотографии в рамочке над её письменным столом.
– Госпожа Никвист? – удивилась она. – А вы-то как здесь очутились?..
Потом она увидела меня, и ей хватило скудного света, чтобы ни с кем меня не спутать.
– Дядя Гуннар? А ты откуда? Ты что, сбежал из тюрьмы?
Я невольно рассмеялся.
– Можно сказать, почти что, – ответил я.
Глава 51
– Входите же! – сказала она точно с той же интонацией, как это сказала бы Инга. Я был потрясён, как сильно она походила на мать.
Она быстро собрала разбросанные поленья в корзину и пошла впереди нас в дом. Он был хорошо натоплен и ярко освещен, там уютно пахло рождественскими пряностями. На какую-то долю секунды мне почудилось, что я попал сюда на машине времени, будто всего, что было после того лета в домике на озере Сторуттерн, как не бывало.
Кристина поставила грубую плетёную корзину с дровами и расстегнула куртку. В дверях гостиной показалась согбенная старушка с короткими седыми волосами, и при виде нас её на удивление гладкое лицо сурово сморщилось.