НЛО из Грачёвки - Страница 2

На улице быстро темнело. В подступившей духоте деревья поникли черным воском листьев. Шелест их стал почти неразличим за рокотанием грома. Послышались шаги. «Гракович», – подумал завлаб и сполз с подоконника. Действительно, через минуту на пороге возник Гракович, Сказать в отношении старшего инженера «пришел» как-то язык не поворачивался. Гракович именно «возникал». Да и к тому, как он работал, более всего подходило слово «стремительно». Особенно удивляла Константина Тимофеевича способность Граковича обходиться без декларации цели. Многие из тех, кого знал Волков, исходили на слова, не оставляя сил для достижения того, о чем говорили и к чему стремились. Гракович был их противоположностью.

Поздоровавшись, старший инженер указал на «Техническую эстетику».

– Никак новое увлечение у вас, Константин Тимофеевич?

Волков улыбнулся. Гракович помимо своего «основного хобби» обзавелся еще одним – вел летопись увлечений своих коллег.

– Нет, Володя, на этот раз ваша коллекция останется без пополнения. Принес кто-то из ребят, а я вот решил полистать.

Волков помолчал, потом добавил:

– Что-то Быстров запаздывает сегодня.

– Я за него отдежурю, Константин Тимофеевич. У Кирилла сегодня праздник – «День рыбьего новоселья».

Увлечение младшего научного сотрудника Кирилла Быстрова началось с того, что он притащил в лабораторию трехлитровую банку, в которой лениво шевелили плавниками толстые золотые рыбки.

– Главное для рыбок – это простор! – говорил Кирилл, любовно поглядывая в сторону банки. – Вот сделаю аквариум… Большой, снизу подсветка… Это будет сказка!

Через два дня Гракович увидел, как Кирилл безуспешно пытался протолкнуть в дверь автобуса огромный канделябр.

– А это-то зачем? – удивился Гракович.

– Для подсветки.

И Быстров с кряхтеньем взвалил канделябр на плечо…

– А-а, «сказка»? – оживился Волков. – Надо будет посмотреть.

– Ну, зрителей там и без нас хватило. На соседей новоселье большое впечатление произвело. Из ЖЭУ звонили, интересовались, действительно ли гражданин Быстров у нас работает.

– А в чем дело? – не понял Волков.

– Да лопнула «сказка». На двести четырнадцатом ведре. Так что прийти сегодня Кирилл едва ли сможет.

…Грохнули распахнутые порывом ветра двери лаборатории, и створки окна угрожающе-стремительно потянулись за сквозняком. Волков дернулся по направлению к окну, но Гракович опередил его.

– Буря будет, – сказал он и тщательно задвинул шпингалет.

– Пожалуй, – согласился Волков. – Пойду я, пока дождя нет.

Он снял с вешалки плащ.

– Программа без изменений? – спросил Гракович.

– Минут через сорок начинайте изменять все три потока информации. Графики на столе.

Волков еще хотел что-то добавить, но передумал.

– Константин Тимофеевич… а вы-то сами, неужели всерьез полагаете, что причина неполадок в непрохождении потоков?

– Не знаю. – Волков никак не мог попасть в рукав плаща. – Во всяком случае – это один из вариантов.

– Раньше все было в порядке…

– На то и машина, чтобы в ней что-нибудь ломалось, – неуклюже пошутил Волков. – Впрочем, сегодня это прояснится. А что это вы, Володя, засомневались? Новые идеи есть?

– Увы! – Гракович развел руками, улыбнулся. – С идеями у нас последнее время туго…

Дорожка вывела Волкова к «резиденции». Поскрипывая песком на каменных ступенях, Константин Тимофеевич опустился на площадку лифта, прижал указательный палец к глазку и стал ждать, когда бдительная система электронной охраны обшарит тайники своей памяти.

Круг лиц, работавших с СПС-2, был невелик, но почему-то на этот раз электронный сторож не торопился пропускать Волкова.

– Э-э… Сим-сим, не узнаешь, что ли? – пробормотал Константин Тимофеевич.

Самообучающаяся плазменная находилась глубоко под землей. Наверху были только системы «жизнеобеспечения» привередливого творения Волкова: мощная подстанция, питавшая энергией Агафона и насосы системы охлаждения вакуумного колпака, под которым сатанели стиснутые магнитным полем миллионы градусов звездного пламени.

Наконец двери распахнулись, и Волков вошел в кабину лифта. Листы корабельной брони мягко сомкнулись и отрезали подземелье от лучей звезд, которые несли свою бессменную вахту где-то там, над ватными одеялами облаков, выше молний, в звенящей черной пустоте. За стеной проскочили три слоя железобетона.

«Взрыв сверхновой можно переждать», – шутили в лаборатории, знакомясь с проектом «резиденции Агафона».

Волкову предстояло свидание со своим детищем. Не в буквальном, конечно, смысле. Никто из создателей не видел СПС-2 воочию. Даже защищенные телекамеры время от времени выходили из строя, глядя на скрученный спиралью плазменный шнур, в котором хаос ядер и электронных оболочек представал порядком более высокого содержания: структурами памяти с их немыслимыми комбинациями.

Свидания, о которых идет речь, внешне выглядели довольно странно: шаркая большими войлочными туфлями, сотрудники лаборатории аналоговых систем шли к особому аппарату, стоявшему в центре небольшой комнаты. Аппарат внешне напоминал сушилку для волос в парикмахерской. Это был блок интуиции.

Основную массу информации Агафон получал с обычных считывателей. Новые сведения тремя потоками; точные науки, естественные, гуманитарные – постоянно поступали в электронную память машины. Но просто обладать знаниями мало. Надо еще уметь быстро и безошибочно выбрать из их массы единственно необходимые. У человека это качество называется интуицией. Этому же хотели научить СПС-2 ее создатели, для этой цели и предназначалась «сушилка». По инструкции севшему в кресло полагалось читать художественную литературу. Можно было смеяться и плакать. Можно было даже вздремнуть, если подлежащая прочтению книга казалась неинтересной. Для создателей Агафона важным было даже не то, что читали сидящие под «сушилкой», а то, как читали: чувства и переживания людей. Предполагалось, что механизм эмоций и интуиция связаны между собой и что наиболее сильные из процессов, происходящих в мозгу человека, Агафон был способен улавливать. Но все это только предполагалось. С определенностью сказать о том, как влиял блок интуиции на работу машины, не решился бы никто. СПС-2 была моделью экспериментальной.

В лаборатории быстро сформировались литературные вкусы. Игорь всегда умудрялся попадать на фантастику. Причем на самую лучшую. Представление о мирах, созданных Брэдбери и Ефремовым, Агафон получал только от Игоря. Волкову уступили Шекспира и Толстого. Сеня не единожды всплакнул, читая «Консуэло». Кирилл был «всеяден» – читал первые две страницы и засыпал.

Константин Тимофеевич помнил, как специальным рейсом блок интуиции доставили в Сосновск из Ленинграда.

Сотрудники тихо стояли перед стендом, на котором красовалась гнутая полость. Техник-виртуоз Сеня Вынер пересчитал число нулей перед цифрой, означавшей массу платиновой сеточки-паутинки, охнул и ушел к другу в соседнюю лабораторию делиться впечатлениями…

Сеточка плавала в особом органическом масле и должна была по замыслу конструкторов регистрировать очаги возбуждения внутри человеческого мозга. Всем четырнадцати миллиардам нервных клеток ставилась в соответствие картина конвективных токов в масле, прошедшем такую очистку, что в сравнении с ним дистиллированная вода показалась бы Нилом в период половодья.

Вернувшийся Сеня осторожно ткнул пальцем в ту сторону, где предположительно находилась сеточка, и философски молвил:

– С позиций здравого разума, ее здесь нет.

Долго еще в лаборатории существовала расхожая шутка – начинать все словами: «С позиций разума»…

Вечный же скептик Игорь, прохаживаясь мимо бетонных оснований для лазерных сканеров, презрительно цедил сквозь зубы:

– Эмпирика…

В устах выпускника матфака университета слово «эмпирика» было ругательным.