Нить Ариадны. В лабиринтах археологии - Страница 74

Значение открытий в Аквароссе трудно переоценить. Они показывают, что орнаментация (а подчас и схема дома), с одной стороны, соответствует архитектуре храма, с другой — погребальной архитектуре. Раскопки подтвердили мнение, сложившееся еще в ходе изучения некрополей Тарквиний, Черветери, Орвието, что этрусский город мертвых в миниатюре копировал город живых. В реконструкции этрусского города можно использовать тот обширный материал, который накоплен в отношении этрусских некрополей. Но город, выявленный на территории Аквароссы, был невелик, и даже гибель его произошла настолько незаметно, что современным исследователям не удается определить, что это был за город. И все же археологов не оставляет надежда обнаружить под слоями более поздних римских или даже средневековых центров какой-либо из тех городов, которые играли значительную роль в этрусской истории.

Отец этрускологии Луиджи Ланци, зная о богатстве этрусских гробниц, писал: «Если у них имелись такие гробницы, можно себе представить, в каких они обитали дворцах!» Первым шагом к ответу на этот риторический вопрос оказалось решение о выделении участка для проведения археологической практики одному из американских колледжей, под ответственность еще ничем не прославившегося Килла Филлипса. Было выбрано обширное плато Поджо Чивитате близ местечка Мурло на юго-востоке от Сиены. Летом 1966 г. были взяты пробы в той части плато, которую местные жители называли Piano del tesore. Лопата вошла в слой, переполненный черепками доримской эпохи. Археологическая практика длится до сих пор. Килла Филлипса, умершего в 1988 г., сменил Эрик Нильсон из Эвансвильского университета в Индиане, а раскопки еще далеки до завершения. Для споров же, развернувшихся вокруг находок, кажется, будет мало XXI в.

В первый же археологический сезон результаты превзошли все ожидания. Оказалось, что над долиной реки Омброне располагалось, доминируя над сельской местностью, обширное здание общей площадью ок. 3 600 кв. м, датируемое ок. 575—530 гг. до н.э. Вокруг обширного квадрата внутреннего двора, обнесенного с трех сторон колоннадой, располагалось восемнадцать разных по величине помещений.

На гребне кровли находились терракотовые фигуры в человеческий рост, не знающие аналогов в скульптурном декоре других зданий Этрурии. Это мужчины разного возраста, сидящие со сложенными на коленях руками, плоскими пластинами бород, спускающимися на грудь, в головном уборе с широкими чуть загнутыми вверх краями и узким конусом верха. Функции их остаются неясными. Исследовательница статуй Ингрид Гантце предположила их близость с сидящими изображениями богов и богинь во внутренней части храмов, известных нам по барельефам и статуэткам. Но тогда возникает вопрос, почему они вынесены наружу, и откуда этот странный головной убор, напоминающий ковбойскую шляпу. В их динамике нет ничего общего со стилем греческой архаики, и объяснение им надо искать во влиянии Востока, наиболее сильном в этот период.

Гребень крыши, кроме терракотовых фигур в шляпах, украшали, судя по отдельным сохранившимся фрагментам, также и стоящие фигуры. Тут же был и крылатый терракотовый сфинкс (или, точнее, сфинга), фантастическое животное с туловищем львицы и человеческой головой, в отличие от греческих сфинг — мужской. Примечательно, что и на ранее известной фреске из гробницы Вульчи сфинкс также имеет бороду, признак мужского рода. Встречаются бородатые сфинксы и на сосудах того же времени, принадлежащих мастеру, названному по этим изображениям «Художником бородатого сфинкса». Такие сфинксы, явно не связанные с греческим типом, могли быть известны этрускам на их малоазийской прародине, так же как представленная в этрусском искусстве химера.

Среди антефиксов распространена Горгона, с подчеркнуто звериными чертами (резко выступающие клыки). Без конца встречаются фигуры коней, несколько реже — быков, еще реже — кабанов и баранов. Порой попадаются и хищники, от которых чаще всего сохранились хвосты и лапы, поэтому определимы лишь леопарды, чьи протомы представлены несколькими экземплярами. Часто встречаются головы грифонов и фигуры сфинксов.

На древнейшем фризе, образованном терракотовыми плитами, представлены четыре повторяющихся сюжета — собрание сидящих персонажей, пир с возлежащими фигурами пирующих, процессия назапряженной парой коней колеснице и скачки на конях. Все эти плиты произведены штамповкой на месте, но по матрице, скорее всего, заимствованной из Южной Этрурии. Число четыре, конечно, не случайно. Это те четыре стороны света, которые играли столь важную роль в этрусских представлениях о мире. Уже давно установлено, что деление по четырем сторонам света лежало у этрусков в основе их деления космоса, распространяясь и на деление богов по секторам, и на систему градостроительства, и на разграничение частей дома. Даже комплувий, это отверстие в кровле атриума, имел обязательную четырехугольную форму, как и находившийся под ним имплувий — бассейн, куда стекала вода. Но что и количество сюжетов в украшающем здание фризе могло подчиняться тому же культу числа «четыре» — это совершенно новая для нас информация.

После реставрационных работ стало ясно, что три мужские фигуры — «цари-жрецы», восседающие на тронах. Выявлены также и тронные фигуры женщин. Всего оказалось шестнадцать тронных фигур. Весь рельефный фриз Мурло иллюстрировал то, что происходило в пространстве двора — собрание глав союзных городов и аристократии, ритуальные игры, процессии и пиршества.

Сам стиль фриза, как это установила его исследовательница Анетт Ратье, близок изображению восточных пиров и, прежде всего, «ужина в саду» во дворце Ашшурбанипала в Ниневии (668—627 гг. до н.э.). Вино и яства подают под звуки музыкальных инструментов, котел на высокой подставке на пластинах, украшенных скачками коней, напоминает медные котлы, изготовлявшиеся в Урарту и распространявшиеся по Греции и Этрурии.

Высокий статус мужчин и женщин передан наличием свиты с веерами и ритуальными сосудами. Все это навело исследовательницу на мысль, что изображения отражают не только вкусы обитателей дворца, но и их реальную жизнь. Загадкой оказалась и черепица. На некоторых черепицах, покрывавших кровлю, оказались алфавитные, а иногда и неалфавитные знаки, выдавленные пальцем или процарапанные каким-то острым предметом до обжига. Преобладает мнение, что речь идет о метках чисто технического характера, однако отсутствие их в других постройках свидетельствует о том, что мастера не имели потребности размечать партии черепицы, и поставленные знаки логичнее связывать с каким-то непонятным современным ученым сакрально-магическим значением.

Дворец, раскопанный археологами, как выяснилось, был возведен на фундаменте более ранней постройки конца VII в. до н.э., несколько меньшего размера, но по плану мало отличавшейся от нового здания. И план этот оказался близким к дворцам, в которых обитали правители ряда городов Троады и Кипра. Но на эту близость внимание было обращено позднее. Вначале же одни исследователи стали говорить о храме, другие полагали, что раскопано здание для собраний лукумонов чуть ли не всего региона (в качестве одного из аргументов приводя сцену собрания на рельефных плитах) и лишь немногие утверждали, что обнаруженное здание — дворец одного из правителей многочисленных в VI в. этрусских государств.

Последнее мнение нашло подтверждение, когда в 1982 г. по соседству с дворцом было обнаружено еще одно строение той же эпохи, оказавшееся ремесленной мастерской, также разрушенной пожаром. Любопытно, что, спасаясь от пламени, некоторые из мастеров оставили на свежеизготовленной черепице следы своих ног. Наличие мастерской не дает основания для толкования этого архитектурного комплекса ни как храма, ни как места собраний лукумонов.

Мастерская удовлетворяла, наряду с прочими, эстетические потребности обитателей дворца, снабжая их изысканными произведениями искусства. Но, судя по находкам, дворец не находился в изоляции от внешнего мира. Торговля связывала его с Самосом, процветавшим в годы правления Поликрата. Из колонизованной финикийцами Африки в Мурло поступала слоновая кость, шедшая на изготовление миниатюрных фигурок реальных и фантастических животных. О контактах с континентальной Грецией свидетельствуют находки ионийской, коринфской и лаконской керамики, дополнявших произведенную на месте, не менее изысканную, чем этрусско-коринфская, и ввозимые из этрусского Кьюзи сосуды буккеро. Импортировались и ювелирные украшения, и печати из твердого камня. Все эти предметы характеризуют стиль жизни дворцового комплекса, расположенного в сельской местности, но связанного рекою с морем.