Никогда не покидай меня - Страница 2

Двадцать лет. Двое детей — девятнадцатилетний сын и шестнадцатилетняя дочь. А она по-прежнему выглядит как девочка. Стройная, узкокостная, она носила сейчас одежду того же двенадцатого размера, что и в год свадьбы. Ее серые глаза остались такими же живыми, а губы — нежными, пухлыми, свежими даже без помады. Рот Мардж свидетельствовал о доброте и цельности ее характера; подбородок был округлым, чуть широковатым, он говорил о прямоте, честности его обладательницы.

Я увидел, как она встала с кровати и надела платье.

Ее девичья фигура почти не изменилась, она до сих пор волновала меня. Отражение Мардж исчезло из зеркала.

Я сосредоточился на бритье. Провел пальцами по щеке.

Плохо. Вечно так. Я всегда дважды проходил по одному месту, прежде чем оно становилось безукоризненно гладким. Я, взяв помазок, начал повторно намыливать щеку. Внезапно заметил, что мурлычу себе под нос.

Я удивленно уставился на собственное отражение. Я редко напеваю во время бритья, потому что не люблю эту процедуру. Я бы предпочел отпустить густую черную бороду.

Мардж всегда смеялась, когда я жаловался по поводу бритья.

— Почему ты не наймешься копать канавы? — спрашивала она. — Своим сложением ты больше походишь на землекопа.

И лицом тоже. Я твердо знал, что по внешнему облику человека нельзя делать заключения о характере его работы. Моя крупная, грубоватая физиономия относится к числу тех, что обычно ассоциируются с физическим трудом под открытым небом. Но я не помнил, когда, в последний раз работал на воздухе. Меня невозможно заставить что-либо сделать в саду.

Я продолжал бриться, напевая себе под нос. Я был счастлив — к чему отрицать это? Удивительно то, что я пребывал в этом замечательном состоянии после двадцати лет семейной жизни.

Освежив лицо туалетной водой, я сполоснул бритву и причесался. Еще одно очко в мою пользу. Я сохранил неплохие волосы, хотя за последние пять лет у меня появились седые пряди.

Когда я вернулся в спальню, она уже была пуста, но на кровати лежали свежая сорочка, носки, белье, костюм и галстук. Я улыбнулся. Мардж следила за моим гардеробом. Я предпочитал рискованные сочетания, но она утверждала, что они не годятся для человека моей профессии. Я должен иметь солидный вид.

Так было не всегда. Только последние восемь-девять лет. Когда-то я мог носить лошадиную попону и плевал на всех. Но теперь я — уже не рядовой пресс-агент. Став консультантом по связям с общественностью, я получал в год тридцать тысяч вместо трех и занимал кабинет в одном из небоскребов Мэдисон-авеню, а не сидел за письменным столом в клетушке размером с телефонную будку.

И все же, одевшись и посмотрев на себя в зеркало, я не мог не признать, что Мардж была права. Постаревший мальчишка имел респектабельный вид. Одежда преображала меня. Смягчала резкость моих черт и придавала облику основательность.

Когда я собрался завтракать, Мардж уже сидела за столом и читала письмо. Я подошел к ней и поцеловал в щеку.

— Доброе утро, милая, — сказал я.

— Доброе утро, Бред, — отозвалась она, не отрывая взгляда от листка бумаги.

Я посмотрел на него через плечо. Узнал знакомый почерк.

— Бред? — спросил я, имея в виду Бреда Ровена-младшего. Он учился на первом курсе колледжа и отсутствовал уже достаточно долго для того, чтобы писать лишь раз в неделю, а не каждый день, как сначала.

Она кивнула.

Я обошел вокруг стола и сел на свое привычное место.

— Что он пишет? — я поднял бокал с апельсиновым соком.

Она посмотрела на меня своими серыми глазами.

— Он сдал экзамены со средним баллом восемьдесят.

Проблемы у него были лишь с математикой.

Я улыбнулся.

— Беспокоиться тут не о чем. Я бы испытывал те же трудности, доведись мне учиться в колледже.

Когда я допил апельсиновый сок, Салли, наша служанка, подала бекон и яйца.

Обожаю две вещи. Яйца на завтрак и утренний душ.

В детстве и то и другое было для меня недоступной роскошью. Мы жили в Нью-Йорке. Отец водил такси. Он и сейчас крутит баранку, несмотря на свои шестьдесят четыре года. Мы не имели лишних денег. Единственное, что он позволил мне сделать для него, — это купить собственное такси. В чем-то он был странным стариком. После смерти мамы отказался перебраться к нам. «Мое место — на Третьей авеню», — сказал он.

Но дело было не только в этом. Он не хотел уезжать далеко от мамы. Какая-то частица ее существа оставалась в нашей квартире на Третьей авеню. Я уважал его чувства и не настаивал.

— Что еще пишет малыш? — спросил я. Почему-то я считал, что студенты колледжа обязательно должны в письмах домой просить денег. Тут Бред не оправдывал моих представлений.

Мардж посмотрела на меня с тревогой. Щелкнула пальцем по письму и заговорила:

— Он простудился во время экзаменов и до сих пор не может избавиться от кашля.

В ее голосе звучало беспокойство.

Я улыбнулся.

— Он поправится, — заверил ее я. — Напиши ему, пусть обязательно сходит к врачу.

— Он этого не сделает, Бред, — заявила она. — Ты его знаешь.

— Конечно, — отозвался я. — Все дети такие. Но простуда — это ерунда. Он выздоровеет. Бред — крепкий парень.

К столу подошла Джини. Она, как всегда, торопилась.

— Ты уже закончил, папа? — спросила она.

Я улыбнулся ей. Джини — моя девочка. Младшая.

Она напоминала мне Мардж, только была избалованной.

— Что за спешка? Я еще не пил кофе.

— Но, папа, тогда я опоздаю в школу! — запротестовала она.

Я посмотрел с любовью на дочь. Я сам ее испортил.

— Автобусы ходят все утро, — заметил я. — Тебе не обязательно ждать меня.

Она положила мне руку на плечо и чмокнула в щеку.

Замечательная это вещь — поцелуй шестнадцатилетней дочери. Не сравнимая ни с чем на свете.

— Но, папа, — произнесла Джини, — ты же знаешь, как я люблю ездить в школу с тобой.

Я усмехнулся, догадываясь, что она немного обманывает меня. Тут уж ничего не поделаешь. Мне это нравилось.

— Ты ждешь меня лишь потому, что я разрешаю тебе вести машину, — поддразнил я Джини.

— Не забывай, папа, что я без ума от твоего автомобиля с откидным верхом, — парировала она; ее карие глаза смеялись.

Я взглянул на Мардж. Она смотрела на нас с еле заметной улыбкой на губах. Она знала, чем все закончится.

— Что мне делать с этой девчонкой? — сказал я с наигранным отчаянием.

Продолжая улыбаться, Мардж ответила:

— Теперь уже поздно что-либо исправлять. Придется тебе ехать с ней.

Я залпом выпил кофе и встал.

— О'кей, — сказал я.

Джини посмотрела на меня с улыбкой.

— Я принесу твои пальто и шляпу, папа.

Она побежала в прихожую.

— Вернешься рано, Бред?

Я посмотрел на Мардж.

— Не знаю. Может, задержусь, чтобы обсудить с Крисом заказ сталелитейщиков. Постараюсь освободиться поскорей.

Она поднялась и, обойдя стол, подошла ко мне. Наклонившись, я поцеловал ее в гладкую нежную щеку.

Она подставила губы. Я поцеловал их.

— Не переутомляйся, мистер.

Она улыбнулась.

— Обещаю, мэм.

Со двора донесся гудок автомобиля. Джини уже выкатила машину из гаража. Я направился к двери. У порога обернулся и посмотрел на жену.

Она провожала меня улыбкой.

Я улыбнулся в ответ.

— Знаете, мэм, будь я на двадцать лет моложе, я бы, наверно, сделал вам предложение.

Я шел по дорожке к автомобилю. Вокруг меня умирал октябрь. Я провожал его с сожалением. Это было мое время года. Кто-то предпочитает зелень июня, а я люблю багрянец и золото осени. Эти цвета удивительным образом действуют на меня.

Наполняют жизненной силой.

Остановившись возле машины, я уставился на Джини. Она улыбалась, глядя на меня.

— Зачем ты опустила верх? — спросил я, надевая лежавшее на сиденье пальто.

— Что за удовольствие ездить на таком авто с поднятым верхом? — запротестовала она.