Ничья (СИ) - Страница 37

— А я не хочу, и мне, если честно, глубоко плевать на то, что ты хочешь!

— А мне нет! И Энзо тоже! — Деймон ударяет руками в стену вокруг ее головы, и Елена инстинктивно вздрагивает, шумно сглотнув от неожиданности. — Я пообещал на его похоронах, что я не дам тебе сдохнуть, что я сам застрелюсь, но ты будешь жить! А ты выпендриваешься, млять, и из-за этого я спать нормально не могу, потому что боюсь, что ты опять куда-нибудь вляпаешься, и мне придется твою задницу вытаскивать!

— А не надо думать о моей заднице! — рявкает она, с трудом ловя губами воздух. — Ты мне вообще не нужен! И прекрати постоянно кивать на Энзо, тебе плевать на него! Может быть… может быть, это ты его грохнул, а сейчас разыгрываешь передо мной комедию! — Деймон ошарашенно смотрит на нее, и она начинает наседать на нее, вскинув руки. — Почему нет?! Он был твоим конкурентом, и ты решил от него избавиться! Это был ты, ты убил его!

— Сука!!! — он резко ударяет кулаком по стене в опасной близости от ее лица, и Елена падает на пол, боясь лишний раз вдохнуть. Подняв глаза, она видит, как кровь стекает по его пальцам, капая на пол, и ей становится не по себе. — Скажи спасибо, что это не твое лицо, — цедит он и выскакивает из комнаты.

Елена отползает в угол и вжимается в него, с каким-то странным чувством глядя на красные пятна на полу. В ушах звенит его крик, перед глазами мутнеет, и она крепче стискивает челюсти и упорно моргает, не понимая, почему так щиплет глаза.

Резко вскочив, она бросается вверх по лестнице и, ворвавшись в комнату Деймона, видит, что он нервно курит, сидя на подоконнике. Повернувшись, он изумленно таращится на нее, словно не понимая, зачем она пришла, и выбрасывает сигарету в окно.

— Что… что значит плакать? — дрожащим голосом спрашивает она, кусая губы, и пристально смотрит в его бездонные глаза.

— Чего? — он морщится, тупо глядя на нее, и она запускает в стену лампой, со свистом втянув носом воздух.

— Что такое слезы?! Как люди плачут?! — Елена обхватывает себя руками и отводит глаза. — Я… я иногда понимаю, что вроде бы хочу заплакать, но не знаю как. И я читала, что от этого становится легче, но я не могу, у меня просто не получается, и от этого… от этого все копится внутри, копится, копится, пока в какой-то момент меня не разрывает, и мир вокруг не становится черно-белым. Я не умею плакать, но иногда это так нужно.

— Стой, — Деймон спрыгивает с подоконника и подходит к ней, нахмурившись, — ты хочешь сказать, что никогда не плакала? Вот вообще никогда? — она лишь крепче сжимает челюсти, и он вскидывает брови, присвистнув. — С ума сойти.

— Можешь посмеяться, если тебе так хочется. Тебя же распирает.

— Нет, не хочется, просто… я не понимаю, как это получается…

— Что именно?

— Что ты постоянно разная. Такое ощущение, что у тебя не то, что раздвоение, а минимум раздесятерение личности, и я не успеваю приспосабливаться к очередной версии тебя. Сколько там Елен внутри, а? Чтобы я хотя бы морально готовился.

— Все шутишь… ясно, — она разворачивается, но он сжимает ее руку и вдруг кладет ее себе на грудь. — Что ты делаешь?

— Чувствуешь? Грудина, мышцы, а прямо за ними — орган, который люди привыкли называться сердцем. И даже если тебя называют бессердечным, оно все равно находится внутри, что бы ты ни делал. Стучит, разносит кровь по телу, дает жизнь, если говорить тупым языком. И вот когда у нас под коркой откладывается, что жизнь сука и все тлен, мы начинаем думать, что именно здесь, — он сильнее прижимает ее ладонь к своей груди, — что-то болит, нам становится хреново, потом еще хуже, а потом, когда вообще конец, мы плачем, думая, что таким образом избавимся от боли. И мы избавляемся, правда только на время, а потом становится только сильнее, потому что это жизнь, а она явно не курорт. Именно поэтому, — Деймон резко разворачивает ее и, прижав ее спиной к себе, проводит рукой в прорези майки на ее теле, касаясь вмиг покрывшей мурашками кожи, — здесь у тебя, точно так же, как и у других людей, находится сердце, от которого все проблемы. Прижмет так, что больше нечему будет копиться — и ты заплачешь. А пока, значит, терпимо.

— Точно, — ее губы кривятся, и Елена отступает, выдавив нервную улыбку, — я забыла, с кем говорю. Как глупо с моей стороны идти с моими проблемами именно к тебе. Хотя, увы, больше у меня никого нет.

— Послушай… — он делает шаг к ней навстречу, но она вскидывает руку в предупреждающем жесте.

— Только попробуй снова меня поцеловать, и я тебя ударю.

— Я бы рискнул, но сейчас мне это не нужно. Просто попробуй услышать то, что я тебе говорю.

— Я слышу, я правда слышу, но… но это не важно, — она разворачивается и идет к двери, хлопая себя по карманам. — Я уехала кататься. К вечеру не жди, я буду поздно. И не смей следить за мной, иначе я совсем не вернусь.

С этими словами Елена покидает комнату, а через пару минут с улицы раздается рычание мотоцикла.

— Скажи, что мы не поедем искать баб, — недовольно мычит Аларик, сев за барную стойку рядом с Деймоном, и переводит на него усталые глаза. — Я в говно был вчера, мне нельзя бухать сильно, иначе совсем развезет, и я работать не смогу.

— Не парься, — к ним подходит официант, и Сальваторе мямлит, явно с трудом произнося слова, — мохито безалкогольный, пожалуйста. И апельсинового сока этому пьянице. Можно сразу графинами, чтобы не таскать по несколько раз. Мы здесь надолго.

— Прошу прощения, — он изумленно вскидывает брови и пристально смотрит на них, — Вы сказали безалкогольный мохито и сок?

— Ушки мыл с утра, умница. А сейчас шевели булками и неси заказ, а не то я прямо тобой протру эту пыльную барную стойку. Че она такая мутная? Такое ощущение, что на ней трахаются в старой одежде минимум раз в час.

— Я-я-я…

— Вспомнить детскую рифму? Нет? Тогда давай живее, иначе вообще без чаевых останешься, хотя ты к этому и так очень близок, — официант скрывается, и Деймон роняет голову на сложенные на стойке руки, глубоко выдохнув.

— Деймон, брат, — Рик осторожно касается его плеча, — ты в порядке? Может, пора завязывать?

— С чем? — горько усмехается он, подняв голову. — Ты вообще знаешь, когда я в последний раз нормально пил? Больше двух недель назад. Даже, может, три. Я почти не курю, у меня не было бабы гребанных несколько месяцев. Я питаюсь, как подросток, я скоро «Гамлета» закончу читать. Ты понимаешь, насколько я в дерьме?

— Только вот не говори, что ты стелешься под эту малолетку.

— А у меня есть выбор? Она ребенок, Рик. Маленький, самоуверенный, напыщенный и нереально глупый ребенок, который любит лезть, куда не надо даже взрослому мужику. Вот, знаешь, она недавно ездила, искала свою мать, в хер знает какой район. Я ее послал, мол, вообще срать, куда и что.

— А на самом деле?

— А на самом деле я за ней поперся. Следил за ней, чтобы вовремя сгрести в охапку и вытащить из того дерьма, в которое она могла вляпаться. Правда, она так и не узнала об этом, что, впрочем, к лучшему, но мне было спокойнее, что я рядом.

— А сейчас она где?

— Где? — Деймон достает из кармана телефон и, нажав несколько кнопок, закатывает глаза. — Сидит в боулинге уже третий час. Судя по тому, что деньги так и летят, она там решила наесться на год вперед.

— Думаешь, она не пьет?

— Уверен.

— Почему?

— Потому что уверен, блин… Блин! — он бросает телефон на стойку и стискивает челюсти. — Ты понимаешь?! Блин, сука! Я сказал «блин», оладушек, что его!

— Ну, не психуй ты так, может, это даже хорошо.

— Рик, вот только психолога из себя не строй, идет? Я херовый человек, я бабник, я убийца, я пьяница, я курильщик со стажем, я очень-очень бэд-бой. Это мой стиль жизни, моя религия. И мне не по кайфу, что я должен прогибаться под этим бессовестным созданием только из-за того, что мой благоверный братишка в свое время приручил ее, а потом сдох, оставив мне подарочек. Но иначе не могу — мне почему-то хочется быть чуточку лучше рядом с ней. Это тупо, да?