Ничейный час (СИ) - Страница 12

Асиль уставилась на доску, охваченная внезапной дрожью и слабостью. Резко встала и опрокинула доску.

— Я не хочу играть в эту игру.

Ринтэ молча сжал ее руку.

Ночь перестала быть спокойной.

Кровавая луна сияла над долиной и прозрачными осенними лесами.

Предчувствие в этот миг охватило не только короля и Асиль. Проснулся, увидев дурной сон, Онда. Не сразу осознал, где находится, потом сообразил, где он. Сел и сам не зная почему, заплакал. Нежная Госпожа Диальде выронила книгу, ошеломленная словами"…незаметно падает снежинка за снежинкой, но настает пора, и в долину срывается лавина". Тарья Медведь застыл на мгновение, услышав в почти постоянном теперь шепоте Бездны четкие слова: "Волчий час. Волчий час".

Сэйдире видела сон.

Усталость настигла ее внезапно, среди ночи, как насланное заклятье. Много дней ей уже не хотелось никуда выходить и никого видеть. Даже девушек Лебединой Стаи она не призывала. Только две доверенных служанки, привезенные из Лебединого холма, были к ней вхожи и прямо раздувались от осознания собственной важности.

Они первыми увидели, что госпожа заснула над вышивкой, быстро сняли с ее ног белые туфельки, подсунули под голову подушки и накрыли ее теплым покрывалом. И, прикрыв дверь, уселись, как сторожевые совы, неодобрительно поглядывая на всех, кто к этой двери приближался.

… Мальчишка-конюх звонко заорал во дворе:

— Господин Сениера приехал! Молодой господин!

Сэйдире выглянула в окно, увидела, как отворяют ворота, а там на гнедом лоснящемся коне, в белом плаще — кто? Золотоволосый, синеглазый, Сениера Девичья Погибель! Брат-красавец, столичный щеголь, любимец принцессы! Ах!

Сэйдире швырнула на лавку книгу, бросилась вниз, чуть не снеся по дороге няньку — та издала басовитый негодующий вопль, всплеснув пухлыми руками.

Отец уже был внизу. Сэйдире подскочила к нему, он обнял ее здоровой левой рукой, улыбаясь во всеь рот. Отец тоже был еще очень красив, хотя годы и старая рана сказывались, конечно.

А брат, надежда рода Авандальтов, гордость и краса, въезжал во двор с четырьмя своими друзьями. Все на гнедых холеных конях, в белых одеждах, сверкающих на солнце. А солнце яркое, а тени резкие, словно ножом вырезанные.

И смотрит Сэйдире, и видит эти тени. Их больше, чем следовало бы. И очертания у них нечеловеческие и не конские. И ведут они себя не как тени — они двигаются сами, тянутся, как щупальца, принюхиваются… Одна скользнула вперед, остановилась у ног отца, поползла по телу.

— Папа!!! — Сэйдире оттолкнула его. Тень резко отдернулась, словно втянулось щупальце. Брат и его товарищи резко поворачивают головы к ней — все вместе, все сразу, словно они — чьи-то тени!

У Сэйдире желудок подступает к горлу и становятся ватными колени. Она пятится. Отступает в дом. Все это за какие-то мгновения, на фоне невероятно растянувшегося окрика отца — тыыычтоооодоооочь?

— Выыыыродоооок, — шепчет брат чужим, шелестящим голосом, и все четверо бросаются следом за ней. Сэйдире бежит наверх, не соображая, зачем ее туда несет, снпзу топот, крики, пронзительный, долгий женский вопль, резко оборвавшийся каким-то булькающим звуком, крик отца.

И лицо брата. Маска, из-за которой сквозь глаза выглядывает что-то настолько отвратительно чужое, что Сэйдире бьет не раздумывая, наотмашь, тяжелой кочергой. Лицо хрустит, из глаз, из ноздрей, изо рта плещет кровь, вскидываются и опадают тени.

Потом она помнит только скачку и погоню, погоню, и кровь на платье, на руках.

Рука тянется, тянется, тень сейчас захлестнет за горло, схватит…

— Сэйдире?! Душа моя, что с тобой?

Сэйдире всхлипнула и во весь голос разрыдалась, обняв мужа.

Далеко в ночной пустыне юноша, стоявший на страже, поднял взгляд к скалам, на которые была нанизана истекающая кровью луна.

"Пора мне", — сказал он, и тут же сам испугался своих слов. Но они были сказаны, и не просто так.

А в Холмах государь Ринтэ, не дожидаясь зимнего пира после Объезда, на котором будут все главы Холмов, решил обсудить дело, с которым приехал Онда, со своим ближним кругом. Лучше к большому Совету быть во всеоружии, чтобы потом, после всего, спокойно отправиться в Объезд, уже приняв решение.

И это решение он желал иметь заранее.

В круглом зале, красном, как обтянутая бархатом внутренность шкатулки, было светло — ради Дневного. Ближний круг — Тэриньяльт, Науринья, принц, Адахья, глава охотников Королевского холма, тощий и жилистый Фиарна и капитан стражей Провала, угрюмый желтоглазый, словно кот, молодой Арьеста.

— Ты ел и пил под моей крышей, — говорил Ринтэ, — ты стоял с нами у Провала и показал себя хорошим бойцом. Я должен доверять тебе, хотя времена пошатнулись. Говори.

Онда глубоко вздохнул.

— Пусть мир и пошатнулся, но пока остается Слово, у нас есть надежда. Я клянусь тем, чем клянется мой народ — ты можешь доверять мне, государь. Я ел твой хлеб, пил твое вино и пролил кровь вместе с вами.

Ринтэ кивнул.

— Значит, проще говоря, ты хочешь, чтобы мы разведали пути и провели вашего человека в столицу, Онда.

— Мы просим об этом. Ради Уговора. И даже большего просим.

— Чего же?

— Мы просим у тебя королевской крови.

В Узорном чертоге повисла тишина.

— И сколько же? — усмехнулся, наконец, Ринтэ. — Флягу? Кувшин? Ведро?

— Нет, государь. Мы понимаем, что все может случиться. Но ведь ваш род той же крови, ведь Черная и Белая птица были близнецами!

— То есть, вы даже готовы отдать королевскую власть детям Ночи?

— Даже так. Пошли с твоим отрядом человека королевской крови.

Ринтэ снова помолчал.

— Скажи мне, бард, без утайки, не боясь слов: как ты думаешь, много ли осталось среди детей Дня людей, не отмеченных тенью? Не порченых?

Онда вздрогнул, и почти ощутимо от него пошла волна страха.

— Я не знаю, — почти прошептал он. — Я могу поручиться лишь за Юг. Но Юг — только четверть Мира Дня.

— Тогда вот что я скажу вам всем, — вдруг встал король, словно охваченный пророческим вдохновением, от чего вдруг всем вспомнились предания о первом барде и пророке Грозовых лет, Оринире. — Мы поможем вам обрести короля. Но — готовьтесь к последним дням.

Он устало сел, закрыв лицо руками.

— Ты так полагаешь, государь? — тихо спросил Онда. Почти робко.

— Я так чувствую, Онда. Оглянись, Онда, сейчас почти рассвет. Ничейный час.

— Скажи все, что думаешь, государь, — почти умоляюще, с робостью и уважением, такими несвойственными ему нынешнему, проговорил Науринья Прекрасный. Те, кто помнил его до ранения, были бы потрясены — он на миг стал прежним, мягким, почти нежным. — Скажи все.

Ринтэ посмотрел на старого друга и соратника с тихой печалью.

— В Ничейный час пришло мне это в сердце. В час, когда нет власти Жадного. Я достаточно долго прожил и достаточно много пережил, чтобы научиться верить сказкам и легендам. И вот что я скажу — Жадному нужна не погибель всех людей. Ему нужна только погибель тех, кто отвергает его. И я хочу защитить Холмы. Потому еще раз говорю — мы поможем. Но, Онда, и твои слова я не забыл. Поверь мне — и твое желание пробудить богов пришло тебе в сердце не просто так.

Разбивая воцарившуюся тишину, заговорил Арнайя Тэриньяльт.

— Тогда надо решить, государь, кто пойдет к Дневным, и что мы будем делать, чтобы разведать пути, и сколько на это уйдет времени.

— Король должен встать на Камень в день Поворота весны, — ответил Онда. — Так ведется с Грозовых лет.

— Решено, — хлопнул ладонью по колену Ринтэ. — Довольно. Я устал. Уже день. Я хочу отдыха и желаю подумать над тем, как именно мы сделаем то, о чем нас просят. Я желаю, чтобы каждый из вас тоже обдумал это. Завтра в полночь я должен услышать ваши слова. — Он в упор посмотрел на Онду и указал на него пальцем. — Запомни: я делаю это не ради вас, не ради вашего короля и не ради всего мира. Я забочусь о Холмах. И я возьму свою плату, и назначу ее я сам. — Он усмехнулся. — Вам, Дневным, повезло, что ради Холмов мне придется спасать и все остальное.