Ничей ее монстр (СИ) - Страница 9

В ту ночь так ее домой тянуло, так тянуло, что даже в грозу обратно к себе пошла, в ливень. Но не успела. Прибрал Господь ее Гришку. Знал видать, что пока Устинья рядом, не отдаст его, силой удерживать будет. А она сила та в ней имелась. Не такая, может, как у бабки Агафены, но и не слабая. Хотя, бабка перед смертью сказала, что сильна Устинья и сила эта добра ей не принесет.

Девки все в деревне говорили, что приворожила она Гришку, морока своего навела. А она и не думала. Замуж идти не хотела. Саму проклинали с юности, боялась, что и детей проклянут. Но детей у них так и не случилось. Беременела и погибали они. То не вынашивала, а то и в самом начале все срывалось. Гришка все успокаивал ее, жалел. Потом кота ей принес в утешение. Теперь у Устиньи этих котов полон дом. Все ее дети. В город муж тянул, когда поженились, а она не шла. Образование у нее — школа сельская. В город учиться так и не поехала. Бабка болела все время. За ней уход нужен был.

И что ей теперь в том городе делать? Она только травками лечить умеет, роды принимать, как бабка в свое время учила и гадает, от сглаза обереги мастерит. Тем и живет. А Гришка плотничал. Хотел в городе обустроится, но она не поехала, и он тоже остался. Свой двор, свое небольшое хозяйство. Жилось им не плохо и не хорошо. Как всем жилось. Не жаловались.

Гриши не стало и тоска на Устинью навалилась. Жизнь стала унылой, бесцветной. Пожалела, что дите не взяла с детдома, когда помоложе была. Не так горестно и одиноко было б теперь. Какое-то время даже впроголодь жить пришлось, пока мода на естественную медицину и роды не вернулась в народ и повалили паломники по деревенькам лекарей и целителей искать. Рожать в поле и в кустах, пить травки-муравки. Только настоящих целителей единицы и те свой дар не афишируют и денег за него не берут. Кто что даст тому и рады, а не даст и на том спасибо. В другом месте зачтется.

Кто к Устинье только не приезжал и маститые всякие и преступники, и потаскухи да праведницы на аборт бегали. Чтоб не узнал никто. От последнего она всегда отказывалась. И дело не в грехе на душу, какого греха она только на нее не брала, а в том, что не ей решать кому умирать. И абортниц не любила. Неприятно ей было женщины касаться, что дитя свое решила умертвить. Не видела Устинья разницы между рожденным младенцем и тем, что в чреве матери сидит еще крохотный совсем, невидимый взгляду, а сердце уже бьется и душа имеется. И сама мать это чудо из себя выскубливает, выдирает. Детоубийцы омерзительны, как и те что детей насильничают. И не важно сколько тому ребенку шесть недель от зачатия или месяц, или пять лет от роду. Абортниц Устинья не брала. Пунктик у нее такой был. Отправляла их на хутор к Владлене, сестре своей двоюродной. Та ничем не брезговала. Лишь бы денег давали и побольше. Величала себя Провидецей Владленой и Великой целительницей. А на самом деле даже не ведьма. В медицинском училище отучилась, потом у бабки уму разуму и травам, но дар не получила. Дар достался Устинье.

Устинья жизнь сохранить пыталась. Боролась со смертью. Нравилось ей в поединок вступать и побеждать. А вот дары костлявой приятельнице приносить не любила. Если и случалось, что не справлялась, то всегда болела потом. Свое поражение лично переживала и очень тяжело. Григорий ругался всегда, что ее целительство когда-нибудь ее саму и погубит. Но она знала, что нескоро ей еще. Много дел впереди… а вот он ушел.

Утро выдалось холодным, с росой по колено. Сырость после дождя до костей пробирает. Но Устинья никогда свои планы не меняла. Встала, курей покормила, корову подоила и в лесополосу по ягоды и по коренья пошла. Любила она утро любое. Хоть летом, хоть зимой. Утром природа возрождается, тот сна встает. Каждый звук слышно и нежность в воздухе трепещет. Вроде и город не далеко, а воздух другой совсем.

Палка в траве утопает, шороху наводит, а Устинья буквально слышит, как насекомые в разные стороны расползаются. Наклонилась, чтоб цветов срезать и увидела, как вдалеке белеет что-то. Вроде как лежит кто-то у осины.

Не любила она находки такие. Мороз сразу по коже прошел. Пару раз натыкалась за свою жизнь и осадок всегда оставался. На помощь не звала, обходила тело и шла своей дорогой. Если помочь не могла. Вот и сейчас прислушалась сама к себе… мертвецов всегда ощущала неприятным холодком по телу, словно они его ей передавали на расстоянии. Но холода не было, а вот кровь внутри забурлила… дар просыпаться начал, значит чует, что есть в нем надобность. Устинья шагу прибавила и охнула, когда в траве девушку нашла. Совсем еще юная, худая, одежда мокрая, волосы в грязи в траве, на лицо налипли, дрожит и глаза не открывает.

Устинья наклонилась к ней и за плечо тронула, а та тут же подскочила, глаза распахнула. Они лихорадочно блестят.

— Не прикасайтесь! Не троньте! Не дам ребенка убить! Мой он! Моооой!

Бредит похоже. Щеки красные. Знахарка лба коснулась и руку отняла — горит вся. Ладонь опустила вниз к животу, и та сразу согрелась. Значит вот где ребенок. Забирать ее отсюда надо. Мало ли кто найти может.

— Вставай, деточка, вставай, милая. Нельзя тебе тут лежать, если ребенка сохранить хочешь.

Глаза девчонки шире открылись, взгляд более осмысленным стал, она в руку Устиньи вцепилась.

— Помогите… ищут меня. Найдут — ребенка моего достанут насильно!

— Не достанут! И не найдут!

Помогла девушке подняться, на плечи ей свою кофту и платок накинула и медленно в сторону деревни пошли.

Потом Устинья долго удивлялась откуда у несчастной силы взялись идти, откуда ресурсы истощенный организм брал. Уже к вечеру в лихорадке билась, испариной покрылась вся, кашель дикий напал. И расспросить ни о чем нельзя. Но нутром своим чуяла, что девочка от больших неприятностей убежала и эти неприятности могли следом за ней по пятам идти. Но выгнать или выбросить за дверь не могла. Устинье почему-то казалось, что если б много лет ее недоношенная малышка выжила, то была бы похожа на эту девочку. Такая же рыжая, как Гришка ее.

Знахарка примерно сроки беременности определила, на глаз, да по опыту. Живот ощупала. Плохи дела — при жаре таком может не выжить младенец. Тут бы еще и мать выжила, видать сутки там пролежала в кустах тех. Кожные покровы бледные, веки белые. Малокровие у нее. Еще и обезвоживание. Конечно тут бы врача настоящего с сильными препаратами, но… девчонка ее молила никому не говорить. Трясло ее всю в ужасе. За ребенка боялась. Потом опять в беспамятство впадала. Поразительно как. Вот недавно женщина к Устинье приехала вся из себя, кольца на пальцах сверкают среди них обручальное, машина ненашенская, сотовый аппарат пальцами наманикюренными сжимает.

Приехала избавляться от ребенка. Карьера у нее, будущее, фигура. В больницу не хочет узнают все. А так тут по-тихому. И срок приличный уже дите вот-вот толкаться начнет. Отправила ее к Владлене. А после нее еще одна пришла тоже все благополучно, уже одно дите есть, второе не ко двору пришлось. Муж хочет, а она нет. Тяжело ей с двумя справляться, да и просто отдохнуть охота, поспать, своей жизнью жить. Куда ей еще одного роды тяжелые…

«А когда перед мужем ноги в стороны раскидывала не думала об этом. Времена чай не дикие. Есть чем предохраняться. Ты в достатке живешь, муж работает, мать жива братья-сестры есть зачем дите убивать?».

Женщина плечами пожала и сказала «потом еще себе рожу». Устинья ухмыльнулась: «Не родишь ты больше! Захочешь, а не родишь!». Бывало и такое сгоряча запускала во Вселенную. Потом каялась, но слово ведьмы обратно не вернешь. Иногда такую силу недобрую слова имели, что и болезнью на другого ребенка перекидывались. Прибежала та потом к ней, та что еще себе родить собиралась, с дочкой при смерти. Спасти умоляла. Устинья пыталась и делала что могла… но не вышло. Кара небесная она такая. Жестокая и безжалостная. Одно дите та своими руками уничтожила, а второе само ее покинуло.

«Как же мне жить? Ради кого?»

Теперь плечами пожимала сама Устинья…

А тут девочка совсем юная, ничего за душой нет, гонится за ней кто-то, а она малыша своего защищает, бережет. «Мой» кричит. И если не спасет Устинья дите, то девчонка и сама может от тоски помереть. Несколько раз Лукреция черная и пушистая кошка, пыталась на кровать запрыгнуть, но Устинья ее сгоняла.