Ничего личного, кроме боли - Страница 8

– Послушайте, Игорь Валентинович, – мягко перебила Маша, – предлагаю перейти к заключению вашего эксперта.

– Хорошо.

– Кто настоял на вскрытии?

Она точно знала, что, если пожилой человек умирает дома, не на улице, вскрытие необязательно.

– Я настоял. А как? Утром она была полна сил, и вдруг ее нет! – возмутился Новиков.

Он отказывался понимать, что старики могут вот так взять и оставить нас в любой момент. Просто потому, что их старое сердце больше не выдерживает. Без всяких причин. Просто от усталости, от пережитых сотен стрессов. Да, это принять сложно. Ей ли не знать.

– Хорошо. – Она кивнула. – И патологоанатом нашел след от инъекции?

– Именно. Спросил у меня. Я сказал, что ничего такого не было. Никаких уколов матери без меня никто не делал. Даже витамины ей не кололи, а уж такое…

– Что же?

– Инсулин, лошадиная доза. Она умирала два часа. Сначала впала в кому, потом умерла. А я все это время спасал чужих людей. Понимаете, что самое ужасное?

– Что?

Ей неловко было смотреть на него. Он уже не мог сдерживаться. По щекам текли слезы.

– Что я мог ее спасти, мог. Если бы не опоздал. – Новиков закрыл лицо руками, поставил локти на стол. – Это же я виноват. Я!

Маша выбралась из-за стола. Воды в графине на подоконнике оставалось на четверть. Да, теплая, наверняка противная. Но сегодняшняя, она сама утром наливала.

– Вот, выпейте. – Она протянула Новикову стакан, потопталась рядом, не зная, что может сказать.

По собственному опыту знала, что все слова в такую минуту не имеют смысла. Иногда сочувствовать лучше молча.

Он послушно выпил все до дна, даже не поморщился, хотя вода была теплой и противной. Поставил стакан на стол. Пробормотал извинения.

– Ничего, Игорь Валентинович. – Маша вернулась на место. – Знаю, что вы сейчас чувствуете. Я тоже потеряла родителей – сначала отец, потом мама. И тоже считала себя виноватой в их смерти.

– Их убили? – ужаснулся он. – Тоже убили?

– Нет. Отца сразил инсульт. Маму – горе.

– Господи. – Он покачал головой. – А братья-сестры у вас есть?

– Нет. Я одна.

Маша поморщилась. Она не любила касаться этой темы. Терпеть не могла сочувственных оханий и жалостных взглядов. Такое сочувствие редко бывает искренним.

Но Новиков неожиданно улыбнулся:

– Я тоже. У меня никого, кроме матери, не было. Мы с ней были очень близки.

– Она не говорила ни о чем таком?

Прошло полчаса, а они все топчутся на одном месте. Скоро народ начнет с обеда возвращаться. А Новиков по-прежнему здесь.

– Что вы имеете в виду?

– Может, ей кто-то угрожал? Может, она с кем-то повздорила? Знаете, у пожилых людей все иначе. У них другие обиды и другой… – она поискала нужное слово, – масштаб событий. То, что нам кажется пустяком, для них важно. Как у детей. Понимаете, о чем я?

– Да, понимаю. – Он усмехнулся. – Но моя мать была воспитанным человеком. Она никогда не устроила бы скандал из-за очереди в магазине. Или из-за того, что кто-то проехал на машине и обдал ее грязью. Не было у нее недоброжелателей. И врагов тем более.

– Тогда это ваши враги, Игорь Валентинович. Придется вспомнить все нехорошее, что произошло у вас за последнее время.

Маша сделала пометку в блокноте.

– Не было ничего такого. – Он потер пальцами виски, будто пытался отмотать события вспять. – Нет, недовольные у врачей, конечно, всегда есть. Но ничего серьезного, точно.

– Никто не умирал у вас на столе?

– Тьфу-тьфу!

– Вы кому-то отказали в помощи?

– В каком это смысле?

– Скажем, кто-то хотел попасть к вам на операцию, а вы не взяли. Скажем, сочли пациента безнадежным. Или очередь у вас на месяц вперед. Или после операции что-то пошло не так.

– Что именно?

– Допустим, пациент через какое-то время не восстановился, а умер.

– Мария Ивановна, откуда мне знать? Я оперирую с двадцати четырех лет, сейчас мне тридцать. Через эти руки, – он помотал кистями, – прошли сотни людей. Не могу же я всех запомнить и отследить их судьбу! Шесть лет!

– И все же вам придется вспомнить, Игорь Валентинович. – Маша глянула сурово. – Если вы действительно хотите найти того, кто сделал смертельную инъекцию вашей матери.

– Конечно хочу! – возмутился он. – Зачем тогда я здесь?

Затем, что тебя измучило чувство вины – раз.

Затем, чтобы переложить эту вину на кого-то – два.

Затем, чтобы снять с себя подозрения, – три.

Последний пункт Маша держала на случай, если Новиков устал от старой матери и решил от нее отделаться таким изуверским способом. Не хотелось в это верить, но и исключать было нельзя.

– Этого человека ваша мать должна была знать.

– Почему? – удивился он.

– Она впустила его в дом.

– Вы считаете, это случилось дома? – Он сильно побледнел.

– А по-вашему, где?

– Не знаю. Может…

– Не может, Игорь Валентинович, – перебила она. – Вы сами установили, что она умирала в течение двух часов, так?

– Да.

– Когда вы приехали домой?

– В начале шестого.

– Сколько на тот момент она была уже мертва?

Он задумался, обхватил ладонью подбородок. Спина снова выгнулась дугой.

– Я сейчас задаю вопрос не сыну, а профессионалу, – жестко произнесла Маша. – Врачу. А врач по остыванию кожных покровов может установить время смерти.

– Около двух часов, от силы три. Да, три часа. – Его лицо задергалось, как при нервном тике.

– Итак. – Она застрочила в блокнотике. – Вы приехали в семнадцать двадцать, так?

– Приблизительно.

– К этому времени она была три часа мертва. Значит, смерть наступила между четырнадцатью и пятнадцатью часами. Инъекцию ей могли сделать в районе полудня.

– Сразу, как она зашла домой? – Новиков вдруг принялся отчаянно ерошить коротко стриженные волосы. – А вдруг кто-то сделал это в транспорте? Она же ездила на автобусе. Или в магазине?

– Игорь Валентинович, мы ведь с вами понимаем: такую дозу инсулина вколоть незаметно нельзя. Так?

– Да. Вряд ли.

– Ваша мама наверняка поделилась бы с кем-нибудь таким происшествием. Пожаловалась бы на боль. Да просто вскрикнула бы от укола, случись он в общественном транспорте. А она, по вашим собственным показаниям, остановилась во дворе перекинуться парой фраз с продавцом газет. И ни слова.

– Ни слова.

– Значит, это случилось уже после того, как она вошла в подъезд. И скорее всего, случилось в квартире. – Она говорила медленно, просто рассуждала вслух. – Если бы напали в подъезде или в лифте, ваша мама подняла бы тревогу. А здесь, надо полагать, все было добровольно. Что говорит ваш эксперт?

– О чем?

Кажется, он примерял сейчас эту роль, роль убийцы к каждому знакомому. Бегающий взгляд, рассеянное внимание. Она трижды задала один и тот же вопрос, и все без толку.

– Были у вашей матери на теле какие-нибудь синяки, подтверждающие, что она оказывала сопротивление?

– Что, простите? Синяки? Нет, синяков не было. – Кивнул с отсутствующим видом: – Да, вы правы, она сама кого-то впустила. Сама позволила сделать себе инъекцию. Она знала этого человека, здесь вы в точку.

Резко поднялся, одернул дорогой пиджак, надетый на футболку. Неожиданно протянул руку:

– Отдайте.

– Что?

– Отдайте заявление.

– Не поняла. – Маша тоже поднялась. – Сожалею, Игорь Валентинович. Но…

– Я отзываю свое заявление.

– А почему? – Она резво убрала за спину лист бумаги, исписанный его нервным почерком. – Вычислили убийцу и желаете с ним поквитаться самостоятельно?

Он промолчал. Только дышал тяжело и смотрел исподлобья, с невесть откуда взявшейся неприязнью.

– Сядьте, Новиков!

Странно, но он послушался. Упал на стул. Его трясло – подпрыгивали колени, дергались пальцы на лацкане пиджака, кривился рот.

– Вы не вернете мать к жизни, если устроите самосуд. Зато свою жизнь искалечите. Я уже не говорю о том, что вы можете ошибиться и пострадает невинный человек.