НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 36 - Страница 41

Только после того, как они оказались на широкой, ярко освещенной улице, Холл, как бы размышляя вслух, пробормотал:

— Кажется, итальянец по имени Ламброза заметил, что гениальность — явление такое же патологическое, как и сумасшествие…

— Совершенно верно, это сказал Ламброза, — подтвердил Леонор. — Я вспомнил эту девушку, Эльзу… Ты знаешь, перед моим отъездом из Германии она сказала, что любит меня.

Холл резко остановился.

— Ну а ты?

— Я? Ничего. Пожал плечами.

Леонор хихикнул, но Эрнест подошел к нему вплотную и схватил за борт пиджака.

— Вот что. Если ты не перестанешь корчить из себя робота в человеческом обличье, я размозжу тебе голову. Понятно?

— Понятно. Я очень от тебя устал, Эрнест. Иди своей дорогой, а я пойду своей. Мы никогда не поймем друг друга. Никогда. Прощай.

Леонор пересек улицу, оставив американского парня на перекрестке.

А вот и здание атомного центра. Было уже очень поздно, и Леонору показалось странным, что возле высокой каменной ограды стояли какие-то люди. Их было немного, всего человек пятнадцать — двадцать, но держались они группой, а в середине кто-то поднимал фанерный щит, на котором было написано «Свободу от атомной опасности!»

Леонор хотел было пройти мимо, прямо к воротам проходной, но его вдруг окружили плотным кольцом.

— Вы отсюда? — спросил кто-то.

— Зачем вы работаете здесь?

— Какое ваше дело, где я работаю.

— И вас не мучают угрызения совести?

— Это когда убивают людей и считают, что так и нужно.

— Я никого не убивал и не собираюсь убивать.

— Но вы работаете здесь. Значит, вы содействуете тем, кто намеревается совершить убийство.

Леонор вышел из круга, остановился и произнес усталым голосом:

— Вот что, ребята. Если бы таких, как я, было много, никогда никаких убийств не было бы. Не было бы ненависти и алчности, необузданных страстей и страха, кровожадности и безумия. Это они порождают все ваши несчастья. Ваши любовь, страсть, тщеславие, страх, борьба за существование, инстинкт размножения и жажда наживы — вот причина ваших войн и кровопролитий. Прежде чем стать свободным от атомной опасности, вы должны освободиться от своих пороков. Боюсь, что это вам не удастся. Вряд ли ваша фанера с лозунгом поможет. Спокойной ночи. Стоять ночью перед стеной просто глупо. Идите отдыхать.

Леонор вошел в ворота, а толпа людей проводила его полными ненависти и презрения взглядами. Леонор всю ночь напролет рассчитывал новый тип взрывного устройства для нуклоновой бомбы нового типа.

— Как он до этого додумался? Как? — снова и снова спрашивал себя Эдвард Геллер, нервно шагая из угла в угол своего кабинета. Большие стенные часы пробили два часа, и одновременно на его письменном столе зазвонил телефон.

— Да? Я, Геллер. Сейчас я поднимусь. Что? Вы ко мне? Милости прошу.

Он быстро поправил галстук, кое-как привел в порядок разбросанные на столе бумаги и стал ждать прихода директора, Роберта Гудмейера.

Гудмейер пришел не один, а вместе с отставным немецким генералом Кеглем, который вот уже несколько дней, как он говорил, «гостил в Америке».

При виде начальства Геллер утратил свое обычное надменное выражение, и со стороны, если бы не было известно, кто он такой, можно было бы подумать, что это обыкновенный чиновник. На его желтом, морщинистом лице появилась тонкая заискивающая улыбочка.

— У меня для вас сюрприз, господин Гудмейер. Вы можете свободно заключать с правительством контракт на новую ядерную установку мощностью, скажем, в пятьсот мегатонн.

— Я это уже знаю, — небрежно бросил Гудмейер. — И мой коллега герр Кегль об этом знает. И вся фирма знает. Все, до последнего лифтера. Вот это-то меня и беспокоит.

Геллер застыл с открытым ртом.

— Послушайте, Геллер. Что вы знаете об этом феноменальном парне по имени Леонор? Он совершенно не понимает, что такое военная тайна.

Геллер на мгновенье задумался и ответил:

— Таких, как он, на моем веку еще не было. Именно он и предложил новый метод использования свободных нуклонов. Просто невероятно!

— А вам известно, профессор, что парень ненормальный?

— Что-о-о?

— Ненормальный. Не то чтобы идиот, а скорее… как бы вам сказать…

Гудмейер вопросительно посмотрел на Кегля.

— Урод, — подсказал вице-директор фирмы.

Эдвард Геллер испуганно присел на край стула. Герр Кегль, как бы успокаивая Гудмейера, пояснил:

— Такое среди ученых бывает. Например, у французского математика Блеза Паскаля до конца его жизни не зарастало темя. Говорят, там, в мозгу, был еще и нарыв. А у Пастера вообще не хватало половины мозгов…

— Может быть, вы объясните мне… — пролепетал Геллер.

Ни слова не говоря, Гудмейер вытащил из бокового кармана какой-то предмет в виде трубки и протянул его физику.

— Откровенно говоря, я в этом ничего не понимаю. Но те, кто разбирается, я имею в виду врачей, говорят, что здесь черт знает что.

Предмет оказался не чем иным, как свернутой в трубку рентгеновской пленкой. Когда Геллер рассматривал ее на просвет, его руки слегка дрожали.

— Я ничего не вижу…

— Эту пленку мне передала мать Леонора. Вернее, не мне, а моей дочери Эльзе. Мы собирались в Америку, и она пришла к нам и сказала: «Я очень вас прошу обратить внимание на здоровье моего сына. Дело в том, что в детстве он страдал головными болями, и ему тогда сделали этот снимок. Врачи говорили, что с возрастом все будет в порядке».

— Право, я ничего здесь не вижу, — продолжал бормотать Геллер, рассматривая пленку со всех сторон. На ней был четко изображен человеческий череп, снятый в профиль.

— Для того чтобы вам было понятно, в чем дело, я вам покажу аналогичный снимок головы нормального человека.

Кегль протянул профессору вторую пленку, и, когда тот взглянул на нее, а затем на первую, из его горла вырвался странный шипящий звук. Он вдруг увидел, что едва заметная тень, представляющая мозговое вещество у нормального человека, занимает всего около половины объема черепной коробки. В голове Леонора тень была значительно плотнее и распространялась на всю переднюю, затылочную и заднюю части. Если судить по снимкам, то его мозг по объему был раза в два больше.

— Когда я отдал рентгеновский снимок Леонора специалистам, они пришли в ужас. Они не только установили, что его мозг больше и плотнее, чем обычно, но что в нем совершенно отсутствуют подкорковые области. А это значит, что парень совершенно свободен от каких бы то ни было эмоций. Вы представляете, что это значит?

В этом пункте в разговор вмешался директор Роберт Гудмейер.

— Это значит, дорогой, что он может только рассуждать и ни черта при этом не чувствовать. Побольше бы нам таких уродов, а, Геллер!

Он разразился громовым хохотом.

— Странный случай, — сказал Геллер и вопросительно посмотрел на Кегля.

Тот пожал плечами.

— Ничего странного нет в том, что фрау Гейнтц родила урода. Ведь она пережила атомную бомбардировку Нагасаки.

— Ах, вот оно что…

— А всякие пацифисты вопят о том, что атомная война антигуманна! — продолжая хохотать, рычал Гудмейер. — Теперь ясно, что только благодаря войне может возникнуть более совершенная раса людей. Вот таких толковых парней вроде Леонора. Теперь понятно, как возникли современные люди. Эволюция по Дарвину — чушь. Просто обезьяны откуда-то получили хорошую дозу радиоактивности и стали рожать уродов, то бишь нас! Ха-ха-ха! Представляю, как чувствовала себя мамаша-обезьяниха, родив бесхвостого, безволосого, головастого малыша, который вскоре стал повелевать всем обезьяньим царством. А ведь есть такая теория происхождения людей!

Геллер молча кивнул головой.

— Так вот, следующим этапом будет раса леоноров. Ух как заработают все наши научные учреждения и конструкторские бюро! Вот будет любопытный мир! Просто мурашки по телу бегают. И на кой черт тогда будут нужны всякие электронные машины? Один Леонор заменяет сто таких машин. Представьте себе, что наша фирма располагает десятком леоноров…