НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 22 - Страница 20

Мою капсулу вели автопилоты Полигона, я только посматривал на курсовод, а в остальное время следил, как Спица выходит из-за диска планеты на черное небо, растет, приближаясь. Так и хотелось схватиться за Спицу, словно за рукоять, и закрутить Ресту, зашвырнуть ее подальше. Должно быть, такую точку опоры и имел в виду Архимед…

Капсула опустилась на самом краю поля, я защелкнул шлем и выбрался наружу. Над пейзажем доминировала та же Спица — было просто невозможно сосредоточиться на чем-нибудь другом. На верхушке ее, в самом зените, примостился, весь в оспинах пятен, багровый диск Вольфа.

Я опустил взгляд и разглядел у края поля легкий двухместный кар, а рядом с ним — одинокую фигуру. Человек молчал, смотрел в мою сторону — наверняка, он наблюдал за мной.

— Здравствуйте, Ким.

Голос высокий, ломкий. Казалось, говорит мальчишка лет пятнадцати. Услышав этот чужой голос, я окончательно понял, что учителя нет. Пружина, натянувшаяся в момент, когда я узнал о его гибели, неожиданно лопнула, и космодром этот, и Спица, и человек у кара показались мне настолько чужими, что захотелось вернуться в капсулу и немедленно стартовать, догонять разгрузившийся и уже, наверное, уходящий «Экватор». Что мне делать здесь теперь?

— Огренич, Борис. Инженер систем защиты, — представился незнакомец. Я увидел длинное лицо, остроносое, с выпирающими скулами, некрасивое лицо, на котором отчетливо выделялись глаза. Глаза были с другого лица — ярко-голубые, улыбчивые.

Мы взгромоздились на тележку, сели рядом, машина развернулась и поехала навстречу Спице по узкой бетонной дороге.

— Астахов, — сказал я. — Как он погиб?

— Случайность, — ответил Огренич, помедлив. — Игорь Константинович был в зоне контроля. Недалеко — четыре километра от станции. Обычные профилактические работы. Во время проверки не вышел на связь… Потом выяснилось: система гравиизлучателей неожиданно выдала импульс мощностью до миллиона единиц.

Миллион единиц! Все произошло мгновенно…

Кар въехал под козырек гаража, и Огренич оставил машину в длинном тоннеле шлюза. Низкий переходный коридор соединял гараж с домиком станции. Мы вошли в первую же дверь. Это был клуб. Световая доска во всю стену, книготека, широкое окно с навсегда застывшим пейзажем: пустыня, изможденная, уставшая от миллиарда лет неподвижности. Как лицо старца — серое, с неживыми морщинами трещин. Густые тени, будто пролитая тушь.

У круглого стола сидели двое. Одного я узнал, он выходил на связь с «Экватором». Внушительная фигура — рост около двух тридцати. Второй — мужчина средних лет, о котором с первого взгляда можно было сказать: вот человек, который знает свою жизнь наперед. Не в смысле фактов, а психологически. Любой факт он представит как следствие собственного плана. Наверняка это Тюдор — Лидер смены.

— Евгений Патанэ, — сказал детина рокочущим басом, — инженер систем обеспечения.

— Рен Тюдор, кибернетик-монтажник, — наклонил голову Лидер.

— Станислав Игин, — голос был тихим, и я не сразу увидел его обладателя. Небольшой экран открылся в стене, на меня смотрело немолодое, очень широкое лицо — щеки даже как-то странно отвисали, будто у бульдога.

— Глава теоретической мысли на дежурстве, — пояснил Огренич.

Я сел, стараясь остаться в поле зрения телекамеры, и Игин благодарно улыбнулся.

— Борис, вероятно, рассказал вам о том, что случилось, — утвердительно сказал Тюдор.

Я кивнул.

— Нелепый случай, — продолжал Тюдор. — Я виноват. Ошибка родилась в блоках памяти, моя прямая обязанность — ее заметить.

— Не нужно об этом, — попросил я. — Не для того я сюда летел. Мысли, идеи Астахова — вот, что мне нужно. Игорь Константинович занимался методикой прогнозирования открытий. Что он успел?

— Есть какая-то закономерность в том, что это случилось именно с Астаховым, — сказал Огренич. — Такой он был человек… неудачник.

— Это ваше личное мнение, Борис, — мягко сказал Игин.

— Именно личные мнения мне и нужны, — пояснил я.

Тюдор поднялся и пошел к двери.

— Не могу кривить душой, — сказал он, стоя на пороге. — Если вы летели сюда только для того, чтобы понять, чем занимался Астахов, то напрасно тратили время. Извините.

Он вышел, и дверь тихо щелкнула.

Первое впечатление — в этой комнате никогда не жили. Нервами, а вовсе не глазами, я ощущал первозданную аккуратность, созданную наверняка не самим Астаховым. После его гибели здесь прибрали, навели порядок, и этот порядок не давал теперь сосредоточиться.

Я обошел комнату, не особенно приглядываясь, просто стараясь почувствовать себя дома. Не получалось — возникло желание расшвырять по полу бумаги, выставить со стеллажей десяток книгофильмов, в общем, создать ту чуточку хаоса, которая и придает вещам приемлемый для человеческого сознания порядок.

Я сел за стол и увидел белый листок, приклеенный к стене. Это было нечто вроде стихов, две строчки:

Не знаю, хорошие ли это стихи, в поэзии я разбираюсь плохо. Убежден, что и Игорь Константинович повесил перед глазами двустишие вовсе не оттого, что увидел в нем красоты стиля или тайный поэтический подтекст.

Я отошел к стеллажам и заставил себя не думать об этих стихах. Я запомнил их и знал, что, едва возникнет нужная ассоциация, они непременно всплывут в памяти.

Книгофильмы стояли в алфавитном порядке, и я понял: это и есть знаменитый астаховский каталог. Знаменитый… Несколько писем, в которых этот каталог упоминался, я отыскал в архивах Института футурологии. Игорь Константинович писал, что ведет работу по прогнозированию открытий. Начальная фаза естественно включает в себя системологию — всеобщее обозрение открытий человечества.

Я взял крайнюю левую капсулу. «Аарон. Описание к патенту на открытие. Эффект Аарона при низких температурах». Аарон открыл эффект Аарона. Очень понятно. Следующая капсула. «Абель. Математические труды».

Прогудел вызов, и я нажал клавишу подтверждения. Игин остановился на пороге, покачиваясь, будто шарик на ветру. «Тренировался бы, — подумал я. — Разве можно быть таким толстым?» Шарик вплыл в комнату, заворочался в кресле.

Разговор начинался медленно. Игин выдавливал слова, будто под прессом. Я чувствовал, что это не от нежелания говорить, просто у него манера такая.

— Я представлял вас иначе, — сказал Игин. — Думал, Яворский такой… худенький… не очень уверенный в себе… руки прячет за спину.

— Вам рассказывал Игорь Константинович? — догадался я.

Игин кивнул.

— Два года сближают людей… обычно, — медленно сказал он, заполняя паузы громким дыханием. — Совместная работа… А вышло наоборот. Астахов нас встретил. Показал станцию. Возил к Спице. Она была тогда поменьше, километров семьсот… Вы знаете, почему он оставался?

— В общих чертах, — уклончиво ответил я. — Знаю, что была авария. Астахова ранило, и он не мог лететь на Землю. Все возвращались, а он оставался.

— Да… В конце первой смены, девять лет назад… Был только фундамент. И отношение было другое. Автоматики тогда было поменьше, людей побольше. Летали над фундаментом. В корабль ударил разряд. Астахову сломало позвоночник, сожгло кожу на лице. Еле выходили…

— Позвоночник… Я не знал.

— Но он мог лететь. Потом, с третьей сменой. Не захотел. Работал. Прогнозирование открытий — тогда это началось. Характер у него был… не очень. Все же болезнь. Столько лет без Земли. Конечно, трудно. Тяжелый характер… Так и получилось. Он с людьми — как одноименные заряды, все дальше и дальше…

Я показал Игину стихотворение.

— Крутизна дорог, — продекламировал теоретик нараспев. — Знаю. Есть такая поэма…

— Раньше Игорь Константинович не любил стихов, — сказал я.

— Да, его больше привлекала мифология, — кивнул Игин.