Нежный Серый (СИ) - Страница 1

В поезде потерялся мой чемодан. В нем было все. Все, без чего не представляю дальнейшую жизнь возможной. В чемодане я везла в большой город большие надежды, планы и мечты. Все это украли.

— Простите, но поскольку ваши вещи были в купе, персонал не отвечает за их сохранность. Вот если бы вы сдали их в камеру хранения, тогда мы могли бы попытаться отыскать. А так — пишите заявление в полицию. Мы, со своей стороны, сделали все возможное.

Вот и все. Весь ответ взрослых и ответственных людей. Что из возможного они сделали? Сказали пару казенных фраз?

Проблемы мои и только мои. За забывчивость и "воронизм" приходится платить. Спасение утопающих, как говорится…

Так я сидела в малюсеньком и душном купе, из которого, несмотря на замок, у меня сперли вещи. Сидела и покачивалась в такт ходу поезда. Влево, вправо, вперед, назад. Снова влево. Голова пустая, сердце тяжелое, на душе мерзко.

Типичная история, таких тысячи, нет — миллионы! Бедная студентка-первокурсница направляется из провинции в ближайший крупный город на учебу. Банально до ноющих зубов.

Нужно ли упоминать, что, лишившись чемодана, лишилась, соответственно, и прожиточного минимума: документов, денег, телефона, компьютера и зарядки от него, одежды, записной книжки с адресами, карты города, пакетика с булочками, бутылки воды, яблока, домашнего, червивого. "Осенняя полосатка" сорт называется, мой любимый. Да компьютер, между прочим, тоже с яблочком надкусанным на крышке. Дорогущий.

Ждет меня голодная и холодная жизнь, чужой вокзал и неизвестность.

"Напрягай память, малявка, шевели мозгами!" — так сказал бы мне старший брат.

"А телефон что, опять разряжен?" — это с обреченностью в голосе спросил бы папа.

Но он был бы несправедлив ко мне. Телефон заряжен полностью! Но лежит в чемодане.

"Ну, рот откроешь и спросишь! Люди добрые везде есть". Мама, как всегда, оптимистична и с непоколебимой верой в род человеческий.

Мда, моя любимая семья, как мне плохо без вас. Так рвалась уехать жить отдельно, самостоятельно и независимо. Не прошло и суток, как безумно по всем скучаю.

Думаю, все случилось из-за того, что в дорогу мне купили красивый новый чемодан. В клеточку. Скорее всего, на этот счет имеется какая-нибудь примета, наподобие: "Не бери в дорогу новый чемодан, бери старый и обшарпанный. Только тогда доберешься благополучно". Как-то так.

Чемодан выглядел дорого, элегантный, с эмблемой известного дизайнера на клетчатом боку. Вот воры и позарились на него. Если бы мне не было так жалко себя, я бы пожалела их, потому как заглянув в кожаные недра добычи, они сильно расстроются. Может, даже разочаруются в людях. Кроме компа да тощего конвертика с наличными, им поживиться будет нечем.

До конца пути просидела, бездумно таращась в стену купе. Покачивалась туда-сюда и жалела себя. Разве так должна начинаться самостоятельная взрослая жизнь? Нет, не так. Это у меня всегда все только так и никак иначе. Везучая я.

Выйдя на перрон: руки в карманах, без сумок и прочих мешающих и ненужных вещей, — глубоко вдохнула воздух большого города и постаралась внимательно оглядеться. За остаток пути я все-таки придумала, на свой взгляд, неплохую схему действий.

Моя цель — академия, там я и узнаю про общежитие, и позвонить смогу, и кое-какие документы восстановлю. Проехаться до нужного места можно и зайцем.

Пока стояла на месте и, вытянувшись на носках, высматривала нужное мне направление, люди огибали меня разношерстным потоком, задевали и подталкивали. Мда, со спокойным и уютненьким вокзалом в провинции общего мало.

Люди, как на конвейере, двигались быстро и слаженно, малейшее промедление с твоей стороны — и становишься помехой. А их надобно устранять: помехи мешают общему продвижению. Что совершенно не удивительно, мешающим элементом стала я. Не была готова к такому стремительному началу. Вернее, продолжению, которое оказалось под стать началу.

— Чего стоишь, как столб, — пробасил кто-то над ухом, — двигайся с дороги давай!

Не очень вежливо меня толкнули. Пролетев два шага, врезалась в чью-то сиреневую спину.

— Ей! Ты "цензура"! — произнесла спина, разворачиваясь.

Я, как неуклюжий щенок увертывалась, от чужих тел. Вот была бы повыше, растолкала бы всех и нашла нужное мне направление. Увидела бы что-нибудь, кроме возвышающихся вокруг спин.

Сиреневая куртка оказалась спереди синей. Человек оглянулся и на ходу бросил:

— Понаехали!

Конечно, понаехали, это же вокзал!

Мне больно наступили на левую пятку, скорее всего оторвав подошву от стареньких, но любимых мокасин. В это же время под правую коленку ткнули какой-то палкой. Когда я машинально наклонилась потереть саднившее место, заехали локтем в скулу.

Из глаз сами собой потекли слезы, хотя плакать уж и подавно нет ни времени, ни места. Из-за слез перестала вообще что-либо видеть и, конечно, споткнувшись о чью-то ногу, упала на грязную, оплеванную плитку. Разодрала ладони до крови, больно ударилась коленями и измазала гордость в этой самой слюне, покрывающей серый пол. Еще к ней, к гордости то есть, прилипли очистки от семечек и драная жвачка, которая, чувствую, долго не отлипнет. Бедная моя гордость.

Села, уже не заботясь о чистоте одежды, на дорогу и посмотрела на руки. Слезы капали, не переставая. Чтобы не пропадали зря, подставила ладони так, чтобы влага промыла ранки. Больно. Сморщилась и зашипела от жжения.

Лопушистая я, как говорят родные. Ведь понимаю, что все нормально, что жизнь такая и люди не делают мне специально ничего плохого. Они как раз "путевые" и "не лопушистые". И все равно жалко себя, и кажется, что все так несправедливо! Вокруг одни равнодушные и жестокие гады.

Люди продолжали идти вперед, только теперь просто не замечали меня, сидящую под ногами. Если бы я была чемоданом, одиноко стоящим, и то вызвала бы больший интерес. Чемоданы нынче выше ценятся. Вон, и мой собственный сразу кому-то понадобился.

Запрокинула лицо вверх, увидела кусочек серого, пасмурного неба. Вот-вот пойдет дождь или уже снег.

— Пожалуйста, ради веры моей мамы в хороших людей, пусть хоть один такой человек встретится мне сейчас. Один-единственный! — прошептала, глядя в небо.

Ведь мамы всегда правы, а чудеса случаются. Это истина.

Гипнотизируя заплаканными глазами серую неопределенную облачность и сидя уже подмерзающим задом на сером же кафеле, не заметила, в какой момент людской поток иссяк. Из грустных раздумий выдернули бумажки. Они упали прямо в раскрытые пораненные ладони, лежащие на коленях.

Я вздрогнула и посмотрела вслед еще одной удаляющейся, на этот раз драповой черной спине. Потом опустила взгляд на руки, в которых лежали деньги. Две довольно крупные купюры. Из глаз снова полились слезы. Нет, не от привалившего счастья.

Аккуратно расправила деньги и посмотрела вверх на тучи.

— Я не это имела в виду, — произнесла обиженно, обращаясь к небу.

Только взяла себя в руки и стала медленно подниматься, как со спины меня взяли за шкирку и таким неуважительным способом подняли с пола.

— Э-е-ей! — вместо необходимого возмущенного крика вышел испуганный писк.

Подняли, встряхнули, развернули лицом к лицу и взяли в плен внимательных серых глаз. Не как пасмурное небо или заплеванный бетонный пол. Серые глаза — холодные, морозные и колючие, как лед, покрывающий зимой самое глубокое в мире озеро. Непробиваемый лед.

По спине пробежали мурашки, будто холодный ветер продул насквозь. Я стала оседать обратно на пол, не отводя завороженного взгляда от обладателя серых глаз и серой же формы секьюрити.

— Стоять, — строго сказали мне.

— Не могу, — снова писк. Простыла я, что ли?

Выражение лица парня из строгого в одно мгновение переменилось на удивленное и растерянное. Хватка на моих плечах стала крепче и бережнее, взгляд опустился на мои порванные мокасины.