Нежность в хрустальных туфельках (СИ) - Страница 5

— Приехали!

Прямо, как у Гоголя.

Все разбегаются по классам, и я — вместе с ними, держа в руке заветную флешку, словно от нее зависит моя жизнь. Ну, карьера так уж точно.

Сегодня у меня снова первый в «11-А» и я захожу в класс с твердым намерением больше не поддаваться ни на какие провокации. До звонка еще пара минут, так что есть время еще раз просмотреть презентацию.

И… понимаю, что пропала, потому что проклятый файл, над которым я сидела полтора часа, просто отказывается открываться, выдавая какую-то ошибку. А я в компьютерах — ни бум-бум.

Паника растекается по спине ледяной коркой, руки начинают дрожать и мне вдруг становится очень душно, как будто из класса откачали весь воздух, а меня сунули в вакуум, как испытуемого кролика. Почти вслепую выхожу в коридор, с шумом глотая и выдыхая воздух открытым ртом. Наверное, так себя чувствует рыба перед смертью.

Вдруг перед глазами появляются модные кроссовки и темно-синие узкие джинсы. И ко всему этому — странная смесь запахов табака и мятной зубной пасты. Или жвачки?

— Что с лицом, Колючка? — узнаю голос Ленского.

Задираю голову и — не верю, что это делаю! — хватаю его за толстовку на груди, повисая безвольной лапшой.

— Даня, ты в компьютерах разбираешься? — Господи, да конечно он разбирается! Какой мальчишка его возраста не понимает в технике?

— Разбираюсь, — хмурится он. — Да не трясись, что случилось?

— У меня там… презентация… а тут… министерство и Галина… Гаривло… Горилловна. Тьфу!

Ленский укладывает свои крепкие шершавые ладони поверх моих кулаков, сжимает и спокойно говорит:

— Успокойся, Колючка, все починим.

И я ему почему-то безоговорочно верю.

— Да тут пожар! — слышу грубый голос за спиной и нестройный гогот. — А меня так потрогаете, Варвара Юрьевна?

И тут до меня доходит, как это вообще выглядит со стороны. Я, вцепившаяся в толстовку Ленского, его руки поверх моих, и его лицо, которое он почему-то опустил ниже, хоть точно не близорукий.

Я шарахаюсь от него, невероятным усилием воли подавляю желание прижать ладони к пылающим щекам и быстро влетаю в класс. Уже хочу прикрикнуть, чтобы быстро зашли на урок, но, к счастью, меня опережает звонок. Чуть не забыла, что пришла раньше времени. Совсем с ума сошла с этой презентацией.

Я что, правда повисла на школьнике?

Меня не оправдывает даже отчаяние. Если поползет слух…

Я слышу короткий вскрик — и весь класс. Как по команде, срывается с парт, притискиваются к двери. Что снова не так? От нервного перенапряжения начинают трястись руки и хочется просто закрыть уши и глаза, и как в детстве, сказать самой себе: «Я в домике».

С трудом растолкав учеников локтями, пробираюсь к двери.

Двое мальчишек валяются на полу. Точнее, один лежит ничком, другой кое-как пытается встать, заживая ладонью хлещущую из носа кровь. При этом пару раз падает на нетвердых ногах, потому что отползает от Ленского, который смотрит на обоих мрачным взглядом, расслабленно держа кулаки вдоль тела. На одном характерный красный мазок.

— Еще раз вякнешь, Красников, — говорит тому, что валяется на полу, держась рукой за челюсть, — и я тебе на хуй все зубы выбью. И тебя тоже по тому же месту, — через плечо зыркает на второго.

У меня буквально отвисает челюсть, потому что что бы там не произошло, это случилось меньше, чем за минуту. Но хуже всего то, что именно в этот момент из-за угла появляется Галина Гавриловна и охает, прижимая руки к груди.

Дурной сон. Просто кошмар. Нужно сосчитать до трех и проснуться, потому что такого просто не может быть, чтобы в один день я запорола презентацию перед министерской проверкой. Дала повод для гнусных сплетен и стравила учеников в драку. Не настолько уж я наивная, чтобы не понимать, за что именно Ленский дал тумаков обоим.

Но среди этой черной беспросветной безнадеги есть кое-что хорошее, но это хорошее пугает даже больше, чем свирепый взгляд завуча.

Мне почему-то странно приятно, что Ленский за меня заступился.

— Что случилось?! — как серена воет Галина Гавриловна, и я почти слышу в этих звуках предложение писать расчет добровольно, пока меня не вытурили с волчьим билетом. — Варвара Юрьевна, потрудитесь объяснить, почему ваши ученики после звонка устроили мордобой в коридоре?!

Что ей сказать?

— Да мы просто дурели, — опережает меня Ленский. Скалится так широко и открыто, что невозможно заподозрить в этом лощеном красавце беспощадного монстра, которым он выглядел минуту назад. — Эти долбоебы попросили пару приемов показать, я предупреждал, что вломлю обоим.

— Подбирай выражения, Ленский! — прикрикивает завуч, но тоном на две октавы тише, чем только что орала на меня.

И я остро осознаю, что Ленский снова меня прикрыл. Знает, наверное, на личном примере, что ему ничего не будет, даже если он разнесет школу по щепкам.

Галина Гавриловна хмуро смотрит на меня, как будто знает, что перед ней устроили цирк, а мне отчаянно хочется зажмурится и не слышать, как кто-то из класса обязательно выдаст вранье. Но пара учеников поддакивают, и завуч тут при отправляет мальчишек к медсестре. Пока остальные рассаживаются по местам, задерживает меня и уже громким шепотом говорит:

— На вашем месте, Варвара Юрьевна, я бы не спешила распаковывать вещи.

Сказать прямее, что она мне очень не рада, просто невозможно.

Я захожу в класс — и почти не удивляюсь тому, что Ленский сидит за учительским столом и уже активно кликает мышью. Чтобы не мешать, собираюсь с илами, прочищаю горло кашлем и обращаюсь к классу. Говорю, что, возможно, к нам на урок зайдет министерская комиссия и очень прошу всех сосредоточится на предмете и дисциплине.

— А вы тоже сосредоточены на предмете? — спрашивает крашенная блондинка с четвертой парты. Глядя на таких девочек мне кажется, что я родилась в другом столетии, потому что на школьницу она похожа еще меньше, чем на школьника похож Ленский.

Я помню, что ее фамилия Варламова, а вот имя… Наташа? Настя? Кажется, это она просила Ленского ее поцеловать. Или не она? В голове такая каша, что хоть бери с пожарного щита лопату и расчищай завалы, пока меня не погребло под ними на веки вечные.

— Я думаю, что сосредоточена, — выбираю наиболее нейтральную формулировку, но девочке явно хочется поговорить.

— А вы давно замужем? — громок спрашивает она. И вот теперь уже не скрывает агрессивные нотки.

— Какое это имеет отношения к уроку литературы… Наташа?

— Натали! — поправляет меня кто-то из мальчишек, и это почему-то вызывает волну смешков. Должно быть, какая-то только им одним понятная шутка.

Варламовой до общего веселья нет никакого дела, во всяком случае, она ничем себя не выдает.

— Я слышала, что после года семейной жизни наступает кризис семейных отношений и женщин тянет «налево», — говорит она.

— Моя семейная жизнь, Наташа, не имеет отношения к уроку.

— Ну вы же наша учительница и должны отвечать на вопросы, чтобы мы были подготовлены ко взрослой жизни, — не унимается она.

Я не вчера родилась на свет, и хоть понимаю, что в некоторых вещая куда менее наивна, чем вот эти «золотые детки», но все настолько очевидно, что я чувствую себя совершенно голой перед двумя десятками любопытных оценивающих глаз. Я не ошиблась и это она вешалась на Ленского. И не ошибаюсь сейчас, прекрасно улавливая острые ноты ревности в ее голосе. Ревности — и вот этого, демонстративно брошенного при всех вызова.

— Все работает, — привлекает внимание Ленский и я на радостях забываю обо всем. — Я покажу, в чем дело.

Пока он сидит за моим столом, я становлюсь сбоку, и пытаюсь вникнуть в кучу терминов, которые знаю через пятое на десятое. Ленский водит мышкой по экрану, показывает, что именно я сделала не так и почему моя презентация не захотела открываться. Уверена, что с такой головой все равно ничего не запомню, но просто то и дело киваю, соглашаясь.