Неземные соседи - Страница 1

Высоко над качающимися кронами деревьев, образующими крышу мира, пылало жгучее белое солнце.

В прохладной тени леса одиноко сидел голый мужчина, привалившись спиной к своему дереву и прислушиваясь к вздохам деревьев вокруг.

Теперь он стар, и мысли его полны забот.

Он поднял длинную правую руку и вытянул ее. Вольмэй все еще был силен, а мышцы его тверды и упруги. Он все еще мог взбираться на деревья и падать сверху на мощные нижние ветви, чувствуя, как ветер упруго бьет ему в лицо.

Рука опустилась.

Состарилось не только его тело; оно-то как раз и не играло большой роли.

Нет, его гнетут мысли. В самом деле, во всем какая-то горькая ирония! Мужчина всю жизнь работает и учится, чтобы однажды прийти к согласию с самим собой, когда все то, что должно быть сделано — уже сделано, на все вопросы даны ответы, все сны истолкованы. И тогда…

Он покачал головой.

Он теперь один, но ведь большинство людей одиноки. Его дети покинули его, но это хорошие дети, и он может прийти к ним, когда захочет. Его спутница уже больше не знает его, когда весна заставляет кровь быстрее бежать по жилам; но все именно так, как и должно быть.

Впереди уже немного жизни, и жизнь уже не кажется ему такой ценной, как в прошедшие солнечные годы.

Он поднял взгляд на проплывающее мимо пятно в голубом небе, которое можно было видеть сквозь красные листья деревьев. Вольмэй прошагал длинную дорогу жизни так, как должен был прошагать, и знал то, что должен был знать. Он не удивился — хотя все было так неожиданно — и совсем не испугался.

Все же оставалась какая-то странная неудовлетворенность.

Может, это груз лет, подумал он, нашептывающий ему; ведь говорят же, что старые люди живут наполовину во сне.

Может, это от той самой неожиданности, что появилась в небе, как сверкающее серебром Нечто…

Во всяком случае, что-то в нем осталось неудовлетворенным и незаполненным. Ему казалось, что жизнь в чем-то его обманула, чего-то лишила. Что-то вызывало боль и давило на сердце.

Что же это может быть?

Вольмэй закрыл свои черные глаза и попытался погрузиться в сны. Тогда к нему пришла бы их мудрость, такая прекрасная. Но он знал, что ему приснится; он уже не ребенок…

Большое белое солнце описывало клонящуюся вниз послеполуденную дугу.

Ветер улегся, и деревья затихли.

Голый человек видел сны.

И, может быть, ждал…

— Свобода воли? — Монт Стюарт тихо засмеялся и дернул себя за бороду. — Что, черт возьми, вы хотите этим сказать?

Студент, неосторожно выбравший антропологию в качестве своей профессии, вынужден был приложить большие усилия, чтобы сдержать страстный, возбужденный поток слов, но это ему все же удалось.

— Свобода воли? — эхом повторил он и бесцельно помахал рукой. — Так это же… э-э… да вы же сами знаете!

— Да, я знаю. — Монт Стюарт резко откинулся назад в своем вращающемся кресле и направил указательный палец на возбужденного молодого человека. — А вот знаете ли это вы?

Студент — его звали Холлоуэй — видимо, не привык, чтобы его знания ставили под сомнение. Он на мгновение задумался и попытался дать правильный ответ:

— Я думал, мы имеем способность выбирать и определять свою судьбу.

Монт Стюарт запыхтел, взял в руки человеческий череп, лежавший на его письменном столе, и покачал державшуюся на пружинах челюсть.

— Слова, мой друг, слова. — Он поднял свои кустистые брови. — Какая у вас группа крови, мистер Холлоуэй?

— Группа крови, сэр? Нулевая, я думаю.

— И когда вы выбрали себе эту группу? До того, как ваша мать зачала вас, или после?

Холлоуэй оторопел.

— Я не желаю…

— Я вижу, что у вас каштановые волосы. Вы их подкрашиваете или выбрали понравившийся вам наследственный тип?

— Это нечестно, доктор Стюарт. Я не хотел…

— Что вы не хотели?

— Я не имел в виду, что свобода воли имеет отношение ко всему. Я думал о выборе, который мы делаем в повседневной жизни. Вы знаете…

Монт Стюарт вздохнул, отыскал в ящике письменного стола свою трубку и зажал ее зубами. Его надежды, что студенты будут учиться думать, были давно лелеемой иллюзией. С Холлоуэем можно было начинать прямо с нуля.

— Я вижу, Холлоуэй, что на вас рубашка с галстуком, широкие брюки и пара башмаков. Почему вы сегодня не надели набедренную повязку и мокасины?

— Но, сэр, в конце концов…

— Ваше присутствие на моей лекции говорит мне, что вы студент Университета Колорадо. Если бы вы родились аборигеном Австралии, вы бы вместо этого изучали тайны чуринги — не правда ли?

— Вполне возможно, но точно так же…

— Вы уже ужинали, Холлоуэй?

— Нет, сэр.

— Вы не считаете, что могли бы сегодня выбрать себе на ужин квашеное кобылье молоко с кровью?

— Нет, не думаю. Но мог бы — не правда ли?

— Но как же вы смогли бы сделать это так далеко от Казахстана? Вы когда-нибудь задумывались над тем, что вера в свободу воли — в первую очередь вопрос культуры, в которой вы случайным образом выросли? Вам когда-нибудь приходило в голову, что вы считаете невозможным понятия, не входящие в круг понятий вашей культуры, и что ваша теперешняя вера в это ни в коей мере не зависит от вашей свободной воли? Вам когда-нибудь приходило в голову, что всякий сделанный вами выбор — неизбежный продукт мозга, который вы наследовали, и продукт всего того, что случилось с этим мозгом за время, в течение которого вы живете в созданной не вами культуре?

Холлоуэй казался растерянным.

Монт Стюарт встал. Он был невысоким, но жилистым мужчиной. Холлоуэй тоже встал.

— Мистер Холлоуэй, вам понятно, что дистанция между нами обусловлена культурой — что мы, будь мы представителями другой культуры, стояли бы или ближе друг к другу, или, наоборот, дальше? Приходите ко мне через четырнадцать дней, и мы поговорим об этом подробнее.

Холлоуэй попятился к двери.

— Большое спасибо, сэр!

— Не за что.

Дверь за Холлоуэем закрылась, и Монт Стюарт улыбнулся. Несмотря на устрашающую бороду, его улыбка казалась юношеской. Он развлекался. Конечно, каждый полуобразованный дурак мог спорить о свободе воли, но Холлоуэя назвать таким нельзя — даже если он только что казался таким. Во всяком случае, из парня можно кое-что сделать, если отучить необдуманно болтать и заставить думать. Монт уже не раз наблюдал за превращением всему удивляющегося студента первого семестра в уверенного в себе ученого, умеющего правильно ставить вопросы.

Монт любил свои занятия и свою репутацию ужасного чудовища. Открытие студента с настоящими способностями являлось для него такой наградой, выше которой он ставил только сенсации о разгадке культурных процессов или проблемы генетики народов. Монт любил свою работу и был непревзойденным профессионалом в своей области.

Он поднялся к проектору. Монт был удивительно опрятный мужчина, несмотря на некоторую небрежность в одежде. Короткие черные волосы, аккуратно причесанные, компенсировали несколько взлохмаченный вид выпирающей вперед широкой бороды. Ясные серые глаза смотрели светло и весело, и хотя он выглядел как раз на столько лет, сколько ему и было — без года сорок, — в нем задержалось что-то юношеское.

Он включил проектор, чтобы проверить материал к завтрашней утренней лекции студентам первого семестра. В воздухе без всякого экрана возникло трехмерное изображение фигуры — старый мистер Неандерталец с надбровными утолщениями и плоским затылком. Монт выключил проектор, снова отправив хомо неандерталенсис в третий межледниковый период.

Желудок дал знать, что пора отправляться домой. Он закрыл свой прокуренный рабочий кабинет и на лифте поднялся на крышу здания антропологического факультета. Это было не самое большое здание в университетском городке, но уважение к антропологии к 1941 году возросло настолько, что ее уже не могли, как раньше, разместить в импровизированном сарае. Прохладный воздух Колорадо освежал; забравшись в вертолет и поднимаясь в воздух, Монт чувствовал себя превосходно.