Незадолго до ностальгии - Страница 6

Марк навёл его на важную мысль: давнюю дефенестрацию надо увязать с современным протестным движением. Идея, казалось бы, лежала на поверхности, но почему-то раньше она в голову не приходила (он был слишком погружён в старинные слои). Дело, однако, было не только (не столько) в современных протестах, а в чём-то ещё – то ли в ощущении, что Марк на что-то намекает и недоговаривает, полагаясь на его сообразительность, то ли в безошибочном предчувствии того, что нечто важное обязательно произойдёт.

Он прилетел в Прагу, готовясь увидеть это нечто важное, но не очень отчётливо представляя, куда именно нужно смотреть. И оказалось, что смотреть хочется на Варвару. Это, в свою очередь, означало, что либо предчувствие касалось не работы, а Варвары, либо того, что Варвара может стать его счастливым талисманом в Поиске. Почему бы и нет? В конце концов, интуиция и удача в его работе значат не меньше, чем тренированные мозги…

– Так вот в чём дело, – понимающе протянула Варвара, – а я думала, почему все центральные отели заняты, и места есть только на самой окраине? А это, оказывается, саммит!

– Самый большой за последние лет десять, а то и двадцать, – подтвердил он, – он будет проходить одновременно в восьми дворцах. И самый необычный: он начнётся только ближе к закату. Так что до вечера у меня куча свободного времени. Я с радостью составлю вам компанию в поиске Кафки. Если, конечно, вы не против.

Варвара была очень даже не против: она обрадовалась, что сможет воспользоваться советами такого специалиста, как он. Но поставила условие: вечером он возьмёт её с собой изучать протесты.

– Мне интересно, как разумные индивидуальности растворяются в общем безумии, – объяснила она. – Говоря обобщенно, как индивидуальные тени сливаются в единую тень толпы.

– Вечером вам лучше остаться в гостинице, – мягко отказал Киш, чуть было не добавив «сударыня», ибо с Варварой его тянуло выражаться слогом девятнадцатого века. – Там будет небезопасно. Беспорядки могут выйти из-под контроля, и публика самая разная…

Он ожидал, что сейчас она скажет: его страхи преувеличены. Или даже сообщит, что тогда и он не сможет пойти с ней. Но Варвара привела совершенно иной довод.

– Это будет нечестно, – сказала она, немного подумав. – По отношению к вам. Вы не сможете сосредоточиться на своей работе. Вы будете думать, а вдруг она (то есть я) вышла из гостиницы? А вдруг толпа ворвалась именно в наш отель? Я не пытаюсь вас программировать на такие мысли: вы сами сказали, что мне лучше остаться в отеле, значит, вы за меня беспокоитесь. А если я буду рядом, беспокоиться будет не о чем. К тому же одна пара глаз – хорошо, а две – лучше, не находите? Я умею замечать тонкие детали. Вы только скажете мне, на что обращать внимание, и потом мы сможем поделиться впечатлениями. Согласны?

– Вы правы, – он накрыл её ладонь своею, вкладывая в этот жест столько тайного символизма, что она тут же отдёрнула руку: – Вы искрите, Киш!

– Избыток искренности, – смущенно пробормотал он и тут же весело продолжил: – А вообще, слыхали про такое: «между ними проскочила искра»? Это оно и есть: то же самое, что и «увы», только наоборот!

Они отправились бродить по городу и кое-что выяснили о Кафке – в музее знаменитых теней уроженцев Праги этому обычному юристу была посвящена целая экспозиция.

Обычному да необычному. Никто не мог сказать достоверно, чем так исключительно было его место под солнцем, однако факт оставался фактом: его тень была заметно короче, чем даже у членов августейшей семьи правящей династии Габсбургов. При жизни Франца имперская канцелярия Теней их Величеств и Высочеств билась об эту загадку (они называли её проблемой) своими лучшими умами, но так и не расколола. И потому предпочла пустить в ход проверенные средства: установила негласный надзор и создавала Францу репутацию парня не в себе – дескать, что и взять с сумасшедшего. Надзор, судя по обилию архивных донесений, был тщательный, но не слишком тонкий: Франц не раз о нём догадывался. Он неоднократно порывался попасть на приём в высшие инстанции для объяснения, в чём конкретно его подозревают, но ещё на нижних этажах встречал снисходительное непонимание, о чём идёт речь, и вежливые заверения, что у полиции к нему претензий нет. Страх, что однажды его схватят и станут судить за преступление, о котором он и понятия не имеет, кажется, остался у Франца до конца жизни – даже и после распада A-В империи.

Посвящённая ему экспозиция называлась «Он унёс свою тайну с собой», что звучало, пожалуй, выспренно, но точно отражало положение дел: от Франца осталось несколько опубликованных при жизни рассказов, талантливых и необычных (но ведь в то тревожно-смутное время между двумя мировыми войнами многих тянуло писать необычно), остальные бумаги, согласно последней воле, были сожжены. Однако уже перед самой Второй мировой то тут, то там стали появляться люди, кого манила тайна его неопознанной гениальности. И, несмотря на то, что первое поколение кафкианцев было почти полностью выбито войной (а вместе с ними пропали и многие из тех бесценных документов, которые удалось собрать по сравнительно горячим следам), постепенно возникло целое международное сообщество приверженцев Франца. Оно проводило свои конгрессы и конференции, намечало мероприятия по почитанию памяти Кафки, состояло в дружеских отношениях с сообществами альтернативных шекспироведов и разгадчиков теоремы Ферма (печально и незаметно растаявшее после публикации работы Эндрю Уайлса), но сторонилось уфологов, предлагавших считать Франца космическим пришельцем, представителем более развитой цивилизации (возможно, отбывавшим на Земле наказание за какой-нибудь космический грех), а также рериховцев, видевших в фигуре Франца черты посвященного – посланника Шамбалы (с пока невыясненной миссией). Благодаря кафкианцам, собственно, и была открыта экспозиция в музее знаменитых теней: кафкианцы сделали Кафку популярным (не в попсовых массах, разумеется, а среди тех, кто понимает).

– Габсбурги – это те, которые ничего не забыли и ничему не научились? – тихо спросила Варвара под пафосный айн-цвай-драй экскурсовода.

– Те были Бурбонами, – шепнул он в ответ, – они с Габсбургами как раз враждовали. К временам Франца Бурбоны уже потеряли трон.

Она хихикнула:

– Смешная фамилия – Бурбоны. У нас в школе с такой задразнили бы!..

Экскурсовод бросил на них строгий австро-венгерский взгляд: казалось, сейчас он потребует их дневники и оставит без обеда. Киш тут же взял Варвару за руку и шагнул вперёд, прикрывая её собой от экскурсовода и давая последнему понять, что при любом замечании в адрес Варвары тот будет иметь дело с ним, Кишем.

Затем, для полноты впечатлений, они выслушали тот же рассказ в чешском варианте (ведь Франц прекрасно разговаривал и на чешском) – более мягком, без ностальгии по имперскому величию, но не лишённом исторических комплексов. И, купив на прощанье большие круглые значки с портретом Франца, вышли из музейного полумрака в дневное пекло.

– Возможно, он был гениальным писателем, – задумчиво произнесла Варвара, щурясь от яркого солнца. И, словно извиняясь за высказанную банальность, добавила: – Во всяком случае, это первое, что приходит в голову.

– Не исключено, – согласился Киш. – Но и не обязательно. Мы же не знаем, что было в его сгоревших бумагах. Если это были романы или рассказы, то что мешало ему напечатать их при жизни? Ведь что-то он опубликовал! Может, эти опубликованные рассказы были только для отвода глаз, чтобы скрыть нечто более важное? То, что составляло его истинную сущность? Вдруг это было что-то, связанное с его профессией – только противоположное? Помните того сельского католического священника, который оставил после себя рукопись, которую Вольтер назвал катехизисом атеизма?

– У него тоже была выдающаяся тень? – заинтересовалась она.

– Вроде бы нет, – сказал он, подумав, – иначе бы об этом непременно упомянули. Наверное, тень как тень. Скорей всего, длиннющая, как колокольня. Но я не об этом. Вдруг записи Франца были такой анархической бомбой? Представьте: юрист и – революционер! Законник, призывающий к мятежу!