Незадолго до ностальгии - Страница 14

Потом он записал координаты нескольких московских, питерских, тверских и нижегородских кафкианцев. И, наконец, почувствовав себя на дружеской ноге, решился на прямолинейный, единственный занимавший его вопрос: какое всё-таки отношение собравшиеся имеют к Протесту, – ведь кафкианство, в сущности, не про это?

– Францу бы это понравилось! – Огнешка вспыхнула застенчивостью и гордостью, словно сообщала о чём-то очень личном. После чего посмотрела на Киша немного удивлённо: откуда у него такое бестактное любопытство?

– Полностью согласен, – поспешно заверил её он. – Отличная идея!

Далее выяснилось, что желание выразить Протест сочетался у Огнешки с патриотизмом – гордостью за то, что всемирные мироеды для своей мегасходки выбрали именно Прагу.

– Это потому, что у нас много замков и дворцов, – объяснила она Кишу. – Мало где в мире есть столько дворцов в одном городе, сколько у нас!

Он снова вежливо кивнул.

Примерно через час с небольшим, дёрнув для куражу бехеровки, выдвинулись в сторону Пражского Града, к президентскому дворцу, или, как называли это сами кафкианцы, «на штурм Замка». Сначала шли разудалой колонной в пять-шесть человек, но иногда из-за узких тротуаров приходилось перестраиваться и идти по двое или по трое, из-за чего отряд растягивался, и первым время от времени приходилось ждать последних.

По пути им попалось несколько огромных экранов, установленных для трансляции заседаний саммита. В ожидании открытия экраны заполняли местные певцы.

Киш нёс транспарант с универсальным для всех стран требованием снижения коммунальных тарифов (чем был, в общем, доволен, могло достаться чего похлеще), Варвара держала его под руку, время от времени задирая голову, чтобы заглянуть в его лицо.

– Знаешь, они, может, немного странные, но очень милые, – делилась она впечатлениями. – И удивительно, что они совсем не парятся, в какой именно области Франц был гением. Считают, что каждый может найти у Кафки своё, индивидуальное и неповторимое.

– По большому счёту они правы, – согласился с кафкианцами Киш. – На самом деле, людей, которые могут объяснить, что такого гениального сделал конкретный гений, ничтожно мало. По отношению ко всем остальным людям они – статистическая погрешность, если не сказать меньше. А раз так, то какая разница, в какой области гений был гением?

– Как это – какая разница? – удивилась Варвара. – Ты шутишь?

Руки были заняты, и он слегка наклонился, чтобы чмокнуть её макушку.

– Тут всё просто. Вот ты можешь сказать, в чём заключается гениальность, к примеру, Ньютона?

– Законы механики, – почти не задумываясь ответила она. – И ещё вроде бы алгебра: бином Ньютона. Нет?

– Ну, алгебру Ньютон называл инструментом счисления для сапожников, – поведал Киш, блистая эрудицией в лучах вечернего солнца. – Законы механики? Тоже большие сомнения. Ты можешь сказать, что гениального в этих трёх законах? Скажем, в третьем: «Действие равно противодействию»? У нас неграмотные крестьяне задолго до Ньютона без всяких формул знали: «Как аукнется, так и откликнется».

– Хм, – задумалась Варвара.

– А разве древнегреческое «Угол падения равен углу отражения» не из той же оперы?

– Да, пожалуй, – согласилась она. – Но это что же получается?..

– Пока не знаю, – признался он, – мы просто с тобой ведём исследование на тему гениев. Спонтанная раскопка. И пока видим, что третий закон Ньютона нам не кажется гениальным. А как насчёт второго?

– F = та?

– Кажется, так. Ты испытываешь восхищение, когда видишь эту формулу?

– А разве надо испытывать восхищение?

– Без этого трудно считать открытие этих формул гениальным. Я, например, ни капли не испытываю. Мне больше нравится выражение Ньютона: «Если мне удалось заглянуть дальше других, то только потому, что я стоял на плечах гигантов». Здорово сказано, но эта фраза как раз и не очень известна, а известна «Сила равняется произведению массы на ускорение». И что в ней, скажи, гениального?

– Ну, не знаю, – произнесла Варвара с сомнением. – Без знания законов Ньютона, если на то пошло, были бы невозможны полёты в космос.

– Верно, – согласился Киш. – Но ведь его считали гением задолго до космонавтики – ещё при жизни. Почему?

– Почему? – доверчиво повторила Варвара, ожидая, что сейчас услышит ответ.

– Не знаю, – разочаровал её он, – я не из тех, кто может это объяснить. Могу только предположить: дело было не в том, что его законы на тот момент открывали какие-то перспективы, и все ликовали, как они пригодятся в будущем. Никто и не помышлял о полётах в космос. Просто людям стало казаться, что теперь они знают, как устроен мир, и почему, например, Луна не падает на Землю.

– Вот видишь, ты всё-таки объяснил, – указала она, – почему Ньютон – гений.

– Вовсе нет, – не согласился он. – Для нас с тобой естественно, что Луна не падает на Землю, потому что мы знаем про всемирное тяготение и прочее. А для миллиардов людей, которые даже и сейчас ничего не знают о законах Ньютона, это тоже естественно. Потому что… не падает Луна, и всё тут. Никто и не думает, что она может упасть. Верней, людей, которые могут задуматься об этом, – о том, почему Луна не падает на Землю, – их тоже ничтожное меньшинство. Они такая же статистическая погрешность, как и те, которые могут объяснить насчёт гениев. Наверное, иногда это одни и те же люди. Представь, вот есть некие чудаки, которые терзаются загадкой: почему это Солнце и Луна не падают на Землю, а висят себе в небе? И тут Ньютон им всё объясняет с помощью формул. Конечно, они назвали его гением. Но это не отменяет того факта, что их и при жизни сэра Исаака было ничтожно мало.

– Наверное, ты прав, – задумчиво произнесла Варвара. – Из того же Бетховена люди знают, как правило, «Лунную сонату», «К Элизе» и еще парочку вещей… Или «Война и мир»: людей, которые слышали об этом романе, немало, но прочитавших его от начала до конца уже гораздо меньше, а понявших, почему он гениальный, и того меньше.

– И мы возвращаемся к тому, что понимающих, почему гениальное – гениально, очень немного, – подхватил Киш. – А раз так, то для большинства не так уж и важно, в какой области гений был гением. Главное зафиксировать факт: такой-то был гением. Почему бы Франца в таком случае не считать гением в чистом виде – без уточнения, что гениального он сделал?

– А вот тут ты ошибаешься, – не согласилась Варвара. – Пусть людей, умеющих объяснить, почему Ньютон, Бетховен или Толстой гениальны, мало, но они всё же есть. А с Кафкой таких людей нет. И в этом принципиальная разница. Разве не так?

– Когда-то такие люди наверняка были, – для удобства Киш взвалил древко транспаранта на плечо, как солдат винтовку. – Кто-то из его друзей или знакомых. Наверняка они знали. Просто они уже умерли – вскоре началась война, и передавать знание в тех условиях было некому. А возможно, знание передали, но и те, кому оно было передано, тоже погибли.

– А это по большому счёту неважно, были или не были, важно, что сейчас их нет. Здесь разница, как между «нечто» и «ничто». Или я чего-то не понимаю?

– А наши друзья-францеведы, – рассудительно заметил он, – по-видимому, считают, что если мир не понял Франца и не сохранил знание о его гениальности, то это ещё не повод его не чтить. И скажи, что они так уж неправы… Бывают же красивые вещи, секрет изготовления которых утерян, но это не мешает восхищаться ими. Так и тут. Это почитание в самом чистом виде.

Варвара на какое-то время задумалась, глядя себе под ноги, и ему почему-то показалось, что она слегка пригорюнилась.

– На самом деле, – поспешил он на помощь, – я тоже считаю, что в этом есть нечто странное: чтить гения, не зная, в чём именно он был гениален. Просто я стараюсь тебе помочь.

– Ты очень милый, Киш, – отозвалась она. – И ты всё верно говоришь. Если смотреть со стороны, то так оно и есть. Но главное – внутри. Их всех что-то объединяет – что? Вряд ли кто-то из них руководствуется желанием быть почитателем в чистом виде.