Незабываемая ночь - Страница 8

— Глупости спрашиваешь! — возмутилась я.

— Ну, слушай. Наша мама росла, как ты: под стеклянным колпаком, с боннами, с гувернантками. В гимназию и ее не отдали, училась дома. Но была у нее подруга Валя, гимназистка. Валин отец был известный профессор, — значит, Валя была «из хорошего дома», и дедушка с бабушкой позволяли маме дружить с ней. Только они, конечно, не подозревали, что сам профессор был революционно настроен. В доме у профессора часто собиралась революционная учащаяся молодежь.

Мама еще девочкой слушала там часто споры и беседы, совсем непохожие на то, что она слышала дома. И она рано стала задумываться: так ли уж хорошо все устроено в России, как считал дедушка? Ну, словом, мама рано поняла, что правда — не у дедушки, а у тех, что собирались у Вали.

Валя кончила гимназию, поступила на курсы и сразу вступила сама в революционную организацию. Она много работала в подпольном — значит, тайном — «Красном кресте» и вовлекла туда и нашу маму, «Красный крест» помогал революционерам, посаженным в тюрьму: посылал передачи, добивался свиданий для родных, добывал деньги, устраивал побеги за границу с чужим паспортом. Словом, всячески облегчал участь заключенных. А среди арестованных революционеров часто были такие, у которых в Петербурге не было родных. Так вот, в «Красном кресте» работало немало девушек; они объявляли себя невестами заключенных, носили им передачи, ходили на свидания.

И наша мама стала одной из таких «невест». Один раз Валя ей говорит: «Слушай, Наташа, арестован один товарищ — студент, — у него здесь ни души. Отец его — земский врач, живет далеко в провинции. Тебе поручается быть его „невестой“». Мама с радостью согласилась. Она носила ему в тюрьму передачи, потом начала хлопотать о свидании. Но надо было как-то дать ему знать, что у него есть «невеста» и что она скоро придет к нему в тюрьму на свидание. И вот Валя научила маму, что делать. На тоненькой-тоненькой бумажке написала мама ему письмо, описала свою наружность, чтобы, в случае расспросов о «невесте», он знал. Бумажку скатали вот в такой маленький шарик, чуть-чуть смазали сверху клеем и обваляли в сахарной пудре. А потом вложили этот сахарный шарик в коробочку с засахаренной клюквой.

— Он же мог нечаянно проглотить его! — перебила я Володю.

— Не беспокойся, — засмеялся Володя, — все заключенные хорошо знали, что всякую принесенную с воли еду надо есть осторожно. Папа наш (а ты, конечно, уж догадалась, что это был наш папа) записку получил и стал ждать. Маме дали свидание… Они оба столько раз так весело рассказывали о своей первой встрече, что я точно сам видел ее. Представь себе, Иринка, — мрачная комната в тюрьме. В тусклом окне решетка. Стол, три стула. На одном из них сидит наблюдающий. Маму ввели первую. Потом вошел папа. Им надо было разыграть радостную встречу, как настоящему жениху и невесте. Мама вскочила со стула, протянула ему обе руки. Папа воскликнул: «Наташа!» — и схватил ее за руки.

Наблюдатель внимательно следил за ними. Тогда они поцеловались, а потом сели и стали разговаривать. Говорить, конечно, разрешалось только о здоровье да о погоде. А маме было поручено сказать папе несколько как будто ничего не значащих фраз, но это был заранее — до ареста — условленный язык…

— Как? Я не понимаю, — перебила я.

— Ну, например, — сказал Володя, — она ему говорит: «У меня нет дров, в комнате не топлено, и я простудилась». А у папы заранее с товарищами по партийной работе было условлено, что «нет дров» значит, что нелегальная (запрещенная) литература от обысков спасена. А если скажут, что кто-нибудь «простудился», — это значит, ну, например, что организация крепнет. Поняла? Ну вот, мама несколько таких условных фраз сказала папе, он кивал на них головой, а сам улыбался глазами, мама и видит, что он понял все, что нужно.

Маме было и забавно и трудно говорить с совершенно незнакомым мужчиной на «ты». Ну, а папа был уже опытным, испытанным конспиратором, он играл свою роль отлично. Короткое свидание пролетело, как один миг. И в эту же первую свою встречу они произвели друг на друга очень сильное впечатление. Второго свидания мама стала так добиваться, что Валя даже над ней подтрунивала: «Ты точно настоящая невеста». А вскоре после второго свидания папу выпустили. Папа узнал от товарищей, кто была мама и что ему пойти к ней никак нельзя. Тут выручила Валя, позвала его к себе. Они стали встречаться у Вали. Папа снова с головой ушел в партийную работу. А маме он носил книги, которые она дома прятала от дедушки с бабушкой и по ночам читала…

Я не поняла, что такое партийная работа, но ничего не спросила, — мне хотелось знать, что дальше.

— Ну вот, — продолжал Володя, — у мамы все больше и больше раскрывались глаза на правду… стали противны балы, на которые ее вывозили. Стали противны поклонники — богатые праздные шалопаи. Она понимала, почему за ней ухаживают, — у дедушки были большие деньги и большие связи. Маме все больше и больше хотелось уйти из дому, — таким чужим стал он ей. Но тут случилось несчастье. Среди товарищей папы оказался провокатор. Шпион. Он делал вид, что он революционер, вовлекал новых товарищей в организацию, а сам служил в тайной полиции — и выдал всех. Организацию разгромили, всех арестовали, в том числе и папу. Дело было гораздо серьезнее, чем в первый раз. Было ясно, что его сошлют. Мама снова стала носить передачи и хлопотать о свидании. Она была уже настоящей невестой. Они с папой крепко полюбили друг друга.

И вдруг кто-то из дедушкиных сослуживцев случайно узнал, что мама ходит на свидание к политическому преступнику. Рассказали дедушке, он рассвирепел и потребовал от мамы объяснения. Мама сказала всю правду. Дедушка решительно заявил, что ни за что не позволит ей выходить замуж за «врага царю и отечеству». Тут же он узнал, что в этой истории замешана Валя, и запретил ее принимать. А за мамой стали следить.

Но горничная была очень предана маме. Она носила письма от мамы к Вале. Через Валю, а отчасти и ее отца, выхлопотали разрешение папе с мамой обвенчаться в тюремной церкви. Накануне папиной высылки тюремный священник обвенчал их, и в ту же ночь мама убежала из дому. Билет был взят заранее. Мама уехала за напой в ссылку. А дедушка, узнав об этом, проклял ее.

У меня мурашки побежали по спине.

— Проклял?! Вот ужас!..

Володя усмехнулся.

— Ну, маму-то это мало заботило. А вот бабушка очень страдала. Она была рабой дедушки. А он запретил ей даже говорить о маме. Бабушка и пикнуть не смела. Помогала маме все та же Валя. Да няня потихоньку от дедушки ходила к Вале, носила ей деньги для мамы. Папа был сослан в Туруханский край. Ты как-нибудь возьми карту, Ирина, и найди в Сибири реку Енисей.

— Я знаю ее, учила по географии, — сказала я.

— На севере по течению Енисея и лежит Туруханский край. Суровая, гибельная природа. Холод, болота… Население темное. И много ссыльных. Там жили и наши родители. Там и я родился, Ирина.

— А я? — спросила я тихо.

— Ты родилась, когда мы жили уже южнее, в городе Енисейске. Там немного легче жилось. И все же трудно было, Иринка. Я рано себя помню. Помню избушку, где мы жили. В длинную-длинную зиму ее совсем заносило снегом. А лéта были короткие… Маме приходилось все делать самой. Но я не помню, чтобы она жаловалась, чтобы жалела о прежней жизни… Они с папой оба всегда были бодры. Помню, каждый вечер все ссыльные собирались у нас. Вместе читали, учились, спорили. Книг было много, — присылали товарищи. Иногда пели хором. Меня все ссыльные очень любили, все возились со мной. Когда я подрос, папа и мама стали заниматься со мной. Я рано понял, на чьей стороне правда, Иринка!

Помню, как ты родилась… Вскоре после этого мама умерла… Я до сих пор не могу спокойно об этом вспоминать… Я думал, что папа не переживет ее, — в таком он был горе… Но у него была огромная воля к жизни. Он знал, как он нужен делу. Только здоровье его было подорвано ссылкой. Он знал, что не долго проживет. И часто говорил со мной об этом. Знаешь, что он мне говорил, Ирина?