Незабудки - Страница 13

Романтизм N. – есть замена собственной жизни представлением.

Настоящий же романтизм, органический, свойственный росту сознания, есть сила, образующая в человеке личность, открывающая в человеческой единице то, чего не было раньше в других.

1921 год. Символ – значит объединение, символизировать – значит сводить к одному, но не одним умом по общим признакам, а посредством особой интуиции, дающей начало художественному творчеству. Ум в этом деле играет роль простого работника, носящего кирпичи для здания.

Так называемая чисто «интеллектуальная» работа, без посвящения вначале сердца, есть воровское творчество.

Всякое истинное творчество было и будет всегда символично, и потребность в новейшее время выделить такое понятие явилась ввиду господства чисто интеллектуального (механического) творчества, например, школы натуралистической и всеобщей фальсификации искусства и культуры.

У писателя символ должен быть в сердце и чувствоваться, как «самое главное», о чем нужно писать. Если это самое главное сознается головой и потом к нему подгоняются материалы, то получается «символизм» – литературная школа или теория писательства, которой не воспользуется ни один настоящий писатель.

Символ живет у писателя в сердце, а у читателя в голове: это читатель рассуждает и создает школу.

Мы все понимаем и чувствуем это на каждом шагу, что всякая форма рождается, и даже непременно рождается она в труде, в туге и прямо в мученьях.

Мы тоже знаем, что форму можно заимствовать и облекать в нее любое содержание.

Мы еще знаем, что подобный «формализм» является вреднейшим суррогатом творчества, известным под названием «халтуры», что халтурщики – это не только воры, а еще и воры с претензией на творцов.

И все-таки, зная это, мы стремимся все больше и больше «открывать» методы творчества и давать их в руки ворам.

Реализм – это значит вещественность, и если это относится к слову, то значит, у реалиста слово не пустое, а наполнено веществом правды. Писатель-реалист – это значит, правдивый писатель.

Правда правдой, но нельзя написать сказку тоже и без вымысла, потому что пусть слово и наполнено веществом правды, а все-таки само-то слово, как сосуд, как форма правды, есть достояние человеческого ума или вымысел. Почему же, однако, и самому вымыслу нельзя быть правдивым?

Так, значит, и будем на этом стоять, что реализм в искусстве слова предполагает сочетание правды, как общего основания человеческих отношений, и вымысла, как личного понимания жизни самим художником слова.

Правдивый вымысел – это верное понимание общего дела.

Правда без выдумки – как самолет без горючего. Правда лежит. Когда же нальют горючего, то правда летит, пересекая меридианы и полюсы нашей планеты. Никакой правды не бывает без выдумки! Напротив! Выдумка спасает правду, для правды только и существует выдумка.

Каждый факт являет собой как бы сморщенную оболочку аэростата, в которую художник вдувает свою силу, и факт, оставаясь фактом, летит.

Нет, мало того, чтобы твоя поэзия привлекала к тебе сочувствие и нашла тебе друзей. Нужно самую поэзию освободить от службы тебе и создать вещь независимую, чтобы все вышло, как воздушный шар: ты его наполнил, и он от тебя улетел.

Правда написанного гораздо фактичнее, чем правда сама по себе – правда неодетая.

Всякое великое произведение искусства содержит, кроме всего, исповедь художника в том, как он, достигая правды своей картины, преодолел в себе давление жизненной лжи.

1914–1921 годы. Классики тем и отличаются от романтиков, что больше мерят, занимаются формой. А романтики зажигают огни.

Маленькие, забитые жизнью взрослые и среди них дети как большие – вот дети Достоевского.

Так вот и поэту теперь нужно, как ребенку среди забитых и униженных взрослых, взять на себя их дело свободы.

Бывает, отважные дети берут на себя дело старших. Так поэт отваживается и как горный лазун – страшно смотреть! – идет вперед.

Метод писания, выработанный мною, можно выразить так: я ищу в жизни видимой отражения или соответствия непонятной и невидимой жизни моей собственной души. Встречаясь с достойным писания сюжетом, вдруг получаешь как бы веру, а не находя, страдаешь неверием. Искусство и есть способность изображать предмет своей веры и любви.

Народная литература коренится не в потребностях эстетического наслаждения, а в потребностях веры. Какого-нибудь иностранного критика интересует в моем произведении только стиль мой, но меня делает автором не стиль, а уверенность, что изображенное мною существует в жизни. И в этом открытии жизненного я нахожу и ценность и себя как автора нового произведения.

Писатель тот, кто умеет следить за собственной личной своей жизнью – это первое, этого довольно, чтобы сделаться писателем; но, чтобы сделаться писателем-художником, нужно еще это свое увидеть отраженным в мире природы и человечества.

Почему я все пишу о животных, о цветах, о лесах, о природе? Многие говорят, что я ограничиваю свой талант, выключая свое внимание к самому человеку.

А пииту я о природе потому, что хочу о хорошем писать, о душах живых, а не мертвых. Но, видимо, талант мой невелик, потому что если о живых людях напишу хорошо, то говорят: «Неправдоподобно!» Не верят, что есть такое добро среди людей.

Если же станешь писать о мертвых человеческих душах, как Гоголь, то хотя и признают реалистом, но это признание не дает отрады.

И вот мое открытие: когда свое же человеческое, столь мне знакомое, столь мне привычное добро найдешь у животных, верят все, все хвалят и благодарят, радуются.

И так я нашел себе любимое дело: искать и открывать в природе прекрасные стороны души человеческой.

У нас понимают под реалистом обыкновенно художника, способного видеть одинаково и темные и светлые стороны жизни, но, по правде говоря, что это за реализм!

Настоящий реалист, по-моему, это кто сам видит одинаково и темное и светлое, но дело свое ведет в светлую сторону и только пройденный в эту светлую сторону путь считает реальностью.

Реализм, которым занимаюсь я, есть видение души человека в образах природы.

Сколько умных, образованных людей направлено к тому, чтобы разобрать простейшее творчество Михаила Пришвина, раскрыть его секрет и дать его тем, кто хочет хорошо писать. Самому мне смешно и даже иногда страх берет: а вдруг раскроют, что там нет ничего, и меня засмеют?

Но еще страшнее думать, что я сам поверю в то, что мне приписывают, перестану в лесах сидеть на мокрых пнях и сочинять и куплю себе настоящий писательский письменный стол.

Конечно, можно и ландыш описывать, но только надо знать, что до конца его все равно не опишешь.

Конечно, можно почувствовать запах ландыша даже с картины, даже из-под пера, но как сам он пахнет – это не сделаешь, до самого ландыша не доберется ни кисть, ни перо. Единственное, что можно сделать художнику – это добраться до другого человека и своим образом ландыша вызвать его собственное чувство ландыша и его понимание.

Так, все образы природы не есть сама природа, а только средства обмена людей между собой. И значит, если я о природе пишу, то пишу я о самом человеке в его сокровеннейших переживаниях.

Богатым людям природа представляется дачей, а бедным – как семя, из которого выходит наш хлеб. Мы же, художники, на фоне природы постигаем движение души человека, подобно тому, как сидящий в поезде по лесам, пробегающим в окошке, постигает собственное движение в поезде.

Пейзажем называется совокупность животных, растений, камней и всяких других составных частей природы, отнесенных к личности человека.

Интимный пейзаж боится свидетеля, и потому так трудно дать гармонию человеческого образа с природой…

Мои записи о природе часто наводят меня на мысль, что поезд нашей человеческой жизни движется много быстрее, чем природа, и вот почему получилось у меня, что, записывая мои наблюдения в природе, я записываю о жизни самого человека.