Невольничий караван - Страница 2

В таком непочтительном тоне араб позволяет себе говорить о льве только в том случае, если знает, что последнего уже нет в живых и таким образом он не может обидеть его своими словами. Напротив, по отношению к живому льву он остерегается употреблять сколько-нибудь оскорбительные выражения, а тем более проклятия. Обычно арабы избегают произносить даже само слово «лев», а если все же решаются выговорить его, то делают это шепотом, так как боятся, что хищник может прибежать, услышав, что о нем говорят.

Обычный для всякого европейца способ охоты на льва, когда охотник подкарауливает свою добычу ночью на водопое с тем, чтобы уложить ее метким выстрелом, арабы считают неслыханным подвигом, граничащим с безрассудством. Сами они решаются оказать льву какое-то противодействие, как правило, только поле того, как он успевает почти полностью истребить стада какого-нибудь дуара [14]. Тогда все жители деревни, способные держать в руках оружие (в качестве последнего, кстати, используются самые разнообразные предметы, с помощью которых можно наносить увечья, вплоть до камней), прочтя предварительно священную Фатху [15], направляются к логову льва, которое расположено обычно среди скал, окруженных колючим кустарником. Добравшись до места, охотники предпринимают последнюю попытку примирения: для этой цели они выбирают из своей среды наиболее красноречивого оратора, который обращается ко льву с уговорами оставить в покое жителей и скот их многострадальной деревни и перебраться в какое-нибудь другое место. Как правило, ни просьбы, ни угрозы не трогают бесчувственное животное, и тогда следует объявление войны, вслед за которым град камней обрушивается на скрытое деревьями и кустами логово врага. Наконец, лев появляется среди скал — гордый, величественный, недовольный тем, что его потревожили во время дневного сна. В тот же миг раздается грохот выстрелов, слышится свист десятков стрел и копий, и все эти звуки сопровождает боевой клич такой силы и тембра, что лев, имей он хоть толику музыкального слуха, сам бросился бы под пули.

Никто из охотников не дает себе труда хорошенько прицелиться, и поэтому первые выстрелы, не попадая в цель, лишь раззадоривают зверя. Его глаза зажигаются недобрым огнем, прыжок — и стальные челюсти смыкаются на горле первой жертвы. За ней нередко следует и вторая, и третья, и лев успевает нанести сопернику достаточно серьезный урон, прежде чем сам, наконец, падает, буквально изрешеченный выстрелами, ни один из которых не является по-настоящему смертельным.

Со смертью льва приходит конец тому уважению, которым он пользовался при жизни. Люди плюют на его труп, топчут и терзают его и осыпают несчастное животное, а также всех его родственников и предков виртуозными ругательствами, которыми необычайно богат арабский язык.

Выслушав рассказ шейха, чужестранец слегка улыбнулся, и эта улыбка ясно показала, что он-то не собирается отдавать себя на съедение «Господину с толстой головой» и его семейству.

В то время, как происходила эта короткая беседа, путешественники укладывали груз на своих верблюдов, чтобы отправиться в путь. Надо заметить, что это далеко не такое простое занятие, как может показаться европейцу. Если на то, чтобы оседлать лошадь, требуются считанные минуты, то совсем иначе обстоит дело с верблюдами, которые далеко не являются теми терпеливыми и добродушными животными, какими их изображают в большинстве книг. Верблюды необычайно ленивы, коварны и злобны, и к этим «милым» качествам характера прибавляются их физическое безобразие и чрезвычайно неприятный запах, которого не выдерживают даже лошади. «Корабль пустыни» — кусачая скотина, кроме того он весьма чувствительно лягается передними и задними ногами, имеет свои капризы и обладает таким безразличием ко всякому внешнему воздействию, с которым может сравниться разве что его мстительность. Встречаются такие животные, к которым не может подступиться ни один европеец без риска быть искусанным или затоптанным до полусмерти.

Нельзя не отметить, что верблюд действительно очень невзыскателен и вынослив, однако и эти его свойства часто слишком преувеличивают. Так, ни один верблюд не может выдержать жажду долее трех дней; именно столько времени сохраняется запас воды в его желудке. Если же по истечении этого срока его не напоить, даже самое жестокое обхождение не заставит его подняться с земли, на которую он ложится, чтобы умереть.

К области легенд следует отнести также и многочисленные истории об умиравших от жажды бедуинах, которые спасали свою жизнь тем, что закалывали верблюда и пили находящуюся у него в желудке воду. Дело в том, что в верблюжьем желудке содержится не вода, а густая, смешанная с остатками пищи и весьма напоминающая содержимое помойной ямы вонючая масса, ни одного глотка которой не сможет выпить даже находящийся на последнем издыхании человек.

Строптивый нрав верблюда особенно проявляется в тот момент, когда его пытаются вновь навьючить после привала. Тут-то верблюд показывает все, на что способен: он яростно отбивается мордой и всеми четырьмя конечностями, стонет, кричит и ворчит во всю силу своих мощных легких. К этим воплям прибавляются брань и крики суетящихся вокруг него с поклажей людей, и вся эта сцена производит такое неприятное и угнетающее впечатление, что даже ее зрелище может выдержать только человек с очень крепкими нервами.

Несколько более благородным характером обладают быстроходные верблюды, называемые хеджинами. Они очень дорого стоят: иногда за серого хеджина приходится заплатить до десяти тысяч марок. Для хеджинов делают особые седла: они называются махлуфах и отличаются от хауиах — седла обычного вьючного верблюда, представляющего собой шатер с поднятыми фронтонами. Махлуфах устроено таким образом, что всадник сидит в очень удобном положении, скрестив обе ноги на шее верблюда. И все же даже такого прекрасного верблюда не оседлать без определенной сноровки: когда всадник взбирается в седло, животное лежит на земле, но стоит коснуться его рукой, как верблюд резко откидывается назад, а затем вперед, так что человеку нужно удержать равновесие, чтобы не оказаться сброшенным на землю. Зато когда все эти неприятности позади и верблюда наконец удается привести в движение, он неутомимо шагает вперед, легко преодолевая довольно большие расстояния.

Пока бени [16]-хомр, пытаясь нагрузить верблюдов поклажей, воспроизводили описанную выше сцену, чужестранец оседлал своего хеджина и медленно двинулся вперед по направлению к Бир-Аслану.

— Этот пес не шевельнулся, когда мы молились, — злобно прошипел шейх ему вслед. — Не разомкнул губ, даже рук не сложил. Гореть ему на самом дне геенны огненной!

— На твоем месте я бы давно туда его отправил, — проворчал в ответ один из его людей.

— Если ты не понимаешь, почему я до сих пор этого не сделал, значит, Аллах не дал тебе разума, — возразил шейх. — Разве ты не видел его оружия? Или, может быть, ты не заметил, что из каждого своего маленького револьвера он может выстрелить по шесть раз, не перезаряжая их. Если же прибавить к этому еще по четыре патрона в двух его ружьях, то это составит в сумме шестнадцать пуль, нас же, как ты знаешь, всего пятеро.

— Тогда мы должны убить его, когда он уснет.

— Нет! Я солдат, но не трус. Я не убиваю спящих. Но против шестнадцати пуль мы бессильны, и поэтому я предупредил Абуль-моута [17], что сегодня мы будем в Бир-Аслане. Там пусть он делает, что хочет, а потом мы поделим добычу.

— Да, если будет, что делить! Но что может быть у этого христианина? Шкуры зверей и птиц, из которых он собирается делать чучела, бутылки со змеями, саламандрами и скорпионами, чтоб они его сожрали! Какие-то цветы, листья и травы, которые он раскладывает между листами бумаги. Я думаю, он иногда удостаивается посещения шайтана и кормит его всеми этими вещами.