Невинные рассказы - Страница 5

Но не могу не сознаться, что все это происходило как будто во сне и что самые звуки говоривших кругом меня голосов ложились в мой слух как-то смутно, неопределенно.

— Прежде всего надо позаботиться о торговле, — говорил генерал, — потому что торговля — это нерв…

— Да… и железные дороги, — сказал Семионович, — вот где для нас предмет первой важности! пространство нас одолевает, ваше превосходительство, наша собственная карта нас давит!

— Ну, с этим как-нибудь справимся, с божьей помощью! — рассудил генерал.

— Однако ж… это ужасно… сколько приходится сделать! — задумчиво продолжал Семионович, внезапно всем телом вздрогнув.

— Еще бы! — заметила генеральша.

— Вы забыли еще о грамотности, — отозвался генерал и, обращаясь ко мне, присовокупил: — Кстати, чтоб не забыть! не худо бы нам с вами и насчет этого что-нибудь… знаете, в таком же роде…

— Позвольте, однако ж, ваше превосходительство, — возразил Семионович, — мне кажется, что грамотность… я думаю, что для этого у нас еще почва недостаточно, так сказать, взрыхлена?

— Да, признаюсь вам, я и сам так думал прежде… но теперь… Я скорее склоняюсь в пользу того мнения, что тут совсем никакой почвы не надобно.

— Однако ж, ваше превосходительство, специалисты на основании достоверных фактов утверждают, что на пятьсот грамотеев двести непременно оказываются негодяями… как хотите, а эта пропорция…

— Мамаша! я не хочу учиться… я не хочу сделаться негодяйкой! — неожиданно закричал сынок Семена Семеныча.

— Полно, душечка, это о мужичках говорят! — утешала его Анна Ивановна.

— Коли хотите, и я в душе с вами согласен, — продолжал между тем Семен Семеныч, — но…

Генерал развел руками, как будто хотел сказать: Que voulez-vous que je fasse![13]

Много и еще было говорено разных умных речей, и всякий раз, когда кому-либо из собеседников приходила счастливая мысль, генерал обращался ко мне и говорил: «Кстати, чтоб не забыть! не мешает и на это обратить серьезное внимание!»

Читателю, быть может, странным и невероподобным покажется, что большая часть моих героев словно во сне или в тумане действуют. В справедливости этого замечания должен сознаться я и сам, но что же мне делать, если таково вообще свойство всех умирающих людей? От умирающего нельзя требовать ни последовательности в суждениях, ни даже совершенно округленных периодов для выражения последних; все их мысли, все их чувства представляются в виде каких-то клочков, в виде ничем не связанных отрывков, в которых мысль и чувство являются в состоянии почти эмбрионическом. К сожалению, я должен сказать здесь, что мир полон такого рода умирающих; между ними очень мало злых и очень много недальновидных. Вообще я убежден, что на свете злые люди встречаются лишь случайно; в существе, они те же добряки, только кожу у них судьба-индейка стянула, рыло перекосила и губы помазала желчью. Да и то, по большей части, от своей собственной глупости люди делаются злыми, потому что умный человек сразу поймет, что злиться не из чего, да и не расчет. Что же касается до недальновидных людей, то это точно, что ходят в народе слухи, будто их немало по белу свету шатается; однако не могу скрыть, что я очень редко встречал таких, которые бы откровенно признавали себя дураками. Напротив того, обыкновенно случается так, что, например, Петр Иваныч, встретивши друга своего, Ивана Петровича, и поговорив с ним немного, уже восклицает мысленно: «Господи! да как же глуп Иван Петрович… неужто он этого не знает!» А Иван Петрович в это самое время, в свою очередь, тоже мысленно восклицает: «Господи! да как же глуп Петр Иваныч… неужто он этого не знает!» И выходит тут в некотором смысле таинственно-духовный маскарад. Но, прося у читателя извинение за такое отступление, спешу продолжать рассказ мой.

На другой день я получил от Семена Семеныча записку. Очевидно, мысль о новом характере, который должна была принять его деятельность, до такой степени жгла его, что он не мог выносить даже малейшую медленность в этом отношении. Казалось, он в одну минуту хотел облагодетельствовать всех и каждого и преисполнить край плодами цивилизации. В записке было изображено:

Прочитав эту записку, я струсил. С одной стороны, меня, конечно, соблазняла красивая сторона предприятия; с другой, я не мог не испугаться его огромности. Но напрасны были мои опасения. Генерал был так добросовестен, что счел необходимым, предварительно принятия решительных мер относительно развития торговли и промышленности, посоветоваться об этом с почетнейшими лицами торгующего сословия. Эта добросовестность испортила, однако ж, все дело. При первом намеке на возможность учреждения биржи купцы попадали в обморок, несмотря на то что все они были телосложения необыкновенно крепкого и с честью выдерживали самые побои.

— Что-о? — сказал Семен Семеныч грозно, — стало быть, вы сопротивляться задумали?

— Помилуйте, ваша милость, уж очень это будет для нас обидно, — отвечал один из купцов, прежде всех очнувшийся, — нельзя ли заместо биржи-то просто чем ни на есть обложить нас на общеполезное устройство?

— Что-о? ты что за выскочка? и как ты смеешь за всех говорить?.. Николай Иваныч, запишите его фамилию!

Между торговцами воцарилось молчание; передняя шеренга держала руки по швам.

— Так вот, друзья мои, — продолжал Семен Семеныч, — вы слышали мои слова, знаете мои желания… остается, следовательно, изыскать средства к приведению их в исполнение… Конечно, некоторые из вас, как видно, еще не понимают намерений, которые клонятся единственно к вашей же пользе, но само собой разумеется, что это не должно останавливать ни меня в моих предположениях, ни вас в содействии к выполнению их.

Сказав это, Семен Семеныч удалился, и долг справедливости заставляет меня сказать, что он не только не дрался в этом случае, но даже и за бороду никого не вытряс.

Но дело не удалось. Купцы, оставленные на произвол судеб, без кормила и весла, объявили, что для них затея Семена Семеныча слишком обидна, чтоб они решились сами на себя руку наложить.

— Ну что, как наше дело? — спросил меня генерал, когда я, после продолжительного совещания с обществом, явился к нему с отчетом.

— Не соглашаются, ваше превосходительство!

— Гм…

Глубоко опечаленный генерал стал лицом к окну и долго безмолвствовал. По временам до слуха моего долетали звуки, несомненно доказывавшие, что его превосходительство барабанил в это время пальцами по стеклу.

— Напрасно, ваше превосходительство, совещались с ними, — сказал я, сгорая желанием утешить Семена Семеныча, — эти вещи надо делать секретно от них, так чтоб они не опомнились…

Семен Семеныч повернулся ко мне и с чувством пожал мне руку.

— Вы правы, — сказал он взволнованным голосом.

— Они, ваше превосходительство, своей пользы понимать не могут, — продолжал я, увлекаясь преданностью к особе моего начальника.

— Вы правы, — повторил генерал.

— Такого рода предположения всего удобнее приводить в исполнение посредством полиции, — снова начал я.

— Вы правы… да, к несчастию, вы совершенно правы!

— Если они не понимают своих выгод, то весьма естественно, что нужно делать им добро против их желания…

— Это совершенно справедливо… но… К сожалению, я должен сказать вам, mon cher, что время нынче такое… велено все кротостью да благоразумными мерами распорядительности… Ах, друг мой, ремесло администратора становится слишком тяжело, и если бы я не любил мое отечество (Семен Семеныч махнул рукой)… давно бы пора на покой старые кости сложить!..