Невинную душу отнять - Страница 1

С хрустом переломились сухие, промерзшие прутья лещины, скрипнул, слипаясь, еще не устоявшийся ноябрьский снег — Лось торопился поскорее отыскать свою подругу и потому терял осторожность.

Но, может, он совсем постарел и разучился скользить почти бесшумной тенью? Может, виною тому предчувствие, что он теряет Лосиху навсегда?

Лось не нашел Лосиху на прежнем месте у опушки старого соснового леса, сопрягавшегося с вырубленным участком, где было много сладкого и сочного подроста, особенно березы и осины.

Лось хорошо знал этот участок, в летний безветренный зной охмелявший запахами земляники, мхов и вереска, пушистых елок на взлобке, где встречались в изобилии маслята и нежные моховики, ниже, за полосой хлипкого березняка, розовели россыпи иван-чая, пламенели соцветья дикой гвоздики, ласкал глаз зверобой — приходи, ешь и лечись. И он приходил вместе с Лосихой, жевал можжевельник, прочищая желудок, а спускаясь ближе к лесному, прозрачному озеру даже и в пасмурные дни, искал и находил кусты черники, голубики, у самой воды хрустел стеблями аира, тоже полезной пищи, когда загустевает слюна и пропадает аппетит.

Лось был, конечно, уже стариком. Правда, еще крепким, даже могучим — он носил самые ветвистые и тяжелые рога во всей округе, одним ударом которых пришиб как-то громадного волка-пришлеца, резавшего оленей и вздумавшего напасть на Лосиху в ту пору, когда он еще ухаживал за ней.

Год назад Лось крепко побил молодого соперника и разогнал еще троих ради красавицы Лосихи, только-только вошедшей в брачный возраст. Ему, старику, не верилось, что еще возможна такая радость и такое счастье, но Лосиха привязалась, почувствовав его опыт, мудрость и добрый характер, обкатанный многими потерями и великим знанием. Эта молодая Лосиха будила в нем интерес и энергию — она любила бродить по незнакомым местам, умела чувствовать красоту. Напрягаясь всем телом и наставляя уши, она благоговейно смотрела на реку, вечную плынь, над которой зыбился легкий туман, слушала грустное пение лесных птиц. Она любила взбираться на песчаный холм и смотреть оттуда, как за лес опускалось солнце, и воздух холоднел и уплотнялся, и звуки глохли, и все живое умиротворенно провожало эту великую радость — солнце. Момент, когда оно опускалось, был священным — никто не пил воду, никто не кормился, никто не охотился. Все понимали, что они равно ничтожны перед этой могучей рекою тепла и света, и, если не подтвердят свое восхищение, светило может не явиться, и ночь затянется, и это разрушит все течение жизни.

Лосиха отелилась в мае, когда распустилась черемуха.

И то ли из-за того, что был крупный теленок, то ли по какой другой причине, о которой не знал старый Лось отец, но плод вышел на волю мертвым, и Лосиха с тех пор стала быстро хиреть: в глазах пропал былой блеск, они налились темной тоской, шерсть на загривке посветлела, подшерсток совсем поредел.

Иной раз целыми днями Лосиха лежала под елью или за кустами лещины, тяжело дыша и перхая, и солнце было ей совсем не в радость — она стала избегать припека и ясного света. Стоило немалого упорства заставить Лосиху встать, чтобы идти на водопой или на утреннюю кормежку. И вот что приметил старый Лось: она стала предпочитать пить из ручья или из болота, наотрез отказавшись даже подходить к реке, правда, обмелевшей, местами изгаженной урчащими и воняющими за версту железными чудовищами, на которых туда-сюда сновали суетливые люди. Да, конечно, изменился даже вкус воды, и старый Лось, любивший иногда встретить тут солнце, малиновым гребешком прораставшее из-за дальнего леса или желтым, рысьим глазом светившееся в плотном тумане, неожиданно приметил, что поредели ватаги комаров и умолкли лягушки, любившие прежде попеть там, за кочками осоки в камышах, — их предвечерние хоры навевали сонливость, благостность и какие-то неопределенные воспоминания.

Появилась еще и другая причуда в поведении Лосихи: она стала избегать некоторых привычных мест кормежки. В дни, когда Лосиха была особенно слабой, Лось звал ее на рапсовое поле за рекою, по краям этого поля буйнели россыпи люпина-самосея. Лосиха не только отказывалась, но вела себя так вызывающе и беспокойно, что старый Лось безропотно покорялся, чтобы не отнимать последних сил у своей подруги.

Подозрение о какой-то страшной беде, постигшей лес и лесных жителей, а вместе с тем и Лосиху, зародилось, когда Лось увидел на берегу реки дохлых вьюнов и небольшого сома, а в ольшанике наткнулся на труп болотной совы. Вот тогда он вспомнил и о том, что аисты, две семьи, жившие за лугом у реки, ближе к деревне, давно снялись с обжитых мест и улетели. Или они тоже погибли?

Приметив за собой, что он тоже стал быстро уставать и часто испытывал боли в брюхе, отец Лось решил уйти из этих гиблых мест, уйти навсегда, и Лосиха покорно последовала за ним, хотя переходы давались ей с большим трудом.

Лось повел подругу в пущу на северо-запад, зная, что там спокойно, что, в случае чего, всегда можно рассчитывать на кормушку. Правда, он никогда не унижался до того, чтобы есть из чужих рук, — это было уделом бесшабашных косуль и оленей или потерявших гордость зубров, но теперь речь шла о спасении хворой Лосихи. Она теряла силы, а бессилие всех делает сговорчивыми.

Переходы были небольшими, но молодая Лосиха едва-едва осиливала их. Хуже всего, что она почти ничего не ела, только воду пила все чаще и после водопоя становилась сонной и равнодушной.

Она стала чувствительна ко всяким шумам и к людям испытывала то ли великий страх, то ли какую-то брезгливость: не съела ни пучка овса, когда однажды им пришлось пересечь возделанное поле.

Эта зима случилась ранней и холодной, но корма, конечно, повсюду хватало. Старый Лось дважды приводил свою Лосиху к стогам сена, но она не тронула ни былинки, только посмотрела ему в глаза и пошла прочь, помахивая коротким хвостом.

Вскоре ударили морозы. Лось почувствовал, что вот-вот сбросит свои рога, — он даже желал поскорее освободиться от них, слишком тяжелых, затруднявших движение в чаще, где стало сбиваться небольшое стадо: к ним присоединилась еще одна пара, давно знакомая ему, и вовсе незнакомый лось с черной бородою, сломанным рогом и надорванным ухом.

Объединившись, было веселее переносить унылые серые дни и морозные, а то и пуржливые ночи: как назло, по ночам целую неделю хлестал снежный заряд. Да и обороняться, в случае чего, было удобней: к стаду редко приближались волки и коварные рыси, конечно, не отваживались нападать. Впрочем, старый Лось и не помнил такого, чтобы рысь резала лося, а вот молодые олени не раз платились за свою беспечность.

Ночами старый Лось располагался в снегу с наветренной стороны, прикрывая собою Лосиху, или вовсе дремал, стоя подле нее.

А Лосихе становилось с каждым днем все хуже и хуже. Дыхание сделалось отрывистым, бегать, как прежде, она уже не могла. Старый Лось, жалея подругу, иногда лизал ее нос и волосатый подбородок, где от дыхания постоянно намерзали сосульки.

И пришел день, когда она не смогла встать со своей лежки. Сделала попытку, напружив плечи и беловато-серые ноги, но в бессилии тотчас опустилась.

Старый Лось издал короткий, встревоженный рев — понял, что Лосиха умирает и умрет непременно, если ей не оказать помощи. Он взял ее за ухо своими губами, потеребил. Она ответила тусклым, безразличным взором.

«К людям!» — тотчас решил он.

Люди не вызывали у старого Лося большого доверия. Он давно убедился, что они непостоянны, но все же они были могущественны, носили одежды, ездили на лошадях и железных чудовищах, они владели стогами сена и солью, — они могли помочь. Более слабый всегда верит в помощь более сильного.

Конечно, люди нередко убивали оленей, но лоси, хотя и относились к оленьему племени, были более древнего рода, и люди должны были считаться с этим.