Невидимый - Страница 22

— Вы устали, — сказалъ онъ, — и все ходите, а я сижу. Возьмите мое кресло.

Онъ помѣстился между Гриффиномъ и ближайшимъ окномъ.

Гриффинъ помолчалъ немного, потомъ вдругъ заговорилъ опять.

— Когда это случилось, — сказалъ онъ, — я уже бросилъ Чизельстоускій коллэджъ. Это было въ декабрѣ прошлаго года. Я нанялъ въ Лондонѣ большую комнату безъ мебели въ огромномъ, весьма неблагоустроенномъ домѣ, въ глухомъ переулкѣ, около Портландъ-Стрита. Комната моя была загромождена разными приспособленіями, которыя я купилъ за его деньги, и работа подвигалась, — медленно и успѣшно, — подвигалась и концу. Я былъ похожъ на человѣка, вышедшаго изъ густого лѣса и вдругъ наткнувшагося на какую-то безсмысленную трагедію. Я поѣхалъ хоронить отца. Голова моя была всецѣло занята моими изслѣдованіями, и я пальцемъ не шевельнулъ, чтобы спасти его репутацію. Помню я похороны: дешевенькій гробъ, убогую церемонію, открытый всѣмъ вѣтрамъ, промерзшій косогоръ и стараго товарища отца по университету, совершавшаго надъ нимъ погребальный обрядъ, — бѣднаго, чернаго, скрюченнаго старичка, страдавшаго сильнымъ насморкомъ. Помню, какъ я шелъ назадъ въ опустѣвшій домъ, по бывшей прежде деревнѣ, обращенной теперь въ уродливое подобіе города, заваленной мусоромъ и заросшей по окраинамъ, на мѣстѣ прежнихъ, заброшенныхъ теперь полей, мокрымъ непролазнымъ бурьяномъ. Помню себя къ видѣ тощей черной фигуры, бредущей по скользкому, блестящему тротуару, помню свое странное чувство отчужденности отъ убогой добродѣтели и мелкаго торгашества окружающаго міра… Отца я не жалѣлъ вовсе, Онъ казался мнѣ жертвой собственной глупой сантиментальностью. Общепринятое ханжество требовало моего присутствія на похоронахъ, но лично мнѣ не было до нихъ никакого дѣла. Однако, когда я возвращался по Гай-Стриту, мнѣ вдругъ припомнилось на мгновеніе прошлое.

Я встрѣтилъ дѣвушку, которую знавалъ десять лѣтъ назадъ. Глаза наши встрѣчалась… Что-то толкнуло меня повернуть назадъ и заговоритъ съ ней. Она оказалась существомъ самымъ зауряднымъ. Все это было похоже на сонъ, весь мой пріѣздъ въ старое гнѣздо. Я не чувствовалъ себя одинокимъ, не сознавалъ, что пришелъ изъ міра къ пустыню, сознавалъ въ себѣ потерю симпатіи къ окружающему, по приписывалъ ее общей пустотѣ жизни. Возвращеніе въ мой кабинетъ показалось мнѣ возвращеніемъ къ дѣйствительности; тамъ были предметы знакомые мнѣ и любимые, стоялъ аппаратъ, ожидали подготовленные опыты. Теперь не предвидѣлось уже никакихъ затрудненій; оставалось только обдумать подробности. Когда-нибудь я разскажу вамъ, Кемпъ, всѣ эти сложные процессы; теперь намъ не зачѣмъ ихъ касаться. По большей части, за пропусками нѣкоторыхъ вещей, которыя я предпочиталъ хранить въ памяти, они записаны шифрованной азбукой въ книгахъ, украденныхъ этимъ бродягою. Намъ нужно изловить его: нужно добыть книги обратно. Но главнымъ фазисомъ всей процедуры было помѣщеніе прозрачнаго предмета, коэффиціентъ преломленія котораго надлежало понизить, между двумя свѣтящимися центрами нѣкотораго рода эфирной вибраціи, потомъ я поговорю съ вами о ней подробнѣе. Нѣтъ, нѣтъ, это не Рентгеновскіе лучи! О моихъ, кажется, никто еще не писалъ, хотя очевидность ихъ несомнѣнна. Мнѣ понадобились главнымъ образомъ двѣ маленькіе динамо-машины, которыми я работалъ посредствомъ дешевенькаго газоваго аппарата. Первый свой опятъ я провелъ надъ лоскуткомъ бѣлой шерстяной матеріи. Удивительно странно было видѣть, какъ эта матерія бѣлая и мягкая, въ прерывистомъ мерцаніи лучей постепенно начала таять, какъ струя дыма и исчезла. Я просто не вѣрилъ своимъ глазамъ; сунулъ руку въ пустоту, — матерія была тутъ, такая же плотная, какъ и прежде. Я ощупалъ ее съ нѣкоторымъ волненіемъ и сбросилъ на полъ. Найти ее потомъ было довольно трудно. Затѣмъ послѣдовалъ очень любопытный опытъ. Позади меня раздалось мяуканье, и, обернувшись, я увидѣлъ на водосточной трубѣ за окномъ очень грязную и худую бѣлую кошку. Въ голову мнѣ вдругъ пришла мысль. «Все готово для тебя, голубушка», сказалъ я, подошелъ къ окну, отворилъ его и тихонько позвалъ кошку. Она вошла съ мурлыканьемъ, и я далъ ей молока. Вся моя пища хранилась въ шкафу въ углу комнаты. Послѣ молока кошка пошла все обнюхивать, очевидно, собираясь устроиться какъ дома. Невидимая тряпка немного встревожила ее: кабы вы только видѣли, какъ она на нее зафыркала! Но я устроилъ ей очень удобное помѣщеніе на подушкѣ своей выдвижной кровати и далъ ей масла, чтобы заставить ее умываться.

— И вы произвели надъ ней свой опытъ?

— Произвелъ. Но заставитъ что-нибудь принимать, Кемпъ, дѣло не шуточное, скажу вамъ! Опытъ не удался.

— Не удался?

— Въ двухъ отношеніяхъ; по отношенію къ когтямъ и этому пигменту, — какъ бишь его! — этой штукѣ позади глаза кошки. Знаете?

— Tapetum.

— Да, tapetum. Онъ не исчезалъ. Когда я уже далъ снадобья для выбѣливанія крови и продѣлалъ надъ ней еще нѣкоторые другія вещи, я далъ ей опіума и положилъ ее, вмѣстѣ съ подушкой, на которой она спала, на аппаратъ. Когда все прочее уже стерлось и исчезло, — все еще оставались два маленькіе призрака ея глазъ.

— Странно.

— Я не могу этого объяснитъ. Конечно, она была забинтована и связана, такъ что не могла уйти, но она проснулась полупьяная и стала жалобно мяукать, а въ дверь между тѣмъ кто-то стучался. Это была старуха снизу, подозрѣвавшая меня въ вивисекціи, — пропитанное водой существо, не имѣвшее въ мірѣ никакихъ привязанностей, кромѣ кошки.

Я выхватилъ хлороформъ, примѣнилъ его и отворилъ дверь. «Что это мнѣ послышалось тутъ, — будто кошка», — сказала старуха. «Ухъ не моя ли?» — «Здѣсь нѣтъ», отвѣчалъ я вѣжливо. Она какъ будто не совсѣмъ мнѣ повѣрила и пыталась заглянуть мнѣ черезъ плечо въ комнату, вѣроятно, показавшуюся ей довольно странной: голыя стѣны, окна безъ занавѣсокъ, походная кровать и вибрирующая газовая машина, двѣ свѣтящіяся точки и легкій, тошный запахъ хлороформа въ воздухѣ. Этимъ ей пришлось удовлетвориться, и она ушла.

— А сколько взяло все это времени?

— Да часа три или четыре, — собственно кошка. Послѣдними исчезли кости, сухожилія и жиръ, да еще кончики окрашенной шерсти. А задняя часть глаза, какъ я уже говорилъ, эта крѣпкая радужная штука, не исчезала вовсе. Задолго до окончанія всей процедуры на дворѣ стемнѣло, и ничего не было видно, кромѣ смутныхъ глазъ да когтей. Я остановилъ газовую машину, нащупалъ и погладилъ кошку, все еще находившуюся въ безсознательномъ состояніи, развязалъ ее и, чувствуя сильную усталость, оставилъ спать на невидимой подушкѣ самъ легъ на постель. Но заснуть мнѣ оказалось трудно. Я лежалъ и не спалъ, думалъ безсвязно и смутно, опять и опять перебиралъ въ головѣ подробности опыта или грезилъ, какъ въ бреду, что все вокругъ меня затуманивалось и исчезало, пока не исчезала, наконецъ, и сама земля изъ-подъ ногъ, и меня охватывало томительное кошмарное чувство паденія. Часа въ два кошка замяукала и стала ходить по комнатѣ. Я пытался успокоить ее и разговаривалъ съ ней, потомъ рѣшилъ ее прогнать. Помню странное впечатлѣніе, когда я зажегъ спичку: передо мной были два круглыхъ, свѣтившихся зеленымъ свѣтомъ глаза и вокругъ нихъ — ничего. Хотѣлъ дать ей молока, но у меня его не было. Она все не унималась, сѣла у двери и продолжала мяукать. Я пробовалъ ее поймать, чтобы выпустить въ окно, но не могъ; она пропала и стала мяукать уже въ разныхъ частяхъ комнаты. Наконецъ, я отворилъ окно и началъ шумѣть. Вѣроятно, она вышла. Я больше никогда не видѣлъ и не слыхалъ ея. Потомъ, — Богъ знаетъ почему, — пришли мнѣ въ голову похороны отца и пригорокъ, гдѣ вылъ вѣтеръ; они мерещились мнѣ до самой зари. Я окончательно убѣдился, что не засну, и, заперевъ за собой дверь, вышелъ на улицу.

— Неужели вы хотите сказать, что и теперь по бѣлу свѣту бродитъ невидимая кошка? — спросилъ Кемпъ.

— Если только ея не убили, — сказалъ Невидимый. Почему жъ бы и нѣтъ?

— Почему жъ и нѣтъ? — повторилъ Кемпъ. Но я не хотѣлъ прерывать васъ.

— Очень вѣроятно, что ее убили, — продолжалъ Невидимый. Черезъ четыре дня послѣ того, я знаю, что она была жива и сидѣла подъ рѣшеткой люка въ Тичфильдъ-Стритѣ, потому что видѣлъ вокругъ толпу, старавшуюся догадаться, откуда происходило мяуканье.