Невестка Петра Великого (сборник) - Страница 2

Все увещания Петра и его старания обратить сына на благоразумный путь остались безуспешными. В обществе развратных людей и попов, одобрявших его неповиновение отцу, он закалился во лжи и упрямстве. Так, однажды царь спросил его, помнит ли он еще то, чему учился за границей.

– Ну как же, – отвечал Алексей самоуверенно, – все помню!

– Покажи мне твои рисунки планов фортификации.

Царевич принес ему планы, рисованные профессорами, у которых он учился.

Взглянув на планы, царь засомневался и своим проницательным умом заподозрил подлог.

– Ну-ка, – сказал он сыну, – нарисуй мне этот план.

Царевич пошел в другую комнату за принадлежностями для рисования и там нарочно ранил себе руку острым инструментом так, что он не мог ею рисовать.

Алексей начал чертить так неловко, что Петр должен был заметить пораненную руку и отложить испытание на другое время. На вопрос отца, где он повредил себе руку, Алексей солгал, что нечаянно себя ранил, отыскивая инструмент для рисования.

Царевич только делал вид, что покорен отцу, а в глубине души желал его смерти. Поэтому немудрено, что Алексей сделался домашним мучителем своей жены Шарлотты, иностранки, навязанной ему отцом.

Несчастная царевна была вторая дочь герцога Вольфенбютельского, воспитанная при дворе польского короля Августа Саксонского. Старый герцог, ее отец, принадлежал к древнему роду гвельфов и был связан родством почти со всеми королями того времени.

В последние два века существовали дипломаты, главное занятие которых состояло в сватовстве в кругу коронованных особ. Они разъезжали от одного двора к другому, вырабатывали разные комбинации, предлагали их правительствам и усердно хлопотали об успехе своих предложений. В 1707 году барон Урбиг, представитель Дании в Вене, принялся осуществлять брачный союз между испанским Карлом VI, будущим австрийским императором, с Елизаветой, старшей дочерью герцога Вольфенбютельского. В это время Гюйсен, гувернер царевича Алексея, проезжал через Вену. Урбиг, у которого были еще на руках две невесты из дома Вольфенбютель, обратился к нему и изложил ему выгоды, если одна сестра будет на австрийском престоле, а другая на русском. Гувернер Алексея Петровича представил царю этот план. Петр Великий, желавший, чтобы сын его женился непременно на иностранке, охотно согласился на бракосочетание царевича Алексея Петровича с Шарлоттой.

С этой целью летом 1710 года, когда царевич находился на водах в Карлсбаде, устроили ему свидание с Шарлоттой. Первая встреча не произвела на царевича очень приятного впечатления. Шарлотта не отличалась броской красотой, а царевич, проведя всю свою молодость в среде грубых, низких и развратных людей, не мог по достоинству оценить грациозность молодой принцессы, ее восхитительную манеру общения и величественную осанку. В его характере преобладала чувственность, и, вероятно, благодаря этому физическому желанию он со всей страстью молодости увлекся крепостной девушкой своего воспитателя, князя Никифора Кондратьевича Вяземского, Афросиной, которая овладела всем его существом. Царевич же со своей стороны понравился Шарлотте. Он обладал приятной наружностью и, если хотел, мог быть любезным.

Антипатия царевича к Шарлотте увеличилась еще ненавистью его ко всему иностранному. Поэтому он всячески старался расстроить этот брак, а чтобы не раздражать отца, царевич по приезде в Дрезден сделал вид, будто ухаживает за другими принцессами.

Однако Петр скоро понял уловки сына и в конце 1710 года приказал отправиться к польской королеве просить у нее руку ее воспитанницы. Царевич повиновался, но с плохо скрываемым недовольством. Молодая невеста писала тогда своей матери: «Кажется, жених мой очень равнодушен ко всем женщинам» (вероятно, она не желала признаться, что он был равнодушен именно к ней). Царевич со своей стороны писал своему духовному отцу Иакову Игнатьеву, главному своему наставнику: «Так как отец мой не позволяет мне жениться на одной из наших соотечественниц и непременно требует, чтобы моей женой сделалась иностранка, то все равно кто бы она ни была – пусть ею будет хоть Шарлотта – она добрая девушка, между иностранками не найду лучшей».

Как видно, Шарлотта сделалась невестой царевича не по выбору его сердца, а по желанию Петра, и неудивительно, что в скором времени его холодность к ней превратилась в открытую ненависть, тем более что его любовница Афросина разжигала в нем страсть все больше и безгранично очаровала его.

Но свадьба состоялась. Четырнадцатого октября 1711 года в Торгау, в присутствии царя, польской королевы, канцлера Головкина и семейства Вольфенбютельского, русский священник обвенчал царевича с дочерью герцога Вольфенбютельского.

Два дня посвятили свадебным празднествам. В эти дни произошел случай, еще более усиливший в цесаревиче неприязненное чувство к Шарлотте. После венчания в Торгау Петр призвал принцессу к окну, где стоял Алексей, и, обращаясь к нему, сказал:

– Я теперь возлагаю всю свою надежду на влияние умной, добродетельной жены твоей; если ты и в этой школе не исправишься и не откажешься от старых обычаев, и бородачи все еще будут туманить тебе голову, то ты останешься негодным навек.

Цесаревич с тех пор относился к своей жене с подозрением; он постоянно видел в ней доносчицу; предполагая, что царевна часто жаловалась на него царю.

На третий день Петр, всегда энергичный, деятельный, ненавидящий праздность, уехал из Торгау, а сыну приказал отправиться в Торн и подготовить там прием тридцати тысяч русских, которые должны были вступить в Померанию.

Алексей Петрович отвез жену в Вольфенбютель и седьмого ноября направился в Торн.

По истечении месяца Шарлотта оставила родительский очаг, где она, обожаемая всеми, счастливо проводила свою молодость, и поехала к мужу в Померанию.

С этих пор начинаются горести и адские муки несчастной принцессы. Во время пребывания в Торне бедная принцесса подвергалась безжалостным нравственным пыткам. Отношение мужа к ней начало проявляться в своем настоящем свете: царевич все ночи проводил в развратном обществе, предаваясь соблазнительному кутежу и поздно возвращаясь домой пьяным. Можно себе представить, какие это были муки для брошенной семнадцатилетней жены, не имевшей друга, с кем она могла бы советоваться, беззащитной и окруженной эгоистическими, жадными царедворцами!

Несмотря на отвращение к военному делу, царевич вынужден был следовать за отцом, осаждавшим Штеттин, и принцесса должна была таскаться в неудобном экипаже по дурным дорогам за повозками войска, терпя нужду, страдая от непогоды, среди грубых людей, не зная ни их нравов, ни их языка. Она нуждалась в самом необходимом для обыденной жизни. Ей не платили денег на содержание. Ее немецкий штат, раздраженный нуждой, начал высказывать недовольство и интриговать.

Однако Шарлотта любила своего мужа – хотя не по влечению сердца, а по чувству долга – чувству, свойственному вообще истинным немкам. Шесть месяцев после свадьбы она писала своей матери: «Я замужем за человеком, нисколько не любящим меня, но я ему предана по долгу совести. Царь со мной любезен, царица делает вид, что меня любит, но в действительности она меня ненавидит. Мое положение ужасно!»

Наконец русские войска оставили Эльбинг, и Шарлотта получила от царя приказание последовать за ними в Ригу. Молодая царевна, испуганная тем, что должна оставить навсегда родную страну и отправиться в неведомое ей государство, тоскуя по родным, убежала обратно в Вольфенбютель, где провела всю зиму 1712 года. К весне царь приехал в Ганновер, обласкал невестку, сделал ей подарки и отправил ее в Петербург, дав ей на путевые расходы несколько тысяч гульденов. В июне 1713 года царевна Шарлотта приехала в новую русскую столицу, где была обрадована великолепным приемом. В это время царевич был на Ладоге по какому-то поручению от царя. Усталый от трудов, которые навязал ему царь в течение целого года, царевич считал себя счастливым только тогда, когда он мог предаваться праздности, и потому искренно обрадовался приезду жены, давшему ему возможность наслаждаться негой, а возвратившись с Ладоги выказал жене неожиданные любезности. Царевна, разбитая телом и душой от перенесенных страданий, готовая ко всяким неприятностям, увидела в этом луч доброй надежды, и в восторге увлечения, свойственного восемнадцатилетним особам, кидается в крайность, воображая то, чего совсем нет. Она пишет опять своей матери: «Я люблю мужа безгранично и надеюсь быть с ним счастливой».